Собрание сочинений в шести томах. Том 6

После длинной воздушной дороги в восемь тысяч километров хорошо сидится на увитом зеленью балкончике под черепичным скатом кровли. Балкончик (строго говоря, это скорое терраска) отделен от комнаты дверью и окном, которые поднимаются лишь на половину высоты до кровли, а над ними уже открытый проем, улица. Над дверью, опустившись на ее верхнюю планку, появляется большая, до гуталинового блеска черная галка с увесистым клювом и внимательно осматривает все, что я извлек из чемодана. На смену галке приходит облезлый, старый котище с мордой льва, что-то хрипло произносит и отправляется дальше по широким карнизам отеля.

Сидишь, смотришь на незнакомую жизнь, вспоминаешь проделанный путь.

Мне очень памятен мой первый полет в Южную Азию — тогда это было в Индию. Бесконечные хребты, складки, нагромождения Гималаев. «ТУ-114» летел, летел над ними, и им все не было, не было ни края, ни конца. Синие льды по клыкастым острым вершинам, сверкающие снега в ущельях, замерзшие озера на высоте, может быть, пяти или шести тысяч метров, в которых вода как зеленый мрамор или малахит. За одной цепью гор — другая, еще более высокая, составленная сплошь из Казбеков и Монбланов, притиснутых тесно один к другому п, возможно, по сию пору не имеющих не только названий, но даже простых инвентарных номеров. А за какой-то уж совсем немыслимой горной грядой, над которой наш самолет, держась на высоте девяти тысяч метров, прошел, чуть ли не бороздя белые скалистые острия своим брюхом, в ело различимой дали, на юге, открывалась затянутая лилово-зеленым сумраком бездонная пропасть чего-то никогда прежде тобой не виденного, необыкновенного — то ли из снов, то ли из сказок. В пей клубилось, в ней дымило, парило, и ничего с какой-либо отчетливостью там нельзя было рассмотреть.

Самолет пошел именно туда, в это первозданное, доисторическое клубление неведомой материи.

И оказалось, что там уже была Индия. Когда мы пробились сквозь тысячелетиями сталкивающиеся массы горячего — с южных долин — и ледяного — с хребтов Гималаев — взметенного ветрами воздуха и вышли в район Дели, страна сказок распахнулась перед нами, зеленая и солнечная.

На этот раз мы тоже держали курс на Дели, но прошли не над Гималаями, а через Гиндукуш. Мы видели под крыльями «боинга» Афганистан, его столицу Кабул и серую нитку автомобильной трассы в горах, которую советские специалисты и советские машины помогали тянуть афганским дорожникам в камнях, на кручах и в ущельях.

Если в предыдущий прилет столица Индии встретила нас жарой в сорок градусов, то теперь там было только двадцать, и я с нетерпением ждал, когда же мы отправимся дальше, в более теплый Бомбей.

В Бомбее уже стало совсем хорошо, можно было сбрасывать теплое, шерстяное. Но все же, войдя в комнату отеля, в котором предстояло ночевать до утреннего самолета на Коломбо, я первым делом выключил эр-кондишн, эту шумную, беспокойную машину, производящую прохладу в помещениях.

А сегодня утром наконец-то на английской «комете» мы наискось пересекли Южную Индию в сторону Индийского океана. Летели вполне благополучно, при полной, ясной видимости. Под нами были древние горы Индии — Гаты — «священные ступени», сначала Западные, а потом Восточные. Блестели в утреннем солнце горные реки и речки, озера и озерки. Это удивительно отличалось от того, что увидел я здесь несколько месяцев назад, в пору весенней засухи, когда русла рек были переполнены не водой, а нагромождениями камней, гранитных валунов, валами гальки и песка, когда пустыми и мертвыми стояли иссохшие чаши озер, когда пожухли травы и сбросили листья некоторые виды деревьев.

В тот раз, кстати, было так, что, выйдя из самолета, следовало бы заказать благодарственный молебен. Мы летели тогда из Мадраса в Бомбей через бесконечные плоскогорья Декана, тоже пересекая и Восточные и Западные Гаты. Самолет, устаревший по конструкции, поршневой, не первой молодости по срокам эксплуатации, шел на небольшой высоте; покачивало. Две изящные стюардессы в голубых форменных сари хлопотали, устраивая пассажирам ужин; подносы с пищей ужо были у всех на коленях, когда в быстро сгустившейся тьме за стеклами иллюминаторов стали свиваться в жгуты и петли толстые ослепительные тропические молнии. Они рвались за бортом с грохотом двенадцатидюймовых снарядов. Самолет швырнуло кверху, вбок, вниз; подносы полетели на пол; чай, кофе, салаты и пирожные — все смешалось на ковриках в узком проходе: на этой слякотной массе скользили перепуганные стюардессы; команда заметалась. Какой-то смуглый пассажир-бородач на одном из сотен языков, наречий и диалектов Индии принялся вслух произносить молитвы. А самолет тем временем уже ставило почти на ребро, на нос, на хвост, крутило и вертело.

