Собрание сочинений в шести томах. Том 2

«Неизвестный». Женщина с заломленными руками. Очень хороший, точный рисунок, а под ним:

Пусть сердце биться перестанет.

Когда забуду я тебя.

«Джонс Старк. Английский моряк». Скелет во фраке держит в руке свой улыбающийся череп. Крышка с черепа снята, видны румкорфовы катушки, спирали, какие-то валики.

«Фамилия неизвестна. Лётчик, приземлившийся в Голландии». «Особое обращение». Крупная зелёная татуировка — орёл.

«Райкнопс — профессиональный бандит». Бутылка вина, женщина, три карты. Надпись:

Вот что нас губит!

Неизвестно, с чьей груди содранный образец. Цветок розы, надпись:

Твоё имя пребудет со мной вечно.

Грубый, циничный рисунок из двух фигур и надпись, от которой у карлика рот полез в стороны.

Солнце.

Дельфины.

Бутылка.

Чьи-то сплетённые инициалы.

Сердце, пронзённое стрелой.

И наконец: снова огромный — с носовой платок — государственный герб Советского Союза и какая-то надпись русскими буквами.

— Откуда этот экземпляр у вас? — спросил карлик и закрыл альбом.

На этот вопрос ответил Гарднер. Он был очень зол и поэтому шёл ва-банк.

— Вот, — сказал он, — с этого вопроса и надо было бы начинать. Вы спрашиваете, откуда этот экземпляр? Я могу вам кое-что рассказать об этом. Хорошо. Я — зверь, хам, грубая скотина. Я не понимаю, не ценю тонкую душу моего коллеги и начальника. Но, осмелюсь доложить, я иным-то и быть не могу. Я — солдат. Моё рабочее орудие — рука, а не мозг или язык, как бы они быстро у меня ни вертелись.

— Они у вас вертятся достаточно быстро, — сказал Курцер, — но не всегда к месту.

— Извините, коллега, — сказал Гарднер, — но я слушал вас до конца, разрешите же и мне сказать кое-что. Так вот. Пусть наш высокий коллега скажет, кто я такой и что обслуживаю. При экспериментальной лаборатории доктора Курцера или при концентрационном лагере, доверенном мне приказом самого военного министра? Этот вопрос нуждается сейчас же в максимальном уточнении, ибо у моего высокого учёного коллеги на этот счёт особое мнение. Ему думается, что я главный лаборант при его станции, где содержатся подопытные собаки, и его очень удивляет, если я возражаю против этого. Взять эти опыты с газами высокой концентрации. Вот получаю приказ, читайте. «Лицо, содержащееся по делу № 24581, должно быть немедленно казнено. Вещи, находящиеся в его пользовании, изъяты и уничтожены. Лагерное дело, равно как и все остальные документы, должно быть переслано в распоряжение следственного отдела министерства. Начальник следственной части пятого особого отдела Фогт». Ясно? Ясно. Скажите, к чему же я поведу этот № 24581 в газовую камеру, буду собирать ещё партию или ждать, когда она соберётся, когда написано «немедленно»? Значит, вот и всё! — Он щёлкнул себя по виску. — Делаю соответствующее распоряжение, чтобы покончить с этим в семь часов утра на следующий день. Вдруг влетает ко мне господин Курцер и...

— Слушайте, — встал с места Курцер, — господин Гарднер, я бы вас всё-таки попросил как-то выбирать выражения. Что это значит «влетает»? Даже я не говорю о вас так.

