Собрание сочинений в шести томах. Том 2

Вот за этим занятием и застал его Ганка. Он вошёл и увидел клетку, горящую спиртовку, на которой только что варился соловьиный корм, Курта на корточках, ничего не понял и ошалело сказал:

— Извините.

Курт поднял голову и посмотрел на него.

— Извиняю, — сказал он недовольно.

Ему очень не нравился этот чёрный, щупленький и, наверное, очень юркий человечек в отутюженном костюме, хрустящей от свежести голубоватой рубашке и щегольском галстуке. Курт никогда не любил таких. Он верил: если с первого же взгляда внимание останавливалось не на самом человеке, а на том, что на нём наверчено, значит и человек был нехороший. Поэтому он очень вежливо спросил его:

— Я чем-нибудь могу быть вам полезен?

— Мне бы надо было видеть садовника Курта, — сказал юркий человечек, невольно вглядываясь в клетку, где уже шла настоящая драка, такая, что даже перья летели.

— Сейчас, — Курт встал с колен, поднял клетку и закрыл её простынёй, потом дунул на спиртовку и отряхнул руки. — Вот я, к вашим услугам, сказал он очень любезным тоном и даже слегка поклонился. — Чем могу служить?

Ганка быстро посмотрел на него: выпуклый, но низкий лоб, чёрные, жёсткие, цыганские волосы, беспокойно бегающие глаза, неприятная развязность и нагловатая вежливость, — нет, от этого человека не приходилось ждать ничего хорошего! О чём с ним вообще мог говорить профессор?

— Я ученик профессора, — нетерпеливо отрекомендовался он.

— Да? — выжидающе спросил Курт. — Ну и...

— Я узнал, что вчера он разговаривал с вами.

— Разговаривал! — не то подтвердил, не то спросил Курт, изучая его галстук. — Ну а почему это вас так интересует?

— Моя фамилия Ганка. Доктор Ганка.

— Да? — повторил Курт и неприятно улыбнулся. — Ну и что же?

— Что такое он велел вам передать мне?

— Вы очень беспокоитесь, доктор, — сказал Курт, не сводя с него глаз. — Откуда вы, например, взяли, что он велел что-то передать вам? Верно, профессор звал меня, но совершенно по другим делам: он мне отдал кое-какие хозяйственные распоряжения, о вас не было сказано ни слова. Мы говорили только о саде.

Ганка опустился на стул, тупо переспросил:

— О саде?

— Да, о саде, — Курт позволил себе улыбнуться и даже слегка пожал плечами. — Мы говорили о восстановлении оранжереи.

— Господин Курт, — вдруг взмолился Ганка, — какая тут, к чёрту, оранжерея. Зачем вы мне лжёте? Станет профессор за несколько часов до смерти звать вас к себе, чтобы толковать с вами об оранжерее? Кого вы дурачите? Курт, Курт, прошу вас, — он схватил его за руку, — скажите мне правду, скажите правду! Если бы вы знали, как это мне важно!

— Ну, даю вам честное слово, — пробормотал Курт, отодвигаясь, — что я ровно ничего не знаю.

Но Ганка уже не слушал его. Он снова рухнул на стул и, зажимая руками виски, заговорил:

— Господи, как всё это дико! Как это дико! Профессор умирает один, как медведь в своей берлоге, когда весь дом полон людьми, и перед смертью вызывает вас, совершенно незнакомого человека, когда... Нет, я сойду с ума! — Он закрыл руками лицо, и по щекам его потекли слёзы.

Курт молча внимательно рассматривал его лицо и почти безволосую голову.

— Так что тогда? — спросил он с той же издевательской вежливостью. Вот вы говорите: «вызывает вас, совершенно незнакомого человека». Хорошо! Незнакомого! Ну а где же знакомые тогда были? Вот возьмём, например, вас! Вы, очевидно, считаете себя очень близким человеком к профессору? Так где же вы были все эти дни? Не моё, конечно, дело, но разрешите заметить, ваше присутствие было бы крайне желательно.

— Я был в тюрьме, — ответил Ганка и вдруг быстро вскинул голову. Курт, Курт, вы же всё знаете, зачем вы притворяетесь? Он же назвал мою фамилию!

Курт смотрел на него с усмешечкой.

— Вот теперь и подумайте, господин Ганка, что за чушь вы говорите! Я незнакомый человек, вы сами же так выразились, садовник, вообще чёрт знает что такое, ведь так?

— Ну, ну?

— Ну, так? И он меня вызывает затем, чтобы о чём-то поговорить со мной наедине, да ещё о чём-то таком, что касается вас. Ну, скажите, похоже это на правду? Вот вы на его месте поступили бы так?

— Да, — сказал Ганка и опустил голову. — Но что же мне теперь делать, что делать?

— А за что вы были в тюрьме? — спросил Курт, подходя к клетке и дотрагиваясь до покрывала. — Вы давно здесь?

Ганка опять смотрел на его улыбающееся лицо, на вздёрнутый нос, лоб, очень выпуклый, такого, как он считал, — не по Лафатеру ли? — никогда не бывает у умных людей, на маленькие, острые зубы, быстро переводил взгляд на тщательно расчёсанные, сверкающие от какого-то масла волосы, и ему становилось всё яснее и яснее, что ровно ничего существенного этот человек знать не может.

«Но зачем же всё-таки вызывал его профессор?»

Курт смотрел теперь на Ганку серьёзно, неподвижно, прямо и как будто что-то соображая.

— Сколько я тут? Да вот около двух недель, сударь. — Он ещё немного подумал. — Да, да, около двух недель. — Он вдруг вздохнул. — Нехорошие тут дела творятся, очень нехорошие!

Ганка посмотрел на него, спросил: «Да, нехорошие?» — и вдруг почувствовал испарину и приступ тошноты. Он взглянул в лицо Курта, но только и увидел перед собой это курносое, глуповатое лицо, с выпуклым лбом и жирными волосами — всё остальное бежало мимо него сплошным красочным потоком.

«Упаду, — понял он, хотел опять сесть и сейчас же подумал: — Только бы не на клетку». Потом у него заскрипело на зубах от противной кислоты, пол стал как-то боком, ноги вдруг подсеклись, и он тяжело сел на пол.

Он пришёл в себя оттого, что ему прикладывали ко лбу тряпки с холодной водой, — он кашлянул, слепо провёл рукой по голове и сбросил тряпку. Она, как дохлая лягушка, сочно шмякнулась на пол, и это привело его в себя окончательно. Он сел и бодро сказал Курту:

— У меня немного кружится голова, нет ли у вас воды?

Но Курта около него не было, он поискал его глазами и не нашёл. За пёстрой ширмой звенела посуда и лилась какая-то жидкость.

«Что он там делает?» — подумал Ганка и хотел было встать на ноги, но все предметы опять заструились перед ним, как вода, к горлу подкатывал круглый, скользящий шар, он сплюнул и повалился головой на подушку.

Курт вышел из-за ширмы, осторожно неся в руках большую кружку с дымящейся жидкостью, и поставил её на стул.

— Голову поднять можете? — спросил он коротко.