Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939-1961

«В поэзии красна изба — углами…»

В поэзии красна изба — углами. Чтобы — четыре! И чтоб все — свои! Чтобы доска не пела под ногами Чужие песни, а пела бы мои. То, что стоит — не шатко и не валко, Из всех квартир единственное — дом! — Воздвигнуто не прихотью зеваки, Но поперечных пильщиков трудом. Тот труд — трудней, чем пильщиков продольных, И каторжнее всех иных работ, Зато достойным домом для достойных Мой деревянный памятник встает. Корней я сроду не пустил. Судьба. Но вместо них я вколотил тесины. Мой герб не дуб — дубовая изба! Корчуйте, ежели достанет силы.

«Я не могу доверить переводу…»

Я не могу доверить переводу Своих стихов жестокую свободу И потому пройду огонь и воду, Но стану ведом русскому народу. Я инородец; я не иноверец. Не старожил? Ну что же — новосел. Я, как из веры переходят в ересь, Отчаянно в Россию перешел. Я правду вместе с кривдою приемлю — Да как их разделить и расщепить. Соленой струйкой зарываюсь в землю, Чтоб стать землей И все же — солью быть.

М. В. КУЛЬЧИЦКИЙ

Одни верны России потому-то, Другие же верны ей оттого-то, А он — не думал, как и почему. Она — его поденная работа. Она — его хорошая минута. Она была отечеством ему. Его кормили. Но кормили — плохо. Его хвалили. Но хвалили — тихо. Ему давали славу. Но — едва. Но с первого мальчишеского вздоха До смертного обдуманного крика Поэт искал не славу, а слова. Слова, слова. Он знал одну награду: В том, чтоб словами своего народа Великое и новое назвать. Есть кони для войны и для парада. В литературе тоже есть породы. Поэтому я думаю: не надо Об этой смерти слишком горевать. Я не жалею, что его убили. Жалею, что его убили рано. Не в третьей мировой, а во второй. Рожденный пасть на скалы океана, Он занесен континентальной пылью И хмуро спит в своей глуши степной.

КЛЮЧ

У меня была комната с отдельным ходом. Я был холост и жил один. Всякий раз, как была охота, В эту комнату знакомых водил. Мои товарищи жили с тещами И с женами, похожими на этих тещ, — Слишком толстыми, слишком тощими, Усталыми, привычными, как дождь. Каждый год старея на год, Рожая детей (сыновей, дочерей), Жены становились символами тягот, Статуями нехваток и очередей. Мои товарищи любили жен. Они вопрошали все чаще и чаще: — Чего ты не женишься? Эх ты, пижон! Что ты понимаешь в семейном счастье? Мои товарищи не любили жен. Им нравились девушки с молодыми руками, С глазами, в которые, раз погружен, Падаешь, падаешь, словно камень. А я был брезглив (вы, конечно, помните), Но глупых вопросов не задавал. Я просто давал им ключ от комнаты. Они просили, а я — давал.

ЗЛЫЕ СОБАКИ

Злые собаки на даче Ростом с волка. С быка! Эту задачу Мы не решили пока. Злые собаки спокойно Делают дело свое: Перевороты и войны Не проникают в жилье, Где благодушный владелец Многих безделиц, Слушая лай, Кушает чай. Да, он не пьет, а вкушает Чай. За стаканом стакан. И — между делом — внушает Людям, лесам и стогам, Что заработал Этот уют, Что за работу Дачи дают. Он заслужил, комбинатор, Мастер, мастак и нахал. Он заработал, а я-то? Я-то руками махал? Просто шатался по жизни? Просто гулял по войне? Скоро ли в нашей Отчизне Дачу построят и мне? Что-то не слышу Толков про крышу. Не торопиться Мне с черепицей. Исподволь лес не скупать! В речке телес не купать! Да, мне не выйти на речку, И не бродить меж лесов, И не повесить дощечку С уведомленьем про псов. Елки зеленые, Грузди соленые — Не про меня. Дачные псы обозленные, Смело кусайте меня.