— Извините, извините, — кисло улыбнулся Гарднер. — Итак, говорю, вдруг входит мой высокий коллега и спрашивает меня: «Поступил к вам приказ о казни № 24581?» — «Поступил». — «Это тот самый субъект, которого я осматривал?» — «Тот самый». — «Так вот, будьте любезны, доставьте его труп моему препаратору». — «А вот этого, говорю, никак не могу. По точному смыслу документа всё, что останется от осуждённого, должно быть уничтожено. Тело я кремирую». — «Пожалуйста, кремируйте, но до этого я хочу иметь с груди осуждённого лоскут кожи величиной с носовой платок». Я говорю, что не имею же права этого делать. Тогда обида и угроза. Приходится покориться. Но ведь этим же я совершаю преступление. Арестант был засекречен настолько, что его в лагере-то не держали, он всё время в одиночке сидел. Ведь татуировка-то — опознавательный знак! Мой высокий коллега как-то не хочет с этим считаться. С его коллекцией вообще, — извините меня, господин Курцер, — происходят чёрт знает какие странности. Ведь прежде всего неизвестно, в чьи руки она попадёт и какая судьба её постигнет.

— Интересно, — сказал Курцер и встал. — Вот это очень интересная мысль. Ну а за судьбу национал-социалистической партии вы не побоитесь поручиться?

Губы у Гарднера вздрогнули. Он искоса поглядел на карлика. Тот сидел в кресле, положив руки на поручни, и улыбался.

— Если бы у руководства партии были бы такие вожди, как вы, господин Курцер... — начал Гарднер, помедлив, глухим и каким-то отдалённым голосом.

— Ну? — рывком нагнулся к креслу Курцер.

— То я бы, конечно...

— Вот что! Довольно! — сказал карлик и поднял руку. — Довольно, довольно! Разрешите сказать тогда мне.

Он заговорил медленно, убеждающе, часто останавливался в местах особенно значительных, как бы подчёркивая смысл и ожидая ответной реакции. Говоря, он то постукивал пальцем по крышке стола, то брал с него какой-нибудь предмет — нож для разрезания или пресс-папье — и вертел в руках. Вообще же речь его была чрезмерно лёгкой и непринуждённой, даже чуть рассеянной, пожалуй.

— Видите ли, — начал карлик, — я понимаю вас обоих.

Он взял со стола пресс-папье, начал его раскручивать, но, раскручивая, смотрел не на свои маленькие, вёрткие, обезьяньи лапки, а на лица собеседников. Курцер сидел неподвижно, приоткрыв рот и показывая великолепные, рысьи, белые зубы. Гарднер по-прежнему неподвижно стоял около переплёта окна и, наклонив красивое длинное лицо, осторожно поглаживал себя по волосам.

— Да, — продолжал карлик, взглянув на него, — страсти много, но, кроме неё, в ваших спорах, пожалуй, ничего и нет. Поэтому по существу вопроса только два слова. Господин Гарднер, сейчас я обращаюсь только к вам. Нет, вы неправы. То, чем занимается доктор Курцер, — это не просто наука, это не всякая наука с большой буквы, нет, это наша специальная наука. Не было бы у нас в руках этой нашей науки, по образцу и подобию их науки, не было бы у нас в руках и автомата, чтобы добить их науку. Сначала слова, а потом меч, дорогой коллега. Но только потом меч! И не только меч, а и петля, тем, кто её заслужил. Вот чего вы не должны забывать, господин Гарднер. Идея покорения мира родилась не на поле сражений, не в громе пушек, не в огне и дыму, а в тихих кабинетах физических, медицинских, антропологических и химических лабораторий. — Он кончил развинчивать пресс и положил его на стол. Потом встал и подошёл к Гарднеру. — Да, дорогой, — сказал он ласково, — даже и антропологических! Потому что антропометрический кронциркуль доктора Курцера устранил не меньше наших врагов, чем его образцовая газкамера, несмотря на то, что вы возражаете против неё, — он укоризненно и мягко улыбнулся. — А я вот знаю, для того чтобы быстро отрубить голову преступнику, требуется, чтобы нож весил девять пудов, чтобы он был особого сечения и падал он с высоты не меньше чем полтора метра на горло осуждённого. Чтобы тело не сорвалось с петли, требуется, чтобы на каждый килограмм веса приходился один сантиметр верёвки и верёвка эта должна быть тоже определённой толщины. Чтобы задушить пятьдесят человек, требуется на такую-то квадратную площадь столько-то кубометров газа такой-то концентрации, и подаваться он должен такими-то порциями в течение такого-то числа минут. Всё! Наука! Не пренебрегайте же ею, пожалуйста, слушайтесь нашего крупнейшего теоретика господина Курцера. Это раз. Не так ли, господин Курцер?

