Собрание сочинений. Т.13.
Шрифт:
В эти грозные мгновения Жак, не снимая руки с маховика, регулирующего ход, смотрел прямо перед собой невидящими глазами: он впал в какое-то забытье. Молодой человек думал о чем-то смутном и далеком, даже образ Северины улетучился в ту минуту из его памяти. Неистовый звон колокола и вопль стоявшего позади Пеке вернули его к действительности. Кочегар, чтобы усилить тягу, приоткрыл поддувало, затем свесился с паровоза, чтобы убедиться, что скорость возросла, и тут все увидел. Увидел все и Жак! Он тотчас же оценил опасность и побледнел как смерть: телега, перегородившая рельсовый путь, стремительно мчащийся паровоз, ужасный удар — все это с пронзительной ясностью представилось ему, и машинисту показалось, будто он различает каждую прожилку на каменных глыбах и слышит, как с треском ломаются его кости. Избежать катастрофы было немыслимо. Он круто повернул маховик, закрыл регулятор, нажал на тормоз. И в ту же секунду, когда Жак дал задний ход, он безотчетно вцепился в стержень свистка: казалось, он в бессильной ярости стремится предупредить недвижную громаду о неминуемом
Стоявшие метрах в двадцати от полотна, Мизар и Кабюш воздели руки, а Флора еще шире раскрыла глаза. Замерев от ужаса, они смотрели на грозное зрелище: поезд встал на дыбы, семь передних вагонов взгромоздились друг на друга, а потом с отвратительным треском рухнули на землю беспорядочной грудой обломков. Три первых вагона превратились в щепы, четыре следующих представляли теперь собою бесформенную гору, состоявшую из сорванных крыш, сломанных колес, разбитых дверец, цепей, буферов и разлетевшихся вдребезги стекол. Паровоз со всего размаха ударился о каменные глыбы, послышался глухой треск и скрежет расплющенной машины, перешедший в предсмертный крик. «Лизон» с распоротым брюхом, подминая под себя телегу, тяжело свалилась налево, а каменные глыбы раскрошились, и, как от взрыва, во все стороны полетели мелкие осколки; четыре лошади, сбитые паровозом, замертво повалились на землю. Шесть последних вагонов остались неповрежденными, они даже не сошли с рельсов.
И тут же со всех сторон послышались отчаянные крики и вопли, походившие на вой раненых животных:
— Сюда! На помощь!.. Господи, умираю! На помощь! На помощь!
Больше ничего нельзя было разобрать. «Лизон» неподвижно лежала на спине, из вырванных кранов и лопнувших трубок со свистом и шипением вырывались струйки пара, казалось, это яростно хрипит издыхающий исполин. Да, она испускала дух, и густые клубы белого пара стлались над самой поверхностью земли; из топки, точно окровавленные внутренности, все падали и падали красные угли, угасавшие в черном дыму. От сильного удара труба локомотива врезалась в землю, паровозная рама надломилась, продольные листы погнулись; лежа колесами вверх, «Лизон» походила на громадную кобылу, чье брюхо распорол рог какого-то чудовища; искривленные шатуны, разбитые цилиндры, искромсанный золотниковый механизм, расплющенные болты, шайбы — все это превратилось в сплошное месиво, в рваную рану, через которую уходили последние жизненные силы. Рядом с «Лизон» издыхала оставшаяся в живых лошадь — ей отрезало передние ноги, из разорванного живота вывалились внутренности. Запрокинутая голова судорожно дергалась от нестерпимой боли, лошадь отчаянно ржала, но эти истошные вопли словно замирали в воздухе — их заглушал предсмертный хрип «Лизон».
Отовсюду неслись придушенные крики, они то вырывались из царившего вокруг гула, то угасали:
— Спасите! Убейте меня!.. Нет сил терпеть, убейте меня! Да убейте же скорее!
Шум все нарастал, дым становился гуще, и тут со скрежетом распахнулись дверцы неповрежденных вагонов, оттуда хлынул поток обезумевших от ужаса пассажиров. Люди падали на рельсы, вскакивали, отталкивали друг друга ногами и руками. Всеми владело инстинктивное желание спастись от смертельной опасности, бежать, бежать куда глаза глядят; и ощутив под ногами твердую почву, они сломя голову устремлялись в сторону, перелезали через живые изгороди. Женщины и мужчины, вопя, бежали, не разбирая дороги, спеша укрыться в лесной чаще.
Растерзанная, с растрепавшимися волосами, в изорванном платье, Северина выбралась наконец из свалки; однако она и не думала убегать, она устремилась к хрипевшему паровозу и едва не налетела на Пеке.
— Жак, Жак! Ведь он жив, правда?
Кочегар, который каким-то чудом не получил ни единой царапины, также спешил к месту катастрофы; при мысли, что машинист погребен под грудой обломков, он невольно испытывал угрызения совести. Ведь они так давно работали бок о бок, столько вместе ездили, сносили и усталость и ненастье, стыли на пронизывающем ветру! А их верная машина, бедняжка «Лизон», которую оба так любили, бессильно лежит сейчас на спине, и из ее разорванной груди с шумом вырываются предсмертные хрипы!
— Я спрыгнул на ходу, — пробормотал Пеке, — и ничего, ничего не знаю… Бежим скорее!
Возле переезда они чуть не столкнулись с Флорой, следившей за их приближением. Девушка стояла, не двигаясь, она будто остолбенела при виде того, что наделала, при виде кровавой катастрофы. Все было кончено, так лучше: она ощущала облегчение от того, что по крайней мере избавилась от наваждения, жалости к своим жертвам она не испытывала, даже не замечала их мук. Но
при виде Северины глаза Флоры чуть не вылезли из орбит, жестокое страдание, точно тень, омрачило ее мертвенно-бледное лицо. Как? Эта женщина осталась жива, в то время как он, без сомнения, погиб! Боже, она убила любимого человека, сама вонзила себе нож в сердце! Ее охватила невыносимая боль, и тут девушка вдруг постигла всю чудовищность совершенного злодеяния. Все это — дело ее рук, она убила Жака, убила множество других людей! Душераздирающий вопль вырвался из груди Флоры, ломая руки, она, как помешанная, металась вдоль полотна:— Жак, Жак!.. Он там, его отбросило назад, я видела… Жак, Жак!
«Лизон» хрипела теперь тише, ее сиплое, надрывное дыхание слабело, и все отчетливее доносились отчаянные крики раненых. Густая пелена дыма еще не рассеялась, и гигантская груда обломков, откуда раздавались вопли, исполненные муки и ужаса, была, казалось, окутана тучей черной пыли, застывшей в ясном небе. Что делать? С чего начинать? Как высвободить несчастных?
— Жак! Жак! — по-прежнему голосила Флора. — Говорю вам, он посмотрел на меня, а потом его отшвырнуло туда, под тендер… Скорее! Да помогите же мне!
Тем временем Кабюш и Мизар подняли с земли обер-кондуктора Анри Доверня: в последнюю секунду он тоже спрыгнул с поезда и вывихнул себе ногу. Они усадили его спиной к изгороди, а он, остолбенев, не произнося ни слова, наблюдал за происходящим, боли он, видно, не ощущал.
— Кабюш, на помощь! Говорю тебе, Жак там, внизу!
Каменолом ее не слышал, он спешил помочь раненым; как раз в эту минуту он поднял на руки молодую женщину — ее перебитые в бедрах ноги бессильно повисли.
На зов Флоры кинулась Северина:
— Жак, где Жак?.. Я помогу вам.
— Вот, вот, помогите хоть вы!
Обе женщины ухватились за сломанное колесо, их руки встретились. Но тонкие пальцы Северины бессильны были что-либо сделать, зато мощная рука Флоры буквально расшвыривала все вокруг.
— Осторожно! — закричал Пеке, пришедший на помощь женщинам.
Он резко рванул на себя Северину, которая чуть было не наступила на человеческую руку в синем суконном рукаве. Молодая женщина в ужасе попятилась. Но нет, то была не его рука, то была рука другого человека, чье тело обнаружат где-нибудь еще! Северина задрожала от страха, испуг будто парализовал ее, застыв на месте, она только плакала, глядела, как другие пытаются помочь раненым, но сама не в силах была даже убрать в сторону осколки стекла, резавшие людям ладони.
Спасать пострадавших и вытаскивать трупы стало еще опаснее и труднее: огонь из топки паровоза перекинулся на деревянные обломки и, чтобы потушить возникавший пожар, пришлось схватиться за лопаты и забрасывать пламя землею. Кто-то бросился за помощью в Барантен, в Руан была послана депеша о катастрофе, и все лихорадочно взялись за спасательные работы, не жалея сил и пренебрегая опасностью. Многие пассажиры, в панике убежавшие в лес, возвратились, устыдившись собственного малодушия. Оттаскивая в стороны обломки, приходилось соблюдать величайшую осторожность, — сдвинутые с места, они могли рухнуть и насмерть задавить несчастных. Раненые являли собою ужасное зрелище: стиснутые, полузадавленные, они задыхались и громко стонали. Почти четверть часа ушло на то, чтобы высвободить одного из пострадавших, он ни на что не жаловался, хотя в лице у него не было ни кровинки, и даже уверял, будто у него нет никаких повреждений, но когда его извлекли из-под обломков, обнаружилось, что он остался без ног; однако бедняга до такой степени обезумел от ужаса, что даже не заметил и не почувствовал, как искалечен, через минуту он скончался. Из вагона второго класса, уже охваченного пламенем, вытащили целое семейство: у отца и матери были перебиты ноги в коленях, у бабушки — сломана рука; но все они также словно не чувствовали боли и, рыдая, отчаянно звали ребенка, пропавшего в момент катастрофы; эту трехлетнюю девчушку с прелестными золотистыми волосами вскоре отыскали под обломком крыши, послужившим для нее надежным укрытием, — на крошке не было ни царапины, она безмятежно улыбалась. Спасли и другую девочку — с раздробленными ручонками и всю залитую кровью, родителей ее нигде не было видно, и малышку пока положили в сторонке, она была до того перепугана, что лишилась дара речи; потерянная и одинокая, она ни на кого не глядела, и только личико ее искажалось от невыразимого страха, едва кто-либо приближался к ней. От страшного удара металлические части дверец погнулись, и в вагоны приходилось проникать сквозь разбитые окна. У края полотна уже лежали рядом четыре мертвеца. А возле трупов прямо на земле корчились раненые; врача не было, и никто не мог оказать им помощь или хотя бы наложить повязку. А ведь спасательные работы только еще начинались! Под каждым новым обломком находили новую жертву, однако чудовищная груда, в которой судорожно билась и исходила кровью человеческая плоть, словно бы и не уменьшалась.
— Да говорю же вам, Жак там, внизу! — по-прежнему вопила Флора, хотя никто ей не возражал; этот упорный вопль, рожденный отчаянием, видимо, приносил ей облегчение. — Постойте, он опять зовет! Слышите?
Тендер оказался под вагонами: сойдя с рельсов, они взгромоздились друг на друга, а затем обрушились на него; теперь предсмертный хрип «Лизон» стал тише, и можно было различить душераздирающие крики, стонал какой-то мужчина. С каждой минутой эти отчаянные вопли усиливались, в них звучала такая тоска и боль, что люди, старавшиеся спасти страдальца, не выдержали и разразились рыданиями. Когда беднягу наконец откопали, высвободили его ноги и осторожно приподняли, стенания тут же прекратились. Человек умер.