Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы

Тут мы услышали хлюпанье: экка перевернулась, потом плеск воды и голос Бенира Сригга, молящего Бога простить его грехи, а потом Бульду и его друзья забарахтались в воде, как молодцы, когда танцуют серпантин…

Тут все трое мушкетеров обратились к пиву.

— Ну а потом что было? — спросил я.

— Потом? — переспросил Мельваней, вытирая себе рот. — Что ж, так и позволить декойтам потопить в болоте украшение Верхней палаты? Мы выстроились в четыре колонны и двинулись на врага. Минут десять нельзя было расслышать собственного голоса. Извозчик орал, соревнуясь с Бениром Сриггом, армия Бульду вертелась, посвистывая, вокруг экки, Орзирис стучал по ее верху кулаками, Леройд кричал во все горло: «Готовьте ножи!» А я размахивал ножом во все стороны в темноте, разгоняя шайку патанов. Святая матерь Моисея! Битва была отчаяннее, чем между Ахмед Кхенлем и Майвундом. Через некоторое время Бульду и его молодцы бежали. Случалось ли вам когда-нибудь видеть, как настоящий лорд скрывает свое благородство в темной воде болота, где больше фута глубины? Ну, ни дать ни взять надувшийся мех водоноса вверх тормашками. Трудненько было убедить лорда Бенира, что его не выпотрошили, а еще труднее было вытащить его из экки. Извозчик вернулся после сражения и клялся, что тоже помогал прогонять неприятеля. Бенир совсем захворал со страху. Мы проводили его обратно, очень медленно, до лагеря, чтобы озноб пробрал его хорошенько. И он, благодарение полковым святым, пробрал до самых костей лорда Бенира Сригга.

Здесь Орзирис добавил медленно, с необычайной гордостью:

— И он сказал нам: «Вы — мои благородные спасители. Вы — слава британской армии». И пустился описывать шайку опасных декойтов, к которым попал в руки. Их было человек сорок, и они своим числом одолели его. Это правда. А что он никогда не праздновал труса, это уж неправда. Извозчику он дал пять рупий за благородную помощь, а нам сказал, что еще увидится с нами, когда переговорит с полковником. Ведь мы были украшением полка! Правда?

— И не раз уже мы трое привлекали особенное внимание нашего командира Бобса Багадура, — с ангельской улыбкой пояснил Мельваней. — Только Бобе в самом деле хороший малый. Ну, Орзирис, сын мой, продолжай.

— Так мы оставили его в доме полковника, совсем больного, а сами скорей — в барак роты В, говоря себе, что спасли Бенира от смерти и что маловероятно, чтобы парад состоялся в четверг.

Через несколько минут принесли три пакета, по одному для каждого из нас. Старик каждому из нас посылал пять рупий. В четверг он выздоравливал от кровавой встречи с шайкой патанов. Вся рота В напивалась партиями в буфете. Так парада в четверг и не было. А полковник, услышав о нашем храбром поведении, сказал: «Слышал я о какой-то новой проделке, но не знаю, винить ли вас троих в ней».

— А мое личное мнение, — сказал Мельваней, вставая из-за стойки и переворачивая стакан вверх дном, — что знай они, так и тогда бы ничего не вышло. Ведь проводить смотры по четвергам — это противно, во-первых, природе, потом — регламенту и, наконец, Мельвансю.

— Хорошо, сын мой, — сказал Леройд. — Но, молодой человек, на что вам записная книжка?

— Оставь, — ответил ему Мельваней. — Через месяц в это время увидят нас в Шераписе. Джентльмен хочет обессмертить нас. Только вы это приберегите, пока мы не выйдем из-под команды полковника Бобса Багадура.

Я повиновался приказанию Мельванея.

Взятие Ленгтенгпена

Это мне рассказывал мой друг, рядовой Мельваней, сидя на парапете у дороги в Дагшай, когда мы вместе охотились за бабочками. У него были свои оригинальные взгляды на армию, и он великолепно раскрашивал глиняные трубки. Он говорил, что «с молодыми солдатами лучше всего работать, потому что они невиннее младенцев».

