Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

— Ну, погоди, теперь ты у меня получишь, дохлятина этакая. Не позволю мой хлеб даром жрать!

Пока хозяйка кликала пастуха, чтобы гнал коров домой, Упениек сходил к реке и наломал изрядный пук ивовых прутьев. Вернувшись, он положил прутья около собачьей конуры и стал ждать Андриса. Хозяйские дети и ребята поденщиков сразу сообразили, что предстоит. Собравшись кучкой у скотного двора, они говорили друг другу:

— Андриса опять будут пороть…

Когда стадо вернулось домой и коровы разошлись по своим стойлам, батрачки привязали их и, присев на скамеечки, начали доить; Андрис уже хотел направиться к дому, но хозяин его окликнул:

— Подойди сюда!

Держа в руках пук розог, хозяин улыбнулся; Андрис знал цену этой глумливой и жестокой издевке над его страхом. Он растерянно переминался с ноги на ногу, не двигаясь с места.

— Подойди сюда! — приглушенно крикнул хозяин еще раз. — Снимай штаны. Я тебе покажу, как травить клевер! Ну, чего ждешь? Или тебя упрашивать надо?

Насмешливой улыбки уже не было. Глаза хозяина теперь зло сверкали, багровое лицо перекосилось.

— Не идешь? — Он сделал шаг в сторону Андриса. Мальчик попятился назад. — Ах, ты! Не слушаешься? Теперь ты получишь…

Хозяин, бросив прутья, взял в руки уздечку. Но когда он хотел приблизиться к Андрису, тот внезапно схватил вилы и повернул их против взбешенного Упениека.

— Хозяин, не подходи! Заколю! Не позволю больше пороть… Если посмеешь, убегу в Ригу и пожалуюсь…

— Ах ты, дохлятина, каторжное семя, угрожать мне будешь! Убью, чертово отродье! Одним подлецом меньше будет.

Швырнув прочь уздечку, Упениек схватил косу и погнался за Андрисом.

— Эй ты, верзила, кончай куражиться. Оставь мальчика в покое, — неожиданно раздался чужой голос.

Какой-то мужчина стоял посреди двора — во время суматохи его прихода никто не заметил. Даже не слышали, как подкатил и остановился серый автомобиль.

— Что?.. А вам какое дело? — злобно прошипел Упениек, немного присмирев. — Кто мне запретит проучить пастуха, если он потравил посевы?

— Он это часто делает? — спросил у ребят незнакомец.

— Почти каждый день колотит Андриса… — ответили те.

У незнакомого мужчины дрогнули губы. Подавив взволнованный вздох, он подошел к Андрису и, слегка пригладив его спутанные волосы, сказал:

— Пойдем домой, сынок… Что, ты не узнаешь меня? Ну, вспомни-ка… У Калнакродзиниеков. Тогда меня увезли, а теперь я снова вернулся к тебе. Только на этот раз мы уедем отсюда вместе. Ты поедешь со мной?

— Да, отец… — Андрис крепился, крепился, но это было уже чересчур. Слишком все быстро сегодня менялось. Одно событие следовало за другим. Прижавшись лицом к груди отца и стиснув зубы, он зарыдал.

Упениек стал совсем тихим и спокойным. Ошеломленный, он повесил косу под навес, спрятал уздечку и повернулся спиной к Екабу Тирелису. Неловко было смотреть в глаза.

— У тебя есть какие-нибудь вещи, которые ты хочешь взять с собой? — спросил отец у сына. — Если есть, забирай, и сейчас же поедем.

Они оба вошли в дом. У Андриса были какие-то отрепья, но Екаб не разрешил их брать с собой. Тогда Андрис снял со стены портрет в обыкновенной картонной рамочке, взял небольшую коробочку с фотографиями, которые остались после бабушки. Вот и все. Ребята облепили со всех сторон серый автомобиль, стоящий у ворот усадьбы. Андрис попрощался с ребятами и вместе с отцом сел в машину. Но тут он заметил Дуксиса. Старый пес тоже пришел проводить своего друга. Он от волнения чихал, вилял хвостом и заглядывал Андрису в глаза.

— Отец, позволь мне взять с собой Дуксиса, — несмело заикнулся Андрис.

— Что ж, он тебе друг, что ли? — спросил Екаб.

— Конечно. Он мне помогал пасти скот. Здесь его голодом морят.

Екаб открыл дверцу и позвал собаку. Но Дуксис залез в машину только по зову Андриса. Автомобиль, пыля, покинул усадьбу Упениека.

…Оба — и отец и сын — чувствуют себя необычно. Они долго молчат, иногда посмотрят друг на друга и, смутившись, улыбнутся. Машина проносится мимо рощ и крестьянских дворов. Навстречу им выбегают собаки и, отчаянно лая, пока хватает сил, бегут рядом, потом отстают и исчезают в пыли.

— Он тебя часто бил? — спрашивает отец, сжав пальцы сына в своей большой руке. У обоих твердые мозолистые ладони, но пожатие все-таки получается теплым и нежным.

— Каждый раз, когда ему что-нибудь не нравилось, — отвечает Андрис.

— Теперь, сынок, тебя никто больше не будет бить. С этого дня мы начнем жить вместе.

…По дороге в Ригу Екаб Тирелис рассказывал сыну о новом времени, которое началось в Латвии, о своей жизни и работе. Солнечная июньская буря пронеслась по земле и чудесно изменила все. Ворота тюрем раскрылись, Екаб Тирелис покинул каменоломню и стал одним из строителей новой жизни своей страны. Это не сон и не сказка, а самая настоящая явь.

1932–1940

Эдик

Когда шоссе, извиваясь, взобралось на пригорок, Эдик на минуту остановился и окинул взглядом окрестности. Занималось утро. На востоке горизонт золотили лучи восходящего солнца, но леса в долинах были еще полны глубоких теней. В крестьянских дворах пели петухи. Где-то звенела коса, но раннего косца не было видно.

Шоссе дымилось. Всюду двигались пешеходы — где группами, где в одиночку, налегке, с маленькими узелками на спинах. Они направлялись на северо-восток, куда всю ночь тянулись обозы и колонны грузовиков.

Эдик с матерью шли всю ночь. Дважды их обстреливали из леса, они прятались в канаву и, согнувшись, продолжали так путь, пока обстрел не прекращался. Эдик мог идти гораздо быстрее, но тогда мать не поспевала бы за ним. Маленький узелок — одеяло, полотенце и сверток с едой — они несли по очереди.

Только теперь Эдик рассмотрел, каким серым стало лицо матери. Это от дорожной пыли; и у него самого тоже песок хрустит на зубах.

— Мама… Остановимся у реки, умоемся и позавтракаем.

— Да, сынок, — ответила мать, и нельзя было понять, от усталости или от глубокого горя ослабел ее голос. С печальной лаской скользнул ее взгляд по фигуре мальчика, его лба коснулась жесткая рабочая рука матери.

Они пошли дальше. У маленькой речки свернули в сторону, омыли пыль с лица, шеи и рук. Июльское солнце, только что поднявшееся над вершинами деревьев, сразу стало припекать. Они присели в тени кустов. Мать развязала узелок с едой; там оказалось полкаравая ржаного хлеба и четыре вареных яйца.