Собрание сочинений в трех томах. Том III
Шрифт:
Говоря о католическом духовенстве, князь Мышкин на вечере у Епанчиных сказал, что «атеизм от них вышел… Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного!» (8:451 ). Но так Достоевский думал не только о католическом духовенстве. Опочинин записал такие его слова: «Вера настоящая у нас одних и была, и есть — в народе, разумеется… А семинаристы чего только не изучают, а из них самые злые атеисты и кощуны выходят» [317] . Образ атеистического семинариста дан в Ракитине, и кто из нас не знает современных ракитиных?
317
Опочинин E. Н. Беседы с Достоевским. С. 479.
Перед глазами Достоевского по духовенству равнялось и светское общество. «Я был в Духов день в русской церкви, — пишет он в июне 1875 года жене из Эмса. — Народу много, больше, чем я ожидал, но всё Бог знает кто. Дамы жеманничают, садятся на стульях и падают в обмороки. При мне в церкви три упали в обморок (от ладану и от духоты будто бы), а небось на бале пропляшет всю ночь или такой наворотит обед, что и двум мужикам было бы в сытость» (29, кн. 2: 36). «Теперь иной даже молится и в церковь ходит, а в бессмертие своей души не верит» (24: 50), — записывает он в «Дневнике писателя» в 1876 году. Вспомним почти такие же слова Тихона Задонского о ложных христианах, которые «Бога не знают, хотя… молятся Ему и в церковь ходят» [318] .
318
Тихон Задонский, св. Сокровище духовное, от мира собираемое. Т. 4. С. 88.
В «Подростке» мы читаем, как Версилов — после попытки сначала убийства, а затем самоубийства, после всех своих гадостей с Ламбертом и после выздоровления — снова, как сказано в романе, воскрес, решил говеть, не говевши тридцать лет, начал поститься, два дня прекрасно говорил о религии, но вдруг все кончил, что–то ему не понравилось, и он признался: «Друзья мои, я очень люблю Бога, но — я к этому не способен» (13:447). «В тот же день, — повествует Аркадий, — за обедом уже подали ростбиф» (Там же). Так версиловским или ставрогинским ростбифом, их плотоядностью, кончались их попытки вылезти из болота и победить двойника. О двойнике Версилова прямо говорит Аркадий: «Настоящего сумасшествия я не допускаю… но «двойника» допускаю несомненно» (13:445–446). Тем и «гениальна», по выражению Достоевского, идея двойника, что через нее яснее всего виден XIX век, умирание христианской цивилизации. Двойник побеждал.
В «Подростке» же есть упоминание об игуменье Митрофании (в миру баронесса Розен), процесс которой за подделку векселей и завещания шел в 1874 году. Ограда Церкви все больше заполнялась людьми, по выражению Тихона Задонского, «беззаконно живущими». Их бытовой атеизм имеет в Церкви определенное название — обмирщение. В Церковь как Царство, по слову Христову, «не от этого мира» [319] врывается стихия мира, «лежащего во зле» [320] . Если подвиг сохраняется, то только внешний — то есть вне любви. Подмена истинной Церкви — церковью ложной, обмирщенной и есть главная идея «Поэмы о великом инквизиторе».
319
Ср.: «Я не от сего мира» (Ин. 8, 23).
320
Ср.: «Весь мир лежит во зле» (1 Ин. 5, 19).
По Достоевскому, «кардинал великий инквизитор» сажает Христа, пришедшего вторично на землю в «рабьем зраке» [321] , в темницу, а по мнению одного искренно верующего и в Бога и в Церковь средневекового монаха, он бы Его и распял вторично. Тут открывается еще одна религиозная параллель мышлению Достоевского: Савонарола. В его проповеди 1495 года есть такие слова: «Я говорю тебе: если бы теперь Христос явился вторично, Он был бы распят опять» [322] .
321
См.: Флп. 2, 7.
322
См.: Виллари П. Джироламо Савонарола и его время. СПб., 1913. Т. 1. С. 318.
В наброске вступительного слова к чтению «Поэмы» на одном из литературных вечеров в декабре 1879 года Достоевский именно так объясняет ее смысл. Приспособление христианства к целям этого мира, говорится в наброске, приводит к утрате всего смысла христианства и неизбежно к неверию. Это есть созидание вместо Царства Божия новой Вавилонской башни. Вместе с тем это переключение целей христианства с вечных на земные есть резкая замена его высокого взгляда на человека и человечество — взглядом на него как на звериное стадо, нуждающееся, по существу, только в хлебе и зрелищах. То есть тут, по мысли Достоевского, под видом социальной любви к человечеству является уже незамаскированное презрение к нему [323] .