— Ну, вот послушайте, — начал Мельваней, вытягиваясь во всю длину на солнцепеке, — я старая казарменная крыса. Товарищей у меня нет, потому что я один из тех, которые не могут уволиться. Семнадцать лет я ухлопал на военную службу и весь до мозга костей пропитался этой глиной. Если бы я мог удержаться хотя бы раз в месяц от выпивки, я был бы уже поручиком — бельмом на глазу у моего начальства, посмешищем для равных и проклятием для самого себя. Теперь же я есть, что есть — рядовой Мельваней, штрафованный, вечно утоляющий свою неутолимую жажду, вечно подшучивающий над своим полковником Бобсом Багадуром. А об армии я знаю не больше, чем большинство людей. Я что-то такое сказал.

— К черту этого Уольселея! Бродяга он, непоследовательный человек, говоря между нами: один глаз на королеву и двор, другой — только на свою драгоценную персону. Вечно в лохмотьях и разыгрывает из себя победителя и большого барина. Вот Бобе — хороший человечек. С Бобсом и несколькими из тех, кто служит три года, я бы смел с лица земли всякую армию на простыню и потом бы выбросил. Ей-Богу, не шучу! Эти молодцы не знают, что такое пуля, а если бы и узнали, так не обратили бы на нее внимания — они-то и делают всю работу. Их откармливают говядиной так, что они чуть не лопаются от жира, а потом, если не сражаются, так сносят друг другу головы. Говорю вам чистую правду. Ну а тогда они бы взбунтовались.

Слышали вы когда-нибудь, как рядовой Мельваней взял город Ленгтенгпен? Вероятно, нет? Вся честь выпала на долю поручика, а подстроил-то все я.

Незадолго до того как я был ранен под Бурной, мы с двадцатью четырьмя молодыми солдатами под командованием поручика Брэзноса охотились на дейкотов. Таких прокаженных дьяволов я никогда не видал! Только их порождают дах да снейдеровское ружье. Без них дейкот — мирный земледелец, который боится выстрела. Мы гонялись и гонялись, ловили лихорадку и изредка слонов, но дейкотов не попадалось. Случалось, наткнешься на какого-нибудь беднягу.

— Понежнее с ним, — прикажет поручик, и я увожу его в джунгли, прихватив переводчика-бурманца и шомпол от ружья. «Ну, мой мирный житель, — обращаюсь я к дейкоту. — Ты подумай да расскажи моему другу, где твои друзья, когда они бывают дома?»

При этом я знакомлю его с шомполом, и он начинает сдаваться. Переводчик переводит, а я помогаю департаменту справок своим шомполом, пока память не вернется к нашему собеседнику. Вот я узнал однажды, что за рекой, милях в девяти, в одном городе — целый склад луков, стрел, и дейкотов, и слонов, и всякого холодного оружия.

«Хорошо, — подумал я, — эту контору мы теперь закроем».

В ту же ночь я пошел к поручику и доложил ему. Я никогда до того не был высокого мнения о поручике Брэзносе. Он был набит всякой книжной премудростью и всякими тиуриями, [26] а что надо делать сейчас, того не знал.

— Город, говорите вы? — переспросил он. — По военной тиурии нам бы следовало подождать подкрепления.

«Так уж лучше нам прямо приняться за рытье могил для себя», — подумал я, потому что ближайший полк стоял в болотах около Мимбу.

26

Теориями.

— Но, так как дело спешное, — продолжал поручик, — то можно сделать и исключение. Посетим этот Ленгтенгпен сегодня ночью.

Мои молодцы чуть с ума не сошли от восторга, когда я сказал им это, и стали пробираться по джунглям неслышно, как кролики. Около полуночи мы подошли к реке, про которую я совсем забыл сказать своему поручику. Я шел впереди с четырьмя молодцами и подумал, что поручик, чего доброго, еще вздумает разводить тиурии.

— Ну, молодцы, в воду! — скомандовал я. — Туда, где нас ждет слава!

— Да я не умею плавать, — говорят двое из них.

— И это я слышу от молодца, который учился в школе! — говорю я. — Схватитесь за кусок дерева, а мы с Коноли переправим вас, как красных девушек на пароме.

Мы достали сгнивший древесный ствол и спустили его в воду, подталкивая тесаками и винтовками. Ночь была — хоть глаз выколи, а как раз в ту минуту, когда мы благополучно спустились в воду, позади нас раздался голос поручика, который звал меня. Я крикнул ему:

— Тут омут, сэр, но я уже чувствую дно. — И это была правда: до отмели было не больше ярда.