Собрание сочинений в шести томах. т.6

– Ну хули уставился?.. ты фраер или человек? – не открывая глаз, спросил «загорающий» голосом, вроде бы неотличимым от натурального, однако ж показавшимся замечательно поставленным; между прочим, А.В.Д. обладал абсолютным музыкальным и литературны слухом.

– Ты меня слышал, если не оглох к ебени матери?.. ты фраер или человек с отбитой барабанной перепонкой?

– Прошу прощения, несмотря на измордованность, моя человекообразность должна быть вопиюще для вас очевидной… кроме того, я биолог-генетик… будьте добры, обращайтесь ко мне на «вы», иначе вам придется беседовать или с надзором, или с парашей.

– Кукарачисто, ни хуя не скажешь… ну а бздюмо господина генетика-биолога заколышет, ежели башкою окуну я его в ту же парашу?

А.В.Д. отдал должное человеку, обучившемуся, надо полагать, у Дребеденя ловко избегать вежливого обращения на «вы», свойственного манерам нормально воспитанных людей.

– Чем выкаблучиваться, уважаемый незнакомец, – вы бы лучше попробовали меня туда окунуть, чтобы не болтать бестолку… предупреждаю: за несколько дней я успел поднабраться силенок, вы будете иметь дело не с фраером.

А.В.Д. неохотно поднялся с койки и, подойдя к железу двери, заслонил спиной «очко», затем засучил рукава.

– Бля буду, кукарачисто, но хули заводиться с пол-оборота? – мы что тут с вами – разгоряченные полуторки что ли?.. прям охренел на воле весь народ, коммунизм строимши… вот жизнь настала – его и не пощекочи, коня стремного, а он уже лягается… лечиться надо, дорогой товарищ, господин и сударь, – необыкновенно весело, главное, искренне и добродушно сказал сокамерник.

Он тоже встал с койки, подошел, назвал себя, Валентином, Вальком, подал руку для знакомства; А.В.Д. протянул свою, радуясь неожиданной разрядке напряга и чему-то еще, чего в те минуты он не мог осмыслить. – С этого и следовало начать… я – Александр Владимирович, то есть Александр, Саша, чего уж церемониться, можно и на «ты». – Вот и главное, поскольку жить на пару в клетке посложней, чем единолично чирикать на ветке, а эти пропадлины назло волокут и волокут меня по одиночкам… пущай: один хуй я в несознанке, каковая, что шаршавый поутрянке, ее двумя руками не согнешь, ха-ха-ха!

– Завидую вам, верней тебе… я вот терпел неделю, глаз потерял и не выдержал – сегодня сломался, точней, сломлен… надо было не мямлить, не ждать, как барану на мясокомбинате, а сходу подписывать весь этот дикий бред, шьют который, – тогда и глаз был бы цел… впрочем, доживу и с одним, тут нашего брата долго не держат – шпокнут и ты, считай, в архиве архивов… я не первый и не последний – вот что тревожит душу в несносном этом мире.

– Какая там в жопу душа, ну какой, скажи, мир?.. даже не думай ты о нем, шло бы оно все на халабалу вместе с Беломорканалом – лучше о себе помозгуй, а я придавлю еще с часок, чего, Саша, и тебе советую в связи с казенкой времени, текущего либо к свободке, либо к мосластой шкелетине, ему один хер куда течь… у меня, кстати, рыжие котлы были, взятые на одном скоке, и вот на ихней верхней крышке были вычеканены – не от слова «Чека» – два верняковых слова: «Все пройдет»… это я к тому, что во сне все оно быстрей проходит.

10

А.В.Д. был уверен, что сосед не спит, правда, подумал, не начала ли изводить его самого «манька паранойкина» и ее тезка, родная сестра – «манька преследкина»?.. не поэтому ли кажется, что сей блатной строитель Беломорканала слишком уж театрально посапывает-похрапывает?

На всякий пожарный случай прикинулся спящим и он; а сам, отмахнувшись от мыслей о навязчивой мадам Смерти, пытался заставить память вспомнить, почему этот тип кажется знакомым и где он мог его видеть, но понял, что лучше уж отвлечься от этих напрасных попыток, чем напрягать память, видимо, ослабшую из-за чертовщины всего происшедшего; он и отвлекся – к единственно ценному из того, что осталось на белом свете от всей его жизни, – к надобности вызволить семью и собаку из натурального ада.

Мечта о завершенности этой почти невозможной авантюры, то есть о звонке тестя из Лондона да о паре слов с Екатериной Васильевной – всего лишь о паре, не больше – была настолько желанной и сладостной, что десны заломило и защекотало в гортани.