«С Алексеевского равелина…»

С Алексеевского равелина [3] Голоса доносятся ко мне: Справедливо иль несправедливо В нашей стороне. Нет, они не спрашивают: сыто ли? И насчет одежи и домов, И чего по карточкам не выдали — Карточки им вовсе невдомек. Черные, как ночь, плащи-накидки, Блузки, белые как снег [4] , Не дают нам льготы или скидки — Справедливость требуют для всех.

3

Алексеевский равелин — один из казематов Петропавловской крепости в Петербурге, где содержались политические заключенные.

4

Подразумеваются народнические революционеры 60–90-х годов XIX в.

«Я строю на песке, а тот песок…»

Я строю на песке, а тот песок Еще недавно мне скалой казался. Он был скалой, для всех скалой остался, А для меня распался и потек. Я мог бы руки долу опустить, Я мог бы отдых пальцам дать корявым. Я мог бы возмутиться и спросить, За что меня и по какому праву… Но верен я строительной программе… Прижат к стене, вися на волоске, Я строю на плывущем под ногами, На уходящем из-под ног песке.

«Все телефоны — не подслушаешь…»

Все телефоны — не подслушаешь, Все разговоры — не запишешь. И люди пьют, едят и кушают, И люди понемногу дышат, И понемногу разгибаются, И даже тихо улыбаются. А телефон — ему подушкой Заткни ушко — И телефону станет душно, И тяжело, и нелегко, А ты — вздыхаешь глубоко С улыбкою нескромною И вдруг «Среди долины ровныя» Внезапно начинаешь петь, Не в силах более терпеть.

«А нам, евреям, повезло…»

А нам, евреям, повезло. Не прячась под фальшивым флагом, На нас без маски лезло зло. Оно не притворялось благом. Еще не начинались споры В торжественно-глухой стране. А мы — припертые к стене — В ней точку обрели опоры.

ПРО ЕВРЕЕВ

Евреи хлеба не сеют, Евреи в лавках торгуют, Евреи раньше лысеют, Евреи больше воруют. Евреи — люди лихие, Они солдаты плохие: Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкопе. Я все это слышал с детства, Скоро совсем постарею, Но все никуда не деться От крика: «Евреи, евреи!» Не торговавши ни разу, Не воровавши ни разу, Ношу в себе, как заразу, Проклятую эту расу. Пуля меня миновала, Чтоб говорилось нелживо: «Евреев не убивало! Все воротились живы!»

В ЯНВАРЕ

Я кипел тяжело и смрадно, Словно черный асфальт в котле. Было стыдно. Было срамно. Было тошно ходить по земле. Было тошно ездить в трамвае. Все казалось: билет отрывая, Или сдачу передавая, Или просто проход давая И плечами задевая, Все глядят с молчаливой злобой И твоих оправданий ждут. Оправдайся — пойди, попробуй, Где тот суд и кто этот суд, Что и наши послушает доводы, Где и наши заслуги учтут. Все казалось: готовятся проводы И на тачке сейчас повезут. Нет, дописывать мне не хочется. Это все ненужно и зря. Ведь судьба — толковая летчица — Всех нас вырулила из января.

СОВРЕМЕННЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

В то утро в мавзолее был похоронен Сталин. А вечер был обычен — прозрачен и хрустален. Шагал я тихо, мерно Наедине с Москвой И вот что думал, верно, Как парень с головой: Эпоха зрелищ кончена, Пришла эпоха хлеба. Перекур объявлен У штурмовавших небо. Перемотать портянки Присел на час народ, В своих ботинках спящий Невесть который год. Нет, я не думал этого, А думал я другое: Что вот он был — и нет его, Гиганта и героя. На брошенный, оставленный Москва похожа дом. Как будем жить без Сталина? Я посмотрел кругом: Москва была не грустная, Москва была пустая. Нельзя грустить без устали. Все до смерти устали. Все спали, только дворники Неистово мели, Как будто рвали корни и Скребли из-под земли, Как будто выдирали из перезябшей почвы Его приказов окрик, его декретов почерк: Следы трехдневной смерти И старые следы — Тридцатилетней власти Величья и беды. Я шел все дальше, дальше, И предо мной предстали Его дворцы, заводы — Все, что воздвигнул Сталин: Высотных зданий башни, Квадраты площадей… Социализм был выстроен. Поселим в нем людей.