323
См.:Гроссман Л.П. Жизнь и труды Достоевского. М.; Л., 1935. С. 350351. См. также: 15: 198.
О переключении целей Церкви с вечных на земные так говорит в романе инквизитор Христу: «Обрати камни в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное… Но ты не захотел лишить человека свободы… ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами?.. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою… Не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна… Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердца их снят наконец столь страшный дар» (14: 230–234).
К этому снятию всей тяготы любви и свободы с прибавлением хлебного, то есть социального, благополучия и сводится вся философия инквизитора и того человечества, от имени которого он говорит. Но снятие любви к Богу есть снятие и веры в Него. «Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет!» (Там же: 238) — воскликнул Алеша. И действительно, кардинал говорит, собственно, так же, как Версилов перед ростбифом: мы к этому — к любви и к свободе — не способны.
«Великий инквизитор есть, в сущности, сам атеист» [324] , — говорит Достоевский в своем предисловии к публичному чтению «Поэмы». Достоевский знал, что только любовью питается вера, а не чудом, только свободой любви питается подвиг, а не авторитетом. «Не чудеса склоняют реалиста к вере… — пишет он в романе. — Вера не от чуда рождается, а чудо от веры» (14: 24). Эта же мысль у Паскаля, кстати сказать, упоминаемого Достоевским еще в юношеских письмах 1838 года, а затем в «Бесах». «Наша религия, — пишет Паскаль, — и мудра, и безумна. Мудра потому, что она самая сведущая и самая обоснованная путем чудес, пророчеств и т. д. Безумна потому, что совсем не этим всем руководствуются верующие. Верить заставляет их крест» [325] , то есть любовь.
324
15: 198.
325
Паскаль Б. Мысли о религии. С. 174.
Вот почему на вопрос Хохлаковой — «чем возвратить веру?» (14: 52) — Зосима правильно отвечает: «Доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно… Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей» (14: 24). А вот запись в черновиках к роману: «Если ты атеист и если ты усумнился — то люби деятельной любовью, воротишься к Богу и узришь Его» (15: 243). Характерно, что в примечаниях к этому месту черновика Долинин пишет: «В окончательном тексте этой записи соответствия не находим… в устах старца (она. — С.Ф.) звучала бы слишком уж не в духе Церкви» [326] .
Вот как уверенно знают люди «дух Церкви» (да и роман!). Для них Церковь — это только Ферапонт, в то время как он не Церковь вовсе.326
Долинин А. С. Тексты черновых записей к «Братьям Карамазовым». Комментарий // Ф.М. Достоевский: Материалы и исследования. С. 374.
О любви и свободе все учение апостолов и отцов. «К свободе призваны вы, братия… любовью служите друг другу» [327] , — пишет апостол Павел. «Требуется от нас к Нему любовь, — учит св. Тихон, — чтобы возлюбить явление Его, и от любви принять Его (т. е. свободно принять. — С.Ф.), а от сего последует и послушание к Нему» [328] , т. е. исполнение заповедей и восхождение, в страхе Божием, к любви совершенной, к полноте любви Божией. Так же учил и продолжатель учения Тихона Задонского подвижник Георгий Задонский. «Любовь к Богу научает познавать и творить волю Божию» [329] , — писал он. Епископ Феофан Затворник, объясняя мысль апостола: «Кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет отлучен» [330] , говорит, что человек самоотлучается от Церкви не только по ереси мысли или по нравственной нечистоте, но и по отсутствию любви [331] . «Больше всего облекитесь в любовь» [332] , — пишет апостол. Казалось бы, это так ясно. «Если не любишь, то и не веруешь» [333] , — говорит Варсонофий Великий. «Началом спасения бывает для души любовь» [334] , — учит основатель монашества Антоний Великий. Но, оказывается, это было уже совсем неясно в XIX веке.
327
Гал. 5, 13.
328
Тихон Задонский, св. Сокровище духовное, от мира собираемое. Т. 4. С. 89.
329
Гео р гий, затворник Задонский. Письма. СПб., 1894. Ч. 3. С. 129.
330
1 Кор. 16, 22.
331
См.: Феофан Затворник, еп. Письма о христианской жизни. СПб., 1880. [В данном произведении цитата не обнаружена. — Примеч. сост.]
