Собрание сочинений. Том 1. Ранние стихи. С этого началось

Видя, что у Юрика-Мальчика лезвие косы то и дело зарывается в кочку, бывший муравейник и даже просто пикирует в землю, мама терпеливо повторяет:

– На пяточку нажимай!

Я с большим старанием нажимал, и тогда случалось, что стальной носок лезвия косы взлетал выше головок лесных цветов, мама, бывало, аккуратно положит косу, свой бережно хранимый рабочий инструмент, на середину прокоса, подойдёт ко мне и покажет в какой уж раз, как с пяточки, чуть-чуть наклоняя носок книзу, вести косу по выгнутому полукругу, сбривая все до единой травинки, при этом не зарываясь в землю.

– Широко не бери, – видя, как вместо полукруга я стараюсь замахнуться на три четверти окружности, поправляла меня опытная Татьяна Ивановна, – быстро умаешься.

Два года прошло – к косе я привык, прирос, можно сказать, к её ручке и рукоятке. Вот ведь в какое ответственное дело включили. Только держись! Самый ценный по питательности луг нацелились сегодня убрать.

Встали вдоль дороги, бегущей к переезду через реку Лопасню. Сняли и бросили на траву верхнюю одежду. Перед тем как начать косьбу, бригадир для важности поплевал на ладони и сказал приготовившимся встать в цепь:

– Чтоб мне не отставать, не выбиваться из шеренги. Взялись! Ребятки, держитесь!

Последние слова явно относились ко мне и Витьке Муницыну. Меня и Витьку он поставил так, чтобы и спереди и сзади шли матёрые косари, деды. Все в цепи, кроме нас, двенадцатилетних, матёрые – мужчины непризывного возраста, а вот опыта, силы, сноровки им не занимать. Бригадир знал, что деды будут стараться показать себя, заткнуть за пояс «молокососов», и взял на себя заботу задать такой темп косьбе, чтобы не было в этом мирном бою потерь.

Лёшка-бригадир шёл передом, ведя широкий, как по шнурку отрезанный, ряд. Со стороны смотреть, он без усилий срезал высокую, густую, в венчиках распустившихся цветов луговую благодать. Мерный взмах косы – и целая охапка травы откладывается в пышный, высокий вал, образующийся у левого края прокоса. «Что ни взмах, то готова копна», – вспомнился не только мне одному Некрасов.

Один за другим косцы вступали в шеренгу. Взялись рьяно – свежие силы, утренняя прохлада, густая роса, как хорошая смазка, мягчила траву, облегчая ход лезвия косы. Косьба и весёлая, и трудная работа. Надо меньше полагаться на мышцы рук – больше работать корпусом, включать массу тела (впрочем, какая там масса у мальчишки, которому ещё не исполнилось двенадцати лет), и главное – сноровка.

Волнисто склоняющиеся под давлением идущего в откат длинного стального ножа стебли травы стоят перед устремлёнными на лезвие косы глазами. Вжик! Вжик! Вжик! Ряд при такой сосредоточенности выходит ровный, почти как у идущего впереди меня Константина Петровича. Важно не думать о движении косы, о том, как бы перед очередным вторжением лезвия в густоту травы не захватить тех самых, склонившихся волнисто стеблей больше, чем тебе по силам.

Бригадир, мах за махом, идёт передовым шеренги, не останавливаясь, не меняя темпа, словно он не устаёт вовсе. Лязг кос и сопровождающие его высокой частоты обертоны – музыкальное сопровождение сенокоса. Моя забота – далеко не отпустить Константина Петровича. Если упустишь, придётся подтягиваться до него, почитай, весь «перекур», а как хочется хотя бы на несколько минут повалиться на мягкий пахучий вал скошенной травы.

Митрич, подпирающий меня сзади, косой машет часто, наклонился вперёд, полусогнутый, навис надо мной – лучше не оглядываться. Подступает усталость. Кажется, вот-вот коса выпадет из рук. Когда же перекур? Но сдаваться нельзя. Приходится напрягать невеликие мальчишеские силы, чтобы из-за личной слабости, нестойкости не остановить движения всей шеренги косцов.

Бригадир остановился, отёр пучком травы лезвие, скомандовал:

– Перекур!

По прокосу своего ряда с косою на плече он прошёл в обратном направлении те сто шагов, что одолели мы. Алексей Иванович бросил косу в траву, сел на свою старенькую, засаленную телогрейку, скрутил цигарку, закурил. Любуясь его прокосом, приблизился к нему:

– Как красиво! Ровно, чисто…

– Да, косёнка чисто бреет… Ну как, Юрка, Митрич тебе ещё пятки на студень не обрезал?

– Висит на хвосте. Спасибо, ты косу мне отбил классно. Становится тяжело – остановлюсь и по косе: «Дзинь! Дзинь!» Направил лезвие и вперёд, бегом, бегом от Митрича, который косу медленно точит, по-стариковски.

– При косьбе не следует частить. Собьёшь дыхание, скапустишься – бабы засмеют.

Последующие ряды дались легче – пришло второе дыхание, как в беге на длинные дистанции или лыжных гонках.

К десяти часам утра роса