— Так, — сказал глухо Курцер. Насмешка карлика доходила до него полностью, но он решил не принимать её.

— Так точно, господин Курцер. Но это я лил воду на вашу мельницу, а теперь я хочу обратиться и к вам. Истина не бывает однолика. У неё два или три лица. Наука-то наукой, конечно, но уж очень плоха та наука, которая приносит нам излишние осложнения в политике. Тогда нам уже приходится выбирать, а время-то такое, что если бы я сегодня спросил фюрера, что нам больше нужно, скальпель учёного или гильотина полковника Гарднера, как вы думаете, что бы ответил мне фюрер? Не знаете? А я вот знаю, господин Курцер, да и вы, по-моему, тоже знаете! Вот, значит, и не нужно давать повод для таких вопросов. А вы, к сожалению, дали... Ну вот и всё. Больше я к этому возвращаться не буду. А теперь, господа мои высокие коллеги, обращаюсь к вам уже обоим. Я сказал как-то: «Огласка сейчас нежелательна». Это не простые слова. Сейчас мы находимся накануне таких событий, перед которыми померкнет всё сделанное до сих пор! Вот! — Он подошёл к стене и быстрым движением своей маленькой ручки сразу перечеркнул всю карту Европы с запада на восток. — Вопрос нашего жизненного пространства, — сказал он чётко и раздельно, — великая восточная война! И сразу же наступило молчание. Карлик стоял около карты с протянутой рукой. Неподвижно и молча, каждый со своего места, Курцер и Гарднер смотрели на него. Наконец карлик туго улыбнулся, спрятал обе руки в карман и пошёл к ним.

— Великая восточная война, — повторил он. — Она разрубит все узлы, в том числе и ваш, полковник Гарднер.

— Когда же она начнётся? — спросил Гарднер и провёл кончиком языка по губам.

— Гм, — усмехнулся карлик и посмотрел ему прямо в глаза. — Она начнётся в год, месяц и число, назначенные нашим фюрером. Когда календарно, я не знаю, но сколько бы ни ждали этого приказа, он будет.

— Он будет? — спросил жадно Гарднер.

— Он будет. Логика вещей такова, что до тех пор, пока на востоке существует советский колосс, мир, объявленный нами вне закона, не будет считать себя побеждённым. Море нечистых рас на востоке отрицает нас уже одним фактом своего существования. А когда мы пойдём на восток, обещаю, мы уже не будем смущать вас мелкими придирками. Вот где заработают на полном ходу все формы «Б-214». — Он усмехнулся.

Опять помолчали.

— Тогда я прошу разрешения задать и другой вопрос, — сказал осторожно и вкрадчиво Гарднер. — Это будет длительная война?

Карлик с улыбкой повернулся к Курцеру.

— Вы слышите, что он спрашивает? Разъясните же вы ему, пожалуйста, в какой войне придётся участвовать нашему коллеге.

— Особенно разгуляться вам, господин Гарднер, не придётся, — зло улыбнулся Курцер. — Хотя с теорией о двух-трёх неделях я не согласен, но я не допускаю, чтобы война затянулась на зиму. Глиняный колосс рухнет от германского меча, хотя для этого придётся ему нанести порядочное количество ударов. Да, это будет всё-таки серьёзная война. Россия — страна с твёрдым укладом, с плотно налаженным государственным бытием, с большой, хорошо обученной армией и невыразимо огромным человеческим потенциалом.