Никому не хотелось падать вниз на эти Гаты, на эти камни, в пересохшие реки и речки, скрытые в кромешной тьме. Молитва бородача сделала свое дело, и мы в конце концов пробились сквозь угрюмый грозовой фронт. Но нас долго-предолго возили после этого над вечерним Бомбеем. Вид сверху на город в огнях был превосходный; особенно выделялась набережная — знаменитое «Ожерелье Бомбея». Мы восхищались им, любовались, отходя душой от только что пережитых волнений. Но когда увидели это «ожерелье» в третий, в пятый, в десятый раз, все кружа и кружа над городом, опять стало как-то не совсем по себе. Наконец, когда все-таки мы рано или поздно приземлились, нам было сказано: «Перед вами только что шлепнулся «боинг». Мы убирали его с посадочной полосы».

На этот раз, повторяю, летелось отлично. Горы и в самом деле подобны ступеням, недаром их так назвали в незапамятные времена; они ступень за ступенью идут от Аравийского моря в глубь страны и далее, к Бенгальскому заливу, от побережья к побережью огромного полуострова, на котором расположена Южная Индия; между ступенями лежат туманы u дымки, и кто знает, что там скрыто, под этим загадочным маревом?

Потом Индия кончилась, отошла вправо, к северо-западу, во всю ширь открылся океан, и в нем, за тесным проливом, мы увидели островную землю, к которой держали путь. В океане под нами были сотни, многие сотни лодок под косыми, темными, почти черными парусами. С лодок конечно же ловили рыбу. Снижаясь, мы прошли над ними, целясь носом самолета прямо в заросший пальмами берег, пересекли длинную песчаную косу, перед которой с океанской стороны кипел белопенный прибой, пересекли лагуну, отсеченную от океана этой косой, и устремились, казалось, падая, в густые заросли пальм, пальм, пальм… Самолет, думалось, уже утюжил и стриг их бронзово-зеленые кроны, катастрофа была неминуема. Но среди пальм в какой-то последний миг отыскалась бетонная дорожка аэродрома, которой и коснулась колесами английская «комета».

После минуты-двух наступившей благостной тишины распахнулась дверь самолета, и мы сошли по трапу в нечто подобное общему согревающему компрессу; было так, как в наших северных ботанических садах — в оранжереях с тропическими капризными растениями: очень тепло и до предела влажно. Вокруг все цвело, на любом пустяковом кустике сидели причудливые, яркие цветы и во всю свою тропическую силу пахли. Как-то нехотя, несмотря на щедрое солнце, откуда-то лился теплый, будто из душа, бесшумный дождичек.

Аэродром, где мы приземлились, носит название Катунаяке; его строили для себя англичане, и здесь у них еще совсем недавно была военная авиабаза.

От Катунаяке до Коломбо путь в несколько десятков миль. Хорошая асфальтовая дорога. Сплошные пальмы и банановые деревья по сторонам. Пестрые селения с пестрыми лавочками. Масса людей, многие из них на велосипедах, они степенно, не торопясь, крутят босыми ногами педали. Старые, скрипучие грузовики, роскошные современные лимузины, буйволы, запряженные в крытые, сплетенные из пальмовых листьев фургоны на двух колесах, похоронные, обвитые белым, арки и свадебные, в лентах, автомобили, звон католических церквей и молчаливые, улыбчивые будды под навесами на перекрестках — все это мелькало, мелькало мимо нас.

Потом пошли длинные улицы Коломбо, столицы Цейлона, зеленого, продутого ветрами с океана, живописного тропического города. И вот наконец отель «Тапробана», в котором после того, как его национализировали и переименовали (прежде он назывался «Гранд Ориенталь»), начались большие реконструкционпые работы: слышны удары ломами — пробивают степы, и еще более ощутимые грохоты молотов — склепывают железные балки в межэтажных перекрытиях. Работают смуглые жилистые люди в белых одеждах, работают не торопясь, по упорно, тщательно, почти с рассвета до темпа.

2

После таких длинных дорог, как восемь тысяч километров за сутки, после таких климатических контрастов, как ноябрьская Москва и никогда в нашем понимании не знающий зимы тропический Коломбо, хочется отдохнуть, отоспаться, отойти. Но в поездках по заграницам это совершенно невозможно. С первых твоих шагов по чужой земле тебя закручивает неизбежный, фатальный вентилятор.

Проведя какой-нибудь час в отеле, окинув взором порт и город с балкона, выпив бутылочку отлично освежающей воды под названием «тоник», мы, подхваченные ветром этого вентилятора, уже отправились на ежегодно устраиваемую выставку молодых художников. В небольшом зале было собрано несколько десятков живописных и графических работ. Среди них оказались довольно привлекательные, в которых виделось свое, самобытное, цейлонское. Своеобразно по цвету, по замыслу, по содержанию было выполнено полотно, на котором живописец изобразил молодого рабочего, почти мальчика, занятого притиркой клапанов автомобильного мотора. Нам назвали автора этой заметной работы. Им был работающий в механических мастерских сын председателя Компартии Цейлона доктора Викремасингхе Сурен. Привлекла внимание работа и другого молодого художника: «Корни» — поразительное сплетение корней какого-то крупного дерева, вгрызающихся, видно, не в очень плодородную песчаную землю, вгрызающихся упорно, со всей яростью живого, борющегося за жизнь.