Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
«Ни в коем, то есть не в моем, явно запущенном случае неизлечимости… не могу, не желаю… ваша статистика и мой собственный взгляд на правду жизни просто не позволяют опускаться до заведомо проигранных схваток с хворью… уверен: она положит меня на лопатки… а вот Россия, – пошучиваю, – как видишь, одолела свои райкомы, обкомы и крайкомы, хотя разрастание их метастаз наблюдается в Госдуме, губерниях, мэриях, министерствах, во властительных репах чиновных коррупщиков».
«Ну что ж, Олух, шути… туфтовая смерть у тебя уже была, но не слишком ли опрометчиво веришь ты в неминуемость второй, натуральной, посылая на хер возможности облучения, химиотерапии и фармацевтики?.. я ж не мучать тебя хочу, а спасти… для тебя спасти, ты это понимаешь в конце-то концов, а не для себя?»
«Кое-что понимаю, кое-что чувствую глубже и трагичней, чем тебе кажется… согласись, мне уже пора думать только о тебе и об Опсе… просто я стараюсь не паниковать, раз уж таков реализм действительной жизни, как говаривал Митенька Карамазов… не посоветуешь ли мне слетать, пока совсем
«Врать, ты знаешь, не могу… процент излечиваемости неутешительно мал, но шансы-то, пойми, все-таки не нулевые… ты же игрок, черт побери, и лучше уж использовать любой из шансов на выигрыш, чем мазохистски складывать ручки перед этим твоим и Достоевского реализмом действительной жизни… он-то был игроком никудышным, но ты-то – ты ведь и игрок, и необыкновенный везунчик, не слабак, между прочим, большой эпилептик, но у меня бы ты не закосил… почему бы, не могу не удивиться, не попробовать и тебе, раз даже слабаки спокойно переносят лечение, потом начисто выздоравливают?»
«Извини, я – пас… пусть уж в такие игры играют только лохи и тупые рабы самого бздиловатого из видов азарта… но не грусти… вот мое последнее слово: если б рачок был операбельным, как, скажем, рак простаты или молочной железы, то и не надо было бы меня укалякивать… а так – никаких облучений, никаких курсов химиотерапии, никаких заведомо бесполезных пыток… но вот к ампутации готов хоть сегодня… если выкарабкаюсь, японцы такой мне заделают протез, что со страшной силой поиграю в одноногий футбол на Олимпийских играх для калек… и лично для тебя сбацаю цыганочку… я даже загадал, когда, где и по какому поводу, но не скажу».
«Договорились… наш хирург Фелд вот-вот должен вернуться из Штатов… он – гений, летает туда по вызовам миллионеров… я с ним договорюсь, он посмотрит снимки и прочие анализы… если тебя достанут боли – облегчу их до приезда Фелда… так что держись, я всегда с тобой».
«Спасибо, но вот не могла бы ты дать мне напоследок слово, что не выжрешь флакон снотворины и не прыгнешь с Крымского в пучину речную, если подохну, раз таков уж мой рок, если не судьба?»
«После всего пережитого, пожалуй, выживу, да и пса уже не могу бросить – я его полюбила, он тоже мой единственный в жизни пес… не угасай, Христа ради, раньше времени, не будь последней сволочью, имей совесть».
«Вот и славно, слова твои действуют на душу толковей морфинов».
Воспользовавшись подходящим случаем, я намеренно высказал Марусе доверенные мне одному предсмертные мысли баушки, несколько успокоившие горевавшего Котю; сам я никогда не сомневался в их истинности, начхав на полное отсутствие доказательств.
«Главное для оставшихся в живых – погоревать, но жить-поживать без уныния, принимая жизнь такой, какова она и есть… радость живых, поверь, Вовик, любезна душам, всё оттуда видящим… это, – сказал я Марусе, – баушкино наитие, а она была той баушкой, которая никогда не говорила надвое».
Маруся неожиданно рассмеялась, но ей было не до философствований и проблем веры; боялась опоздать на электричку, которая, как известно, не программа КПСС, – она приходит минута в минуту и уходит точно в срок.
