Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Штепан скалит зубы и выкладывает чудную новость: хозяин, мол, выдаст за него свою единственную дочку, Гафию, когда та подрастет. А сейчас он приехал договориться об этом с отцом.

Гордубал кивает: да, так.

Старый Манья оживился.

— Эй, Дьюла, подай сюда водки! Милости просим, Гордубал. Как доехали?

— Хорошо.

— Ну, слава богу. А урожай каков?

— Урожай добрый.

— Дома все здоровы?

— Благодарим покорно, здоровы.

Когда было сказано все, что полагается, старый Манья осведомляется:

— У вас, стало быть, одна дочка, Гордубал?

— Одна. Больше не дал господь.

Старик посмеивается, ощупывая глазами собеседника.

— Не говорите, Гордубал, может, еще и сынка бог пошлет. Распаханное поле хорошо родит.

Юрай делает движение, словно хочет махнуть рукой.

— Наверняка будет сынок, наследник, — ухмыляется старик Манья, не спуская глаз с Гордубала. — Вид у вас на славу, Гордубал, еще полсотни лет хозяйствовать будете.

Гордубал поглаживает затылок.

— Что ж, это как бог даст. Однако ж я не заставлю Гафию ждать наследства. Приданое для нее, слава богу, найдется.

У старого Маньи загораются глаза.

— Как же, как же, слыхал, слыхал. В Америке, говорят, деньги на земле валяются, ходи да подбирай. А?

— Оно, конечно, не так-то просто, — замечает Гордубал со вздохом. — Известное дело, Манья, как с деньгами. Держишь их дома — украдут. Положишь в банк — украдут тоже. Лучше всего их в хозяйство вложить.

— Святая правда! — соглашается старый Манья.

— Гляжу я на вас, — рассудительно продолжает Гордубал, — много народу ваша земля не прокормит. Болото да пустырь. Такой земли пропасть надо, чтобы одному хозяину прокормиться.

— Ваша правда, — осторожно соглашается старик. — Трудно у нас делить наследство. Вот мой старший Михаль все хозяйство получит, а двое других — только долю деньгами.

— По скольку? — выпаливает Гордубал.

Старый Манья огорченно замигал: «Ишь ты какой прыткий, не даст и опомниться человеку».

— По три тысячи, — ворчит он сердито, покосившись на Штепана.

Гордубал быстро прикидывает.

Трижды три девять. Для круглого счета десять. Стало быть, цена всему хозяйству десять тысяч?

— Как это так — трижды три?! — сердится старик. — А дочка?

— Верно, — соглашается Гордубал, — значит, скажем, тринадцать тысяч?

— Нет, нет! — качает головой старик. — Это вы как, Гордубал, шутите?

— Какие шутки? — настаивает Гордубал. — Просто хотелось знать, Манья, что стоит хозяйство у вас на равнине.

Старый Манья смущен. Штепан вытаращил глаза. Уж не хочет ли богач Гордубал купить их хозяйство?

— Такое хозяйство, как наше, не купите и за двадцать тысяч, — неуверенно говорит старик.

— Со всем, что тут есть?

Старик усмехается.

— Ишь вы хитрый, Гордубал! У нас одних коней во дворе четыре, нет, пять.

— Коней я не считал.

Старый Манья сразу стал серьезным.

— А вы, Гордубал, зачем приехали? Хозяйство покупать или дочку сватать?

Гордубал багровеет.

— Хозяйство? Это чтобы я купил хозяйство у вас в равнине! Это болото, что ли? Камыш на свистульки? Спасибо вам, Манья, уж я скажу напрямик. Коли договоримся сейчас и обручится ваш Штепан с Гафией, запишите свою усадьбу на Штепана, а я после свадьбы выплачу Михалю его долю, и Дьюле тоже.

— А Марии? — вырвалось у Штепана.

— Ну, и Марии. Больше никого у вас нет? Пускай Штепан хозяйничает тут в Рыбарах.

— А Михаль куда? — не понимает старик.

— Ну, получит свою долю и пускай идет себе с богом. Парень молодой, охотнее возьмет деньги, чем землю.

Старый Манья качает головой.

— Нет, нет, — бормочет он, — так не выйдет.

— Отчего ж это не выйдет? — горячо вмешивается Штепан.

— А ты проваливай отсюда, да поживей! — обрывает его старик. — Чего лезешь в разговоры?

Обиженно ворча, Штепан выходит во двор.

Дьюла, разумеется, вертится около лошадей.

— Ну как, Дьюла! — Штепан хлопает брата по плечу.

— Добрый коняга? — тоном знатока говорит паренек. — Дашь прокатиться?

— Слишком хорош для тебя, — цедит Штепан и кивает головой на избу. — Наш старый…

— Что?

— Эх, ничего! Так и норовит счастью моему помешать!

— Какое счастье?

— А никакое! Что ты смыслишь?..

Тихо на дворе; только свинья похрюкивает, точно разговаривает сама с собой, да с болота доносится голос коростеля, лягушки квакают.

— А ты останешься в Кривой, Штепан?

— Наверно. Еще не решил, — важно отвечает Штепан.

— А хозяйка?

— Тебе-то какое дело? — скрытничает старший брат.

Ох и комары! Ласточки чуть не чиркают крыльями по земле. Штепан широко зевает — едва челюсть не вывихнул. Интересно, что там поделывают старики в избе? Не откусили друг другу носы?

Штепан с досады и от скуки вытаскивает из косяка шило и с силой вгоняет его в дверь.

— А ну, вытащи! — предлагает он Дьюле. — Не осилишь!

Дьюла осиливает.

Некоторое время они забавляются шилом, загоняя его в дверь, так что щепки летят.

— Эй! — говорит наконец Дьюла. — Пойду к девкам, что с тобой зря время терять.

Темнеет, небо над равниной затягивается синим туманом. «Зайти, что ли, в избу? — думает Штепан. — Нет, назло не пойду! „Убирайся, — крикнет старый, — не лезь в разговор“. А кому, спрашивается, „американец“ сватает дочь? Ему или мне? Разве не могу я сам за себя постоять? А он — „убирайся, проваливай“. Нечего командовать, — злится Штепан, — я уже не ваш теперь».

Разомлевший от водки, Гордубал наконец выходит из избы. Видно, старики договорились. Старый Манья провожает гостя, похлопывая его по спине. Штепан уже стоит у лошадей, держит уздечку, как заправский конюх. Гордубал, заметив это, с одобрением кивает головой.

— Так, значит, в воскресенье, в городе! — кричит старый Манья, и телега срывается с места. — Счастливый путь!

Штепан косится на хозяина и упрямо молчит. Небось сам расскажет.

— Вон наша река, — показывает Штепан кнутом.