332
Ср.: «Более же всего облекитесь в любовь» (Кол. 3, 14).
333
Ср.: «Если не любишь, то не веруешь» (Варсануфий Великий,Иоанн, преподобные. Руководство к духовной жизни в ответах на вопрошания учеников. СПб., 1905. Ответ 228).
334
Антоний Великий, преп. Наставления //Добротолюбие. М., 1905. Т. 1. С. 90. Помимо древних Отцов Церкви, а также Тихона Задонского, инока Парфения, епископа Феофана или Голубова, Достоевский мог прочесть об этом постоянном учении Церкви еще и у Святогорца — иеромонаха Серафима, который писал: «Необходимо еще здесь в жизни… усвоить себе таинство, укоренить глубоко и затаить в сердце своем радости Царства Божия, то есть здесь уже слиться духом своим в один дух с Господом» (Собрание сочинений и писем Святогорца. 2–е изд. СПб., 1865. Т. 2. С. 89). У Святогорца же есть рассказ об иноке Николае «с даром слезным», о котором пишет Парфений и которого вспоминает Достоевский, работая над «Бесами». У него же Достоевский мог получить подтверждение церковного обличения православных ферапонтов (Там же. Т. 1. С. 236).
К.Н. Леонтьев должен был бы знать и апостолов, и Отцов, но в своих возражениях Достоевскому 1880 года, путая совершенную любовь подвижников с любовью — «началом спасения» и «источником веры», он пишет: «Прежде всего страх… а любовь уже после… это плод, венец» [335] . Начало христианства в сердце — это начало веры и любви, их первые лучи, которые, возрастая, обретают все большую победоносность. На этом пути возрастания веры и нужно водительство «отеческого жезла» страха Божия, надежно ведущего нас в Царство Божие. Страх Божий поэтому действительно есть «начало премудрости» [336] , начало пути к совершенству уже живущей в человеке веры и любви, но он не есть начало христианства. Его начало даже не вера, а именно любовь. «Вы возлюбили Меня и уверовали» [337] , — сказал Христос ученикам. Мироносицы и апостолы не потому уверовали в Христа, что они Его испугались, а потому, что они Его полюбили. «Вера рождает страх» [338] (а не страх веру), — говорит преп. Максим Исповедник. А так как в вере есть уже начало любви, то, значит, и страх Божий, порождаемый верой, не может мыслиться вне любви [339] . «Бойся Бога по любви к Нему, а не по грозному имени» [340] , — пишет св. Исаак Сирин. Приходится останавливаться на этом, так как и в наше время многие болеют все тем же коммерческим рационализмом в религии.
335
Леонтьев K. Н.О всемирной любви. С. 302.
336
Притч. 1, 7.
337
Ин. 16, 27.
338
Максим Исповедник, преп. О любви. М., 1845. Ч. 1, сотница 2.
339
О том, что любовь не «после» (по Леонтьеву), а с самого начала, вот как пишет Макарий Великий: «Если по причине тела не употребим должного радения
об исполнении заповедей, и в послушании Богу, то, по крайней мере, ум наш да не устраняется от любви к Господу, от того, чтобы искать Его и стремиться к Нему (Макарий Великий, преп. Духовные беседы. Сергиев Посад, 1904. Беседа 9). «Кто вожделеет любви, — пишет он же, — тот постится ли или ревнует о какой–нибудь другой добродетели, не превозносится заслугами, но, исполненный Божественного желания и неослабно устремляя взор к Призывающему его, сколько бы в чем ни подвизался, все почитает малым в сравнении с тем, к чему стремится» (Там же. С. 329). Любовь делает неизбежным смирение, но, с другой стороны, «смирение — это предтеча любви» и, как сказал Экзюпери, «смирение возвышает личность» («Военный летчик»). «Потщимся же приобрести смирение — несказанную красоту наших душ, для которой нет имени, и только по опыту она ведома тем, кто стяжал ее» (С и м е о н Новый Богослов, преп. Божественные гимны. Сергиев Посад, 1917. С. 58). «Основание веры, — говорит Макарий Великий, — духовная нищета и безмерная любовь к Богу. Любовь лежит в основании веры, хоть она же и вершина ее». В Патерике читаем: «Сказал старец: приобретаем главнейшее из благ — любовь. Ничто — пост, ничто — бдение, ничто — труд, при отсутствии любви, ибо написано: «Бог есть любовь»».
340
Исаак Сирин. Слова подвижнические. М., 1858. С. 758.