Собрание сочинений. Т. 10. Жерминаль

Наступило молчание. Лакей обносил всех жареными куропатками, а горничная наливала гостям шамбертен.

— В Индии голод, — сказал Денелен вполголоса, словно говорил с самим собой. — Америка больше не дает нам заказов на чугун и сталь, и этим нанесем жестокий удар нашим доменным печам. Все между собою связано, достаточно одного отдаленного толчка, чтобы поколебалось равновесие во всем мире… А империя так гордилась этой промышленной горячкой!

Он принялся за куропатку. Потом сказал громче:

— Хуже всего то, что для понижения себестоимости надо производить больше, а иначе приходится снижать расходы за счет заработной платы. И рабочие с основанием могут сказать, что их заставляют расплачиваться за хозяйские убытки.

Такое признание, вырвавшееся у этого, откровенного человека, вызвало спор. Дамам было скучно. Впрочем, каждый уделял немало внимания своей тарелке, так как у всех разыгрался аппетит. Выходивший из столовой лакей вдруг возвратился и, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.

— Ну, что там? — спросил г-н Энбо. — Если депеши, принесите сюда… Я жду ответов.

— Нет, сударь. Пришел господин Дансар, ждет в прихожей. Не хочет вас беспокоить.

Извинившись перед гостями, директор велел позвать старшего штейгера. Тот вошел и остановился в нескольких шагах от стола; все повернулись и смотрели на рослого, запыхавшегося Дансара, очевидно прибежавшего с важными новостями. Он сообщил, что в рабочих поселках все спокойно; но к господину директору придет делегация, — это дело решенное. Может быть, она будет здесь через несколько минут.

— Хорошо. Благодарю вас, — сказал г-н Энбо. — Прошу делать доклад ежедневно: утром и вечером. Поняли?

Лишь только Дансар вышел за дверь, опять начались шуточки, все набросились на «русский салат», говоря, что нельзя терять ни минуты, а иначе так и не успеешь его поесть. Но все особенно развеселились и смеялись до упаду, когда Негрель попросил у горничной хлеба, а она ответила: «Пожалуйста, сударь», — так тихо, с таким испуганным лицом, как будто за ее спиной стояла целая шайка бунтовщиков, готовых резать, грабить, насиловать.

— Можете говорить громко, — снисходительно сказала г-жа Энбо, — они еще не пришли.

Директору принесли пачку писем и депеши, и одно из писем он пожелал прочесть вслух. Это было письмо Пьерона, который в почтительных выражениях сообщал, что он вынужден принять участие в забастовке, а иначе рабочие расправятся с ним; кроме того, он уведомлял, что не мог отказаться и вошел в состав делегации, хотя очень осуждает такое выступление.

— Вот вам свобода труда! — воскликнул г-н Энбо. Все опять заговорили о забастовке и спросили его мнение.

— О-о! — ответил г-н Энбо. — Нам не привыкать. Знаем мы эти забастовки: неделю, ну, самое большее две недели, будут лодырничать, как в прошлый раз. Будут шататься по кабакам. А когда наголодаются, вернутся в шахты.

Денелен покачал головой.

— Нет. Я не могу смотреть на все это так спокойно… На этот раз они, по-видимому, лучше организованы. Нет ли у них кассы взаимопомощи?

— Есть. Но в этой кассе три тысячи франков, не больше. Далеко ли они с этим уйдут? Подозреваю, что вожаком у них стал некий Этьен Лантье. Он хороший работник. Мне жаль будет уволить его, как я уволил когда-то их знаменитого Раснера, который продолжает, однако, отравлять рабочих Ворейской шахты своими идеями и своим пивом… Ну, все равно. Через неделю половина наличного количества рабочих спустится в шахту, а через две недели и все десять тысяч встанут на работу.

В этом г-н Энбо был твердо убежден. Беспокоила его только возможная немилость правления, если на директора возложат ответственность за забастовку. С некоторого времени он чувствовал, что к нему меньше благоволят. И вот, отодвинув тарелочку с салатом, который он положил себе, г-н Энбо еще раз перечитал депеши, полученные из Парижа в ответ на его сообщения, и старался проникнуть в скрытый смысл каждого слова. Гости извиняли его, — ведь завтракали, можно сказать, по-военному, — закусывали на поле боя перед первыми выстрелами.

Теперь и дамы вмешались в разговор. Г-жу Грегуар разжалобила участь рабочих: им, бедненьким, придется голодать, а Сесиль выразила намерение раздавать талоны на хлеб и на мясо. Но г-жа Энбо очень удивилась, услышав, что они говорят о нищете углекопов, работающих в копях Монсу. Да кому же тогда живется хорошо, если не им? Компания дает им и квартиру, и отопление, и лечит их за свой счет! Глубоко равнодушная к судьбе простого народа, она знала о нем лишь то, что ей твердили и чем она восхищала парижан, приезжавших посмотреть на углекопов; в конце концов она и сама в это уверовала и возмущалась неблагодарностью черни.

Тем временем Негрель продолжал пугать г-на Грегуара. Сесиль ему нравилась, и в угоду тетушке он готов был на ней жениться, но он вовсе не горел любовной лихорадкой и говорил, что ему, как человеку многоопытному, не к лицу увлечения. По части политических взглядов он именовал себя республиканцем, что, однако, не мешало ему держать рабочих в ежовых рукавицах, а в дамском обществе язвительно их высмеивать.

— Я не такой оптимист, как мой дядя, — заговорил он. — Наоборот, я опасаюсь крупных беспорядков… Поэтому советую вам, господин Грегуар, запритесь покрепче в своей усадьбе. Ее могут разгромить.

А ведь г-н Грегуар, с неизменной благодушной улыбкой, соперничал в доброте с супругой, только что изъяснялся в отеческих чувствах к углекопам.

— Разгромят мою усадьбу? — воскликнул он, ошеломленный словами Негреля. — Почему же ее могут разгромить?

— А разве вы не являетесь акционером Компании угольных копей в Монсу? И вы ничего не делаете, вы живете чужим трудом. Да и вообще вы гнусный капиталист, и этого достаточно… Будьте уверены, если революция восторжествует, вас заставят вернуть ваше состояние народу, как украденные у него деньги.

Грегуар вдруг утратил свое детское спокойствие и бездумный душевный мир, в котором он жил. Он залепетал:

— Мое состояние — краденое? Да разве мой прадед не заработал тяжелым трудом ту сумму, которую он некогда вложил в акции Монсу? А разве мы не подвергались риску всякий раз, когда предприятие бывало в затруднительном положении? И разве теперь я на дурные цели употребляю свой доход?

С огорчением увидев, что не только г-н Грегуар, но и жена его, и дочь побледнели от страха, г-жа Энбо поспешила вмешаться: