Собрание сочинений в девяти томах. Том 4. Купол надежды

– Я знаю, что замечательный. И в вас и в Аэлите чувствуются его черты. Романтизм, прямота, честность…

– Да что вы, право! Отец одно, а я совсем другое.

– Не скажите, не скажите. Вот я предложил переговорить с кем надо насчет вашего поступления в вуз, – чего греха таить, там при поступлении списочки в ходу, – так вы и слушать не захотели.

– Да и не надо! После армии мы и так преимуществом пользуемся. А вот окажусь ли подготовленным – тут вся загвоздка.

– Так я помогу вам, Спартак! Какой разговор! Математика, физика – это же моя стихия!

– Спасибо. Вот не думал.

– Он думал. Я его продам и все выложу, – вмешался все более хмелевший Остап. – Мы хотели сперва на Урал податься, на заводе годик-другой поднатореть. Отец там, ну и другие прочие…

– И как же?

– Так других прочих не оказалось, – расхохотался Остап. – Не дождались, в град-столицу учиться двинулись. Вот и мы за ними.

– Вот как? И много этих остальных прочих?

– Одна-единственная.

– Замечательно! Люблю настоящего мужчину! Еще рюмочку за нее, прекрасную незнакомку. Не осмеливаюсь спросить имени.

– Имя обыкновенное – Тамара, – смущенно выговорил Спартак.

– Зато фамилия необыкновенная, – вмешался Остап. – Если «идзе» обыкновенным считать, так она – Неидзе. Могла бы в сам стольный град Тбилиси податься, к родственникам всесильным, а она в Москве очутилась ради служения искусству.

– Художница, – пояснил Спартак.

– Даже меня рисовала в классе. Правда, карикатуру для стенгазеты. Это все брызги, но, говорят, похоже.

Юрий Сергеевич рассмеялся:

– До чего же, Остап, вы хороший друг. Несмотря на злую карикатуру, отправляетесь за тридевять земель с другом, чтобы догнать жрицу искусства.

– Вот-вот! И я ему то же твержу! Цени друга! А мы с ним вместе и на суше, и в море, и в воздухе испытаны.

– И в воздухе?

– Самое что ни на есть пустяковое дело, – продолжал Остап, зорко следя за хозяином. – Для нас с парашютом в затяжном прыжке чесануть, все равно как вам – в курительную комнату.

– Неужели?

– Все одно, что в речку «макнуться». Сперва, конечно, боязно, – продолжал он, подтрунивая сам над собой. – Она неподогретая. А потом, как окунешься, и вылазить неохота. Так же и в воздухе. Глядишь друг на друга и летишь, летишь, парашюта не раскрываешь, чтобы труса не сыграть. Земля – хоть рукой трогай, а ты все нежишься в высоте, как в саду с гуриями. И сразу бац! – и в ямке…

– Стоп, – остановил его Спартак.

– Ну, глаз-то наметался, – уже оправдываясь, продолжал Остап, – рука сама открывает парашют – биоавтоматика или условный рефлекс по Павлову, как хотите! – закончил он, озорно блестя глазами.

– Так все-таки где ж Аэлита? – спросил напрямик Спартак.

– У подруги, – отвел глаза в сторону Мелхов. – Добрая душа, не умеет отказываться. А та, видите ли, за длинным рублем на Север поехала. А квартиру кто будет сторожить? Может быть, милиция? А зачем? Для этого куда удобнее и дешевле иметь безотказных подружек. Аэлита, знаете ли, склонна к жертвам. Предложила всем нам троим с сынишкой переселиться в ту квартиру. Так ведь тесновато в однокомнатной. Ребенок, собака и все такое… Вот и приходится по десять раз в день бегать. Ладно хоть тот дом – башня неподалеку отсюда…

– Может, сразу и сходим?

– Рано еще. С работы она в ясли зайдет за Алешкой. Кроме того, у нас с тобой, прости за фамильярность, мужской разговор будет. Ничего, что я на «ты»?

– Нет, пожалуйста, вы же старше.

– Нет. Дружба так дружба! «Ты» – взаимное. Выпьем на брудершафт.

И они выпили.

– Я тебе все, все расскажу, не стану лукавить, как сначала хотел. Потому что понял, какой ты есть человек! От тебя многое зависит. И не только для моей семьи, но и для всего человечества.

– Для человечества? – удивился Спартак, у которого уже шумело в голове.

– Да, для человечества. Его можно накормить… лишь искусственной пищей, это я тебе потом объясню. Но для этого сперва нужно примирить нас с Аэлитой. А в вуз я тебя подготовлю. Физика, математика – это мне раз плюнуть. И все экзаменаторы свои люди, ты уж поверь. Только бы примириться с женой.

– Так она потому и ушла в ту квартиру?

– Потому и ушла. Это я, дурак, попросил ее об этом. Приревновал! И знаешь к кому? К Мафусаилу! Ему сто лет или сто два, точно не помню.

– Как же это вы?

– А она оскорбила мою мать и меня тоже, червяком назвала, с академиком сравнивать стала. А что академик? Он только придумать искусственную пищу может. А кто ее делать будет? По секрету тебе скажу. Мне это вверху доверить собираются. И вот теперь восстановление семьи – вопрос номер один. Поможешь?

– Конечно, помогу. Ведь у вас же ребенок.

– Сын! И какой еще! Твой племянник, ну вылитый ты! Жаль, я не догадался его Спартаком назвать. Но вы с Тамарой своего непременно Галилеем назовите.

– Галилеем? Почему Галилеем?

– Потому что никому другому это в голову не придет. Итак, насчет работы я все устрою. И в вуз вам будет рельсовая дорога, смазанная сливочным маслом. Идет?

– Вот с Аэлитой поговорим.

– В этом главное. И ты сумеешь, по твоим правдивым глазам вижу, что сумеешь. Ну кому нужна мать-одиночка с ребенком? Кому, как не законному ее мужу, который во всем раскаивается?

– Так если так, то Аэлита, может быть, поймет.

– Надо, чтобы поняла. Надо! Понял?

Глава третья. Живой прибор

Юрий Сергеевич вместе с двумя солдатами в беретах расположился в скверике против подъезда, где жила теперь Аэлита. Спартаку не терпелось, и он притащил всех сюда раньше времени.

Наконец на узкой асфальтированной дорожке, отгораживавшей сквер от подъездов, появилась черная «Волга». Дверца открылась, и из нее выскочил великолепный рыжий боксер, важно восседавший до того рядом с шофером. Потом вышла Аэлита, держа за руку Алешу.

Шофер попрощался и уехал.

Юрий Сергеевич как завороженный наблюдал за прибытием «своей семьи», как он продолжал считать.

– Каково, Спартак? Ты только прочувствуй, пойми, что во мне творится! – прошептал он, вцепляясь в локоть Спартака. – Я по вызову министерства толкаюсь в троллейбусах, уминаюсь в двери вагонов метро в часы «пик», а тут самую что ни на есть младшую научную сотрудницу на государственной машине возят с работы и на работу! Вот куда идут государственные денежки! И все это я должен забыть и простить! Тяжело, ох, тяжело, Спартак! Но ведь я ее люблю!..