Странное дело, меня перестало изводить прежнее одиночество и буквально обуяла страсть действовать; Опс всегда безошибочно чуял близость прогулок и поездок; он взвизгнул: «Понеслась!» – и мы однажды мотанули прямо в город, к нотариусу, которого я неплохо знал по бане, общему нашему с Котей знакомому.
61
Ну, потрясенность его при моем появлении, естественно, была неописуемой; сначала он обмер и, выпучив глаза, рухнул гигантской своей задницей в деловое, с массажными функциями, кресло.
А когда мы заявились, мертвецки красовецкая секретарша – похабно коротенькая на ней юбочка, длиннющие, бесцветные, как весенние ростки погребного картофеля, ножки, согласно новой моде, коленками виляющие на ходу, – сначала секретарша доложила нараспев по селектору:
«А-а эт-та… там, Егор Васильич, какой-то базарит, видите ли, О-о-лух… они прям со своим мопсом без очереди рву-у-утся».
Знакомый мой крикнул прямо из кабинета: «Шла бы ты, Всячина, на халабалу, че пургу-то гнать?.. я в данный момент и без того страдаю без поправки посталкоголизма коньякизацией всей страны, гони лучше следующего».
Тут Опс бешено залаял, учуяв недоброе к нам обоим расположение дремучей лимиты, дешево хиляющей за бывалую секретаршу; я вошел без спроса, ну и, конечно, в кабинете возникла немая сцена; я захохотал, мой знакомый по бане Куроедов раззявил варежку и вытаращил рыбьи глазки, осмысливая данную фантастику; все же он ожил, моментально достал из комнаты «отдыха, ну-с и еще кое-чего, дорогой ты наш Вовка» коньяк с пузатыми, как и он сам, фужерами; я лишь слегка пригубливал, а он законно поправлялся; пришлось наплести ему о том, что было, что есть и чем все это может кончиться; выслушав меня, не перебивая, он вызвал секретаршу.
«Переноси, Всячина, на завтра весь ко всем херам прием – и не пи-тю-кать, я сказал, пе-ре-но-си… разгони там публику к евгении марковне… тут у меня срочный случай составления завещания для человека, готового к теперь уже фактическому от всех нас уходу в крайний минусовый градус по Цельсию, где все будем, куда мы на хер теперь денемся… выполняем без вопросов…
после чего приступишь к соответствию основной профессии, если того пожелаем, свободна… тут тебе не у Пронькиных, когда, понимаете, такая у нас выросла чисто внутринотариальная проблема».Появление мое так потрясло Куроедова, что хохотал я не переставая, а Опс носился по кабинету, радуясь моему хорошему настроению; часа полтора болтали мы там о малопонятных превратностях судьбы да о непредвиденных ударах рока.
«Кто-кто, – говорит страдавший от ожирения Куроедов, по новой расширив сосуды, – а я, нотариус с большой буквы… теперь тебе, Вовка, если разобраться, спешить некуда… все сделаем по высшему разряду, как в Сандунах… главное – в гробу не обосраться, что ты и проделал со всеми нами, имею в виду, прохлял за жмурика… но, поскольку я хлобыстнул и подавился буженинкой, разреши уж мне допустить утечку суровых мужских слез, так как, видит Бог, мы все тебя любили в силу банной дружбы русских наших сердец… считай, что в данные минуты пошли, как говорится, авансом натуральные твои поминки за номером два, и ни о чем не жалей, заверяю тебя, все там будем… ты вот лучше ответь, находясь на самом пороге: ну что это за блядская, допустим, жизнь, а?.. за что ее мне любить?.. никакой я тут не замечаю с ее стороны взаимности, о которой прожужжали все уши при нескольких культах личности… жили мы раньше не то что заебись, но все-таки и рыло было в шоколаде, и хер в помаде, и Медный всадник в Петрограде, и суперракеты с бомбами на параде… а теперь Минздрав в стране имеется, но почему же и в силу каких именно постановлений о дальнейшем помирании граждан смерть существенно превышает рождение на душу населения, ети ее мать совсем?.. Брежнев с Черненкой и Андроповым не в счет… все дело в том, что умные-то дохнут, как мухи, или валят за бугор, а