Собрание сочинений. Т. 2.Тугой узел. За бегущим днем
Шрифт:
Шофер Никита Шуренков, получавший на станции оборудование к автопоилкам, привез корреспондента в Новое Раменье вместе с его плащом, фотоаппаратом и крошечным, видавшим виды чемоданчиком.
В шляпе, сбитой на затылок, в потертом костюмчике, в галстуке с захватанным узлом, Илья Ромадский предстал перед Игнатом Гмызиным.
Еще не видя председателя, зная о нем понаслышке, Ромадский уже заочно любил его. Как же иначе — герой его будущего очерка.
— Придется вам извинить меня — отниму время. Приехал специально побеседовать с вами…
Каждый новый человек всегда немного смущал Игната, а тут еще корреспондент, пишущий в газетах.
— Не знаю, сумею ли быть умным беседчиком…
Ромадский с ходу оценивающе приглядывался к будущему герою, мысленно представлял, как напишет его портрет: «Коренастый, крепкий, как выросшее на приволье дерево… Умное, русского склада лицо…»
Усевшись в председательском закутке, Ромадский принялся задавать привычные вопросы:
— Как приживается племенной скот?
— Ничего, не жалуемся.
«Председатель Гмызин не из тех, кто любит хвастать своими успехами. Он скуп на ответы…» — мимоходом отметил про себя Ромадский.
— Как с заготовкой кормов?
— Силосу еще прошлогоднего хватит, ну и в этом году заготовили. А с силосом и о сене не печалимся.
«…Но по скупым ответам можно судить, в каком прекрасном порядке содержится колхозное хозяйство…»
— Надеюсь, что вы в числе первых приступаете к строительству кормоцеха?
Игнат Гмызин пожал плечами:
— Пока не думаю.
— Как так?
— Нам в первую очередь надо сейчас оборудовать новый скотный двор с автопоилками, с электродоильными агрегатами, словом, со всей механизацией. В мечтах есть — свинарник заложить.
— Ну, а кормоцех?
— Преждевременно.
— Отказываться от передового с вашими возможностями! Нет, нет, не укладывается у меня в голове.
— Передовое с куста не сорвешь, в карман не положишь. Атомная электростанция — вещь более передовая, чем, скажем, ГЭС. Но сейчас в нашей стране строят пока в широком масштабе гидростанции. Всему свое время, дойдут и у нас руки до кормоцехов.
Игнат Гмызин навалился грудью на стол и принялся терпеливо и подробно рассказывать корреспонденту, почему сейчас колхозу нужней строить механизированные фермы, а не приступать к кормоцеху.
Ромадский вышел от Гмызина в легкой растерянности.
Он любил постоянно повторять слова — «глубокое проникновение в жизнь», верил, что с каждым выездом он совершает такое проникновение. Но проникать в жизнь было просто-напросто некогда, ему не приходилось подолгу задерживаться в одном колхозе. Вместо того чтобы самому заметить, самому выяснить, невольно прислушивался к чужому мнению и высказывал как свое. И это-то собирание чужих мнений он искренне считал проникновением в жизнь.
В редакции все были убеждены, что кормоцеха полезны во всех случаях. Убежден в этом был и Ромадский. Теперь Игнат Гмызин, колхозный председатель, пользовавшийся уважением в области, заявил обратное. Ромадский стал колебаться.
«А что, если развернуться очерком на подвал и факт за фактом доказать — строительство кормоцехов не всюду можно выставлять как первоочередную задачу?..» И ему уже представлялось — очерк вызывает шум, горячие диспуты. Ответственный секретарь Сорочинцев, разумеется, будет против помещения очерка — перестраховщик. Заведующий отделом Корольков любит боевые выступления.
Но одного мнения Игната Гмызина было недостаточно.
Ромадский попросил «подкинуть» его в село Коршуново и часа два спустя сидел уже в кабинете Мансурова, осторожно передавал недавний разговор.
— А вы как думаете, —
перебил его Павел Мансуров, — прав Гмызин или нет?— Я думаю, отчасти прав.
— Отчасти? Гм…
Ромадский поспешил поправиться.
— Пожалуй, даже очень во многом.
— Вы, газетные работники, — начал не торопясь, внушительно Мансуров, — часто глядите на жизнь в увеличительное стекло. Для вас достаточно, чтоб какой-нибудь председатель колхоза пошевелил ногой, как тут же громогласно извещаете: такой-то товарищ идет твердой поступью к коммунизму!
— Не скрою, не скрою, всякое случается.
— Игнат Гмызин — толковый хозяин, умный мужик. За четыре года колхоз поднял — не узнать…
— Вот-вот, я заметил это. Не правда ли, его замечания о кормоцехах не лишены здравого смысла?
— Но это очень сложная личность…
— А на вид, представьте, простоват…
— Этот человек выступает против всеми признанного ценного начинания только потому, что не хочет иметь соперников…
Павел Мансуров вышел из-за стола, принялся ходить по кабинету от стены к столу, говорил громко, уверенно, словно диктовал корреспонденту его будущий очерк. Тот, поджав губы, следил быстрыми глазами за шагающим секретарем, ловил каждое слово.
— В душе он честный, порядочный, колхозники его уважают за принципиальность, но желание казаться лучше, чем есть на самом деле, желание быть первым во всем заставляет Гмызина совершать довольно-таки некрасивые поступки. Всего несколько часов тому назад один колхозник из «Труженика», получавший кандидатскую книжку, сообщил мне, что Гмызин посылал в район дутые сводки.
— Как так?
— Очень просто. Их покосы кой-где позарастали кустарником. Вместо того чтобы выкосить всю траву между кустов, Гмызин просто вписал цифру. Если строго судить, он обманул райком, партию, обманул государство!..
— Простите, как фамилия того колхозника, который сообщил вам этот факт?
— Комелев. Александр Комелев. Сын покойного секретаря райкома Комелева. Неглупый парень. Работает в колхозе, учится на заочном в сельхозинституте. Сегодня я ему вручил партийный документ.
— Так, так, я слушаю…
В тот же день Ромадский покинул Коршуновский район. Дорогой, в вагоне, он был возбужден, чувствовал в себе творческий зуд.
Он начнет очерк со встречи с председателем колхоза «Труженик», расскажет, какое произвел тот на него впечатление — «коренастый, крепкий, как выросшее на приволье дерево… умное, русского склада лицо…». Он не скроет, что Гмызин толковый хозяин, что пользуется уважением колхозников, вызовет вначале к нему восхищение у читателя, а потом штришок за штришком раскроет сущность: честолюбив, не желает, чтоб остальные колхозы шли в ногу с его колхозом, выступает энергично против передового, падок на темные махинации… Да ведь это же образ, многоплановый, сложный! Удачный подвернулся материал!
Коршуновская МТС помещалась в старой церкви. Внизу — вагранка и кузница. Там, где прежде был алтарь, за царскими вратами, — кабинет директора. На заброшенной колокольне хозяйничают голуби. На паперти, развалясь, сидят обычно трактористы, шоферы, приехавшие по делам колхозники, передают друг другу кисеты, крутят цигарки.
Саша приехал договориться о переброске кустореза в кудрявинскую бригаду. Директора не было. Обещал к обеду вернуться. Саша сидел вместе с другими на паперти, слушал ленивые разговоры о травах, о горючем, о подгонке подшипников…