Вдруг, ни с того вроде бы, ни с сего, он вспомнил красивого – нет, пожалуй, красивенького – молодого человека, вольного слушателя лекций самого титана, гения мастрества по части актерского лицедейства и режиссуры, отцовского знакомого – Станиславского, который пополнял второй состав труппы.

«Да, да, этот Валек, он же Саша – тот самый человек, что подавал самые блестящие надежды и был принят в труппу, потом пошел-полетел наверх в театре, в кино, Дед Мороз в Колонном зале, Хлеб в «Синей птице», леший бы его побрал, радио, грампластинки… фамилию забыл, невзрачная такая была у него фамилия… и вдруг пропал человек, как часто случалось в те времена не только с несчастным Гумилевым, академиками, писателями, художниками, артистами, но еще и с многими тысячами невинных людей… недавно вот палач снова указал взять поэта Мандельштама – поэты вообще гибли пачками… сегодня ты был – завтра тебя нет, как не было, вот и меня точно так же не будет… неузнаваемо человек изменился за пару десятков лет так, что его и не узнать, не определить возраста, правда, наколки – натуральные… никакого нету на мордасах грима… лицо в неподдельных шрамах, а вокруг них – словно не сумевшие в спешке выбраться наружу, кровяные сосудики, почему-то вызывающие особенную жалость… это вовсе и не лицо, а какая-то помесь опухшей мошонки с огородным пугалом, бритый череп не в счет… ну что ж, Александр Владимирович, наконец-то ты доигрался – но не зарывайся, не то поедешь… поэтому слудует безукоризненно лицедействовать по великой системе, распространившейся не только по всем подмосткам мира, кроме азиатских, но и по Лубянке».

… на сцене, вообразилось ему, – скромный интерьер полутемной камеры… серые бетонные стены… над ними – как тупое надбровье питекантропа – мрачно навис потолок… в нем – за броневой стеклянной полусферой – элетролампа… досчатый стол, скамья, прикованная к полу, две койки и лежащие на них арестанты… в углу – параша (прущие из нее запашки ни в коем случае не должны проникать в зрительный зал, так как соцреализм обязан подниматься над вульгарным натурализмом нашего кулачья и немецких бюргеров, нажравшихся сосисок с кислой капустой)… звучит хрипловато приблатненный голос сокамерника:

не слышно шума городского

молчит Китайская стена

скорей бы началася сно-о-ова

освободительна-а война-а-а…

А.В.Д. клонило ко сну, поэтому до него не сразу дошло, что крамольные строки напел, якобы только что проснувшийся, Валентин, он же Валек.

– Советовал бы поосторожней высказывать свои пожелания, – тихо сказал он любителю помурлыкать. – Мне это уже без разницы, могу хоть на рога сесть – так и так вышак корячится… пущай давят косяка, я им официально повторю фартовые слова паскуды Дребеденя: «Мандавошки, это конец вашей карьеры!».. тоже мне нашлись, всеслышащие, видите ли, уши… пущай знают, что я их круглосуточно э-бу, – он снова замурлыкал:

«воровка никогда не станет прачкой

и урка не подставит свою грудь эх грязной тачкой -

ты грабки пачкай

а мы в сторонке перекурим как-нибудь…»

– Ты сечешь, Саша?.. ни один гад не имеет права стрелять в картавого чертилу, что на левой моей сиське, ни в Сулико, который на правой, ни в затылок, где герб СССР, а в дупло – всегда-пожалуйста, там у меня двуглавый орел иногда приседает обеими половинками над несусветной вонищей советчины, сечешь?

– Теперь буду знать, но все-таки болтай поосторожней.

11

Пока Валек продолжал пороть всякую блатную чушь, в памяти А.В.Д. возник прежний образ рослого молодого человека.

«Ничего не скажешь, он был, по молодости, не то что бы красив, но еще всего-лишь красивенек, поэтому его обаятельно пластичная внешность – нагловатая и, одновременно, готовая к раболепству – подходила для отличного артистического перевоплощения в кого угодно: от говночиста-забулдыги до Гамлета, называемого театроведами в штатском «левым и правым уклонистом феодально-монархического периода развития истории Датского Королевства»… вспомнил, конечно же, это он – вот так фокус! – Дмитрий Лубянов, лучший из лучших, «Сарра Бернар в портках», как его шутливо величал Учитель и Мастер… «Мастер»… сие словечко тоже ненавижу из-за того, что выродков-палачей всегда называли мастерами заплечных дел… Учитель не ошибся – ученик успешно оправдывал его надежды… о, Боже, каким же я был идиотом, непростительно восжаждавшим стать профессиональным политиком, для чего тоже «внештатно» вникал, остолопище, в систему профессионального лицедейства… но Лубянов – это вовсе не случайное совпадение, а еще один тайный знак правильности пути в беспросветной тьме более чем смутных времен»…