мудаков с нестоячими становится гораздо больше, чем баб, желающих сладко постонать в тиши ночей, – бля буду, это статистика… как нотариус говорю: куда ни глянь – повсюду однозначный компромат на положение вещей в себе, как учили нас на кратких курсах истории КПСС… живем как вдруг – «есть-такая-партия» обхезалась по самые лампасы, а светлое будущее сделалось темным прошлым всего прогрессивного человечества… но мы, элита, блядь, отмоем добела и прошлое, и будущее… в настоящем же важно не бздеть, а взять глаза в руки и объективно глянуть вокруг… так что глянули еще по одной… и какой же теперь нарисовывается перспективный пейзаж на картине горизонта действительности?.. исхожу из следующего положения: что у трезвого в жопе, то у поддатого на языке… если б о таких подлянках узнали Александр Македонский, Суворов, Кутузов и другие Денисы Давыдовы, то они бы арбалеты с мундиров посрывали и кинули в харю самому Марсу, который был до Сталина богом войны, а не хером, понимаете, собачьим… типа в Чечне между боями и вообще впервые гад буду, в истории военного искусства, которое для меня хобби с самых оловянных солдатиков, – впервые, Вовка, командный состав и первогодки службы бодают родное оружие местному сепаратизму-бандитизму… а тот не дремлет и заваливает наших теми же пулями, минами и гранатами, какие выдаются под личную, ебена мать, ответственность для защиты отечества от грубого вмешательства во внутренние ее дела… а раз уж все распродается, то хули ж не продать с приличной скидкой родину-мать, БТР с вертолетом – фри?.. хоть убей на поле того же боя – ну ни хера я не могу понять в диалектике такой арифметики, а раз так, то ебу в хвост, в гриву и в саму, понимаете, оглоблю таковский круговорот подлянки в природе… что хочу, то и делаю на вверенном мне участке нотариальных событий по данной конторе гражданских дел… будь жив маршал Жуков, или сиди я сейчас в седле белой его кобылы на Параде Победы, – да выжег бы к чертям собачьим залпами всех «катюш» дедовщину херову, рэкет ебаный, коррупцию сраную с сепаратизмом, а заодно и всех нас по пятое, понимаете, колено… извини уж, что затронул страдающий участок твоего тела… правда, есть у меня кирюха, Герой России, полковник… он что сделал где-то там на Кавказе?.. к нему сунулись боевики, чтоб купить тройку минометов и другое оружие… о'кей, говорит, одну половину бабок – вперед, вторую – на месте передачи… договорились, подыскали на карте место… а он стратегически мудро подготовил засаду на обратном у боевиков пути… получил на месте вторую половину лавэ, передали им наше оружие, а потом засада окружила и перебила человек шесть, ну минометы с автоматами-патронами забрали обратно, чтоб перебить подлую такую масть в деморализованных воинах… теперь он Герой, но его скрывают от кровной мести за кидалово и от аморалки наших шустрых офицеров, которые, падлы, вертолет пропить готовы… ты что, Вовка, какие там на хер бабки? – отзынь, как сказал Мао Цзэдун Никите Сергеичу… ты и впрямь охуел, я с тебя не возьму ни копейки, ни цента, ни сантима – банное содружество не уценивается, оно оказалось помощней СССР и дружбанства народов в силу обстоятельств чистоты души, повторяю, банного русского человека, которого, посмотри, даже хохлы продали за жменю самосада».
Постепенно, своим путем угасли наши тары-бары-растабары и прочие базары; я попросил никому ничего обо мне не растрекивать раньше времени; затем Куроедов, собрав в кулак остаток сил и воли, составил завещание, оформил его в обход каких-то законов, как надо, и заверил печатью; свидетелями пошли секретарша Любка Всячина и приходящая уборщица, тоже из лимиты, бывшая кандидатка наук, бежавшая из Баку; я с трудом отмотался от Куроедова, возжаждавшего групповухи и напоследок заявившего во весь голос, что он справится с двоими, а если разъярить, то и с тремя, как сказал поэт; мы с Опсом свалили.