Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы

Пит крепко стиснул руку Блица. Пилот ему понравился.

— Теперь, механики, спустимся вниз, в номер нашего консультанта, юриста торгового представительства. Там мы подпишем контракт, вы получите чеки. Завтрашний день на прощанье и сборы, а послезавтра прошу в семь утра быть на аэродроме.

Русский распахнул дверь, пропуская бортмехаников.

8

Спокойная вода бассейна гидроаэродрома рябила серебряной чешуей. Два голубых самолета стояли на буйках, пришвартованные хвостами к стенке, тихо подрагивая на воде. Блиц в складном резиновом тузике, подгребая веслом, вертелся у самолетов, приглядываясь, ощупывая, втягивая голову в плечи, нахохленный, как заботливая наседка, кружащая подле выводка. Мочалов сидел на стенке, спустив ноги к воде, и с улыбкой наблюдал за Блицем.

Блиц подобрался под плоскость, снизу пощелкал по ней, подгреб к фюзеляжу и нежно провел ладонью по зеркальному голубому лаку. Поглядел на ладонь и просиял.

— Что? Нравятся самолетики? — спросил Мочалов.

Блиц выбрался из-под крыла, выпрямился и, положив весло поперек тузика, неопределенно хмыкнул.

— Что мычишь?

— Как сказать, — Блиц мотнул головой, — вроде… буржуазной… дамочки.

— То есть? — не понял Мочалов. — Ты внятней говори.

— Жульничество, — сказал Блиц и сделал длительную паузу, — сверху шик… под шиком пшик… На крыльях… батист… бабьи подштанники. Шасси — спички… Только на асфальт… садиться. На фу-фу строено…

— Думаешь, на льду засыпаться можно?

Не отвечая, Блиц подгреб к стенке и протянул руку.

— Дай папиросу.

Мочалов сунул ему портсигар. Блиц взял папиросу и закурил. Прищурясь, смотрел на поползшие дымные ниточки. Повел бровью.

— Засыпаться?.. Даже… очень… просто. И Марков ругается… соломенные машины.

— Ерунда! — Мочалов поднял плечи. — Ведь летают американцы — и ничего. Что же, мы хуже?

— Это… верно, — сказал Блиц, опять подумав. — Хотя Рид расквасился… летевши к Слепневу.

— Оттого расквасился, что фасон ломал. Пыль в глаза хотел пустить перед Слепневым. Сесть на ропаках на три точки. Думал не о самолете, а о своем гоноре. А при осторожности не страшно. Безаварийность — это осторожность.

Блиц закрепил конец линя тузика в кольцо стенки и вылез наверх.

— Осторожно все можно.

Мочалов засмеялся.

— Ишь развезло тебя сегодня на разговор. Стихами даже жаришь.

Блиц широко развел руки, вытянул большой палец и покачал им перед носом Мочалова.

— Настроение… у меня… во! Лететь будем… Соскучился… без воздуха. От радости не знаю… что сделать.

И вдруг толчком в плечи опрокинул Мочалова на спину. Мочалов не успел опомниться — Блиц уже сидел на нем, тузил под бока, тискал и хохотал. Тогда на Мочалова тоже накатил приступ неудержимого мальчишеского буйства. Он, в свою очередь, сдавил Блица, и оба завозились, кувыркаясь на нагретых каменных плитах и повизгивая, как расшалившиеся щенки. Наконец, извернувшись, Мочалов выпростался наверх и навалился на Блица, притиснув к земле его раскинутые руки.

— Шалишь, — кричал он, отбивая попытки Блица освободиться, — врешь! Уложен на лопатки. Сдавайся на милость. А то возьму за ноги и окуну в воду.

Продолжая возню, он оглянулся и увидел вылезшего из кабины на крыло бортмеханика Митчелла. Он смотрел на летчиков. Поймав взгляд русского командора, Митчелл осторожно спросил:

— Прикажете помочь, сэр? Или позвать полисмена?

Мочалов выпустил Блица и расхохотался:

— Не требуется, механик. До этого не дошло. Мы просто шутили… понимаете? Дурака валяли, — закончил он по-русски, не найдя соответствующего английского выражения.

Белесые брови Митчелла слегка приподнялись.

— Да, сэр, — вежливо, но недоверчиво сказал он.

— Знаете, Митчелл, — Мочалов поморщился, — перестаньте звать меня сэром. Я не сенатор и не шериф. Мне не нравится этот титул.

Вытирая ветошкой масло с пальцев и еще выше приподняв брови, Митчелл спокойно спросил:

— Как прикажете обращаться к вам, сэр?

Блиц фыркнул, зажимая рот. Мочалов растерялся.

— Если вам не удобно называть меня кэмрадом, как принято у нас, можете звать просто пилотом.

— Гуд, пайлот, — коротко ответил Митчелл и снова полез в кабину.

— Верняк, за сумасшедших считает, — флегматически заметил Блиц.

— Ничего, привыкнет… Хотел бы я залезть ему в нутро, — смеясь, сказал Мочалов, — наверно, сплошное удивление. Пусть поудивляется на первых порах — ему полезно. А вообще мы взяли, кажется, неплохих парней. Во-первых, дело знают, во-вторых, тоже молоды, вроде нас. Легче понять друг друга и договориться. Еще не зачерствели. А Митчелл совсем толковый малый. Сегодня утром спрашивает, включили ли мы в снабжение электростельки. А я и не знаю, с чем их едят. Оказалось, у них все летчики в зимнее время пользуют эту штучку. Кладется в сапоги и прямо включается в сеть. Обязательно дома нужно завести. Все ведь в ногах. Как ноги начнут стыть, сразу самочувствие теряешь.

— Это я заметил, — сказал Блиц, — у них… много внимания… к мелочам.

Он откинул обшлаг и посмотрел на часы.

— Ого! Тринадцать двадцать. Скоро штурмана приедут, и… фаруэл, Сан-Франциско.

— Достали ли карты? — взволновался, вспомнив, Мочалов. — Наши все-таки неточны. Эх, была бы Аляска наша, летали бы как дома.

— Достанут, — успокоил Блиц, — обещали ведь… Слушай… у меня что-то под ложечкой… посасывает. Не сходить ли в кафе, пока они приедут.

— Можно, — согласился Мочалов, — зови Маркова.

— Марков… Марков, — закричал Блиц, приставив рупором ладони, — вылезай, пойдем заправимся на дорогу!

Мочалов пересек набережную, направляясь к постройкам. Он нарочно не стал ждать Маркова. С той ночи на пароходе, помня просьбу Маркова оставить его наедине с самим собой, Мочалов уклонялся от непосредственных разговоров с ним, ограничиваясь общими деловыми беседами. В конце концов, если человек нервничает и психует, пожалуй, лучше не нажимать на него. Возможно, в одиночку ему легче перебороть себя и справиться с непонятной депрессией. У всякого свой норов. Один выздоравливает в коллективе, другой в одиночестве. Наблюдая за Марковым со стороны, стараясь не навязываться, Мочалов с радостью замечал, что за трое суток в Сан-Франциско Марков значительно успокоился и выровнялся. Лихорадочная желчность исчезла, он распрямился, окреп и стал похож на прежнего Маркова, отличного, опытного летчика, прекрасного товарища. Было бы очень неприятно потерять его. Маркова любили и уважали в школе за доблестное боевое прошлое, за знания и опыт, за блестящие летные качества. Мочалов, со своими пятьюстами налетанными часами, был недорослем рядом с Марковым, давно потерявшим счет этим часам. И поэтому признаки выздоровления Маркова радовали Мочалова, как радовало бы собственное выздоровление.

Он оглянулся. Позади его догоняли Блиц с Марковым, спокойно разговаривая.

«Ну и чудесно, — подумалось Мочалову, — может быть, все уладится. Снимать Маркова с полета было бы так же тяжело, как выгнать из дома старшего брата».

Девиль, свезший Маркова на стенку, пригреб на своем тузике к самолету Мочалова.

— Э, Митчелл! Алло! — позвал он, просовывая голову в дверь кабины.

Пит оглянулся:

— В чем дело?

— У вас все готово?

— Все.

— Тогда давайте закусим. Хозяева тоже ушли позавтракать. Нам с вами уже не удастся плотно перехватить. У вас есть закуска?