Собрание сочинений в шести томах. т.6

Иосифа Бродского, 2010

От составителей

Сохраняя верность себе и своим героям, в Америке Юз Алешковский не только писал, но и наслаждался обретенной свободой. Он с жадностью присвоил открытый им огромный мир, с одинаковой живостью воспринимая города Европы, рыб Китая и, как он говорит, «мой зелененький Миддлтаун». Этим новообретенным видением и знанием Ю.Алешковский порадовал читателя, который моментально раскупил его новое трехтомное издание прозы в России. В Америке он тоже обогатил немалое количество народу: сапожника-эмигранта из Минска, что сияет удовольствием от своих разговоров с Юзом; студентов Университета, которых научил готовить украинский борщ и для них же снялся в роли Джулии Чайлд в любительском учебном фильме; само собой, кафедру русского языка и литературы, для которой создал в Веслиан Университете необычный Московский микромир, где и знакомил студентов и профессоров со своими талантливыми друзьями, приезжавшими к нему в гости.

Благодаря Университету, а также благоприятному стечению событий, людей и высших сил, у нас появилась возможность предать огласке слова любви, высказанные Юзу в дни юбилея. Заметим, что сам юбиляр нисколько не возражал против создания легенд о нем только потому, что бороться с легендами невозможно.

Сердечно благодарим авторов за разрешение напечатать их работы, Университет – за щедрые гранты, давшие возможность достойно провести юбилей и издать этот сборник, в знак любви к Юзу и в благодарность ему за тот культурный шок, который мы испытываем, знакомясь как с ним лично, так и с его произведениями.

Присцилла Майер,

Миддлтаун, Коннетикут

Александра Свиридова, Нью-Йорк

…и некоторых веселых мероприятий.

Последние слова выглядят несколько сдержанно только потому, что я не любитель громогласно выражать свои чувства. Тем не менее, я с самой высокотемпературной пылкостью приношу всем авторам сборника – старым моим друзьям – а также его составительницам П. Майер и А. Свиридовой чистосердечную благодарность, – к чему – в соответствии с безумием нынешних времен – прилагаю дактилоскопию правой своей руки, пока еще, слава Богу, пишущей, а не…

Автобиографическая справка Юз Алешковский

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Eсли бы величайший из Учителей, Александр Сергеевич Пушкин, не научил меня эдак вот мужествовать при взгляде на жизнь прошедшую, то я ни в коем случае не отважился бы самолично знакомить Читателя с небюрократизированным вариантом своей автобиографии.

Откровенно говоря, жизнь свою я считаю, в общем-то, успешной. Но для начала вспомним, что успех – от глагола «успеть». Начнем с того, что успех сопутствовал мне буквально с момента зачатия родителями именно меня, а не другой какой-нибудь личности, в Москве, суровой зимой 1929 года. Слава богу, что я успел родиться в Сибири, в Красноярске на улице Диктатуры Пролетариата, в сентябре того же года, потому что это был год ужасного, уродливого Перелома, и мало ли что тогда могло произойти.

Затем я успел возвратиться в Москву и познакомиться с уличным матом, к сожалению, гораздо раньше чем со сказками братьев Гримм, Андерсена и других великих сказочников.

Потом я оказался в больнице с башкой, пробитой здоровенным куском асфальта, что навсегда нарушило в ней способность мыслить формально-логически и убило дар своевременного почитания здравого смысла.

Вскоре я пошел в детсад, но исключен был из него вместе с одной девочкой за совершенно невинное и, естественно, крайне любопытное изучение анатомии наших маленьких тел. Так что в школу я попал человеком, слегка травмированным варварски-бездушной, ханжеской моралью тоталитарного общества.

Прогуливая однажды, я свалился в глубокий подвал, повредил позвоночник, но выжил. Врачи и родители опасались, что я останусь лилипутом на всю жизнь, хотя сам я уже начал готовиться к карьере малюсенького циркового клоуна.

К большому моему разочарованию, я не только продолжал расти, но превратился в оккупанта Латвии вместе с войсковой частью отца; успешно тонул в зимних водах Западной Двины; потом успел свалить обратно в Москву и летом сорок первого снова махнуть в Сибирь, в эвакуацию.

Вообще, многие наиважнейшие события моей жизни произошли за Уральским хребтом. Так что я имею больше конкретных прав называться евразийцем, чем некоторые нынешние российские политики, стоящие одной ногой в Госдуме, другой – в Индийском океане.

Во время войны, в Омске, я успел влюбиться в одноклассницу буквально за месяц до зверского указа Сталина о раздельном обучении двух полов. По всем предметам я в школе драматически не успевал. Это не помешало мне успеть не только схватить чахотку от своей любви к коварной однокласснице, от курения самосада и голодухи, но даже выздороветь и возвратиться в Москву здоровенным верзилой – победителем палочек Коха, умеющим стряпать супы, колоть дрова, растить картошку, а также тайно ненавидеть вождя, с такой непонятной жестокостью прервавшего романтические общения мальчиков с девочками в советской школе.

Я был весельчаком, бездельником, лентяем, картежником, жуликом, хулиганом, негодяем, курильщиком, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником, хотя всегда помогал матери по дому, восторженно интересовался тайной деторождения и отношения полов, устройством Вселенной, происхождением видов растений и животных и природой социальных несправедливостей, а также успевал читать великие сочинения Пушкина, Шарля Де Костера, Дюма, Жюля Верна, Гоголя – всех любимцев глаз моих и души не счесть. Может быть, именно поэтому я, многогрешный, ни разу в жизни своей никого не продал и не предал. Хотя энное количество разных мелких, непростительных для самого себя пакостей успел, конечно, совершить, успел.

Я проработал с полгода на заводе, но школу кончить и вуз так и не успел, о чем нисколько не печалюсь. Вскоре произошло событие не менее, может быть, важное, чем победа именно моего живчика в зимнем марафоне 1929 года, года великого и страшного Перелома. Я без ума втрескался в соседку по парте в школе рабочей молодежи в Ниночку Антонову. Любовь эта напоминала каждую мою контрольную по химии: она была совершенно безответна. Дело не в этом. К счастью, общая химия Бытия такова, что я с тоски и горя начал тискать стишки, то есть я изменил обожаемой соседке по парте и воспылал страстной любовью к Музе, которая впоследствии не раз отвечала мне взаимностью.

Вообще, это было счастьем – успеть почувствовать, что мое любовное и преданное служение Музе – пожизненно, но что все остальное – карьера, бабки, положение в обществе, благоволение властей и прочие дела такого рода – зола, как говорили дворовые урки.

Потом меня призвали служить на флот. Переехав в очередной раз Уральский хребет, я совершил ничтожное, поверьте, уголовное преступление и успел попасть в лагеря до начала корейской войны. Слава богу, я успел дожить до дня, когда Сталин врезал дуба, точней, подох, а то я обогнал бы его с нажитой в неволе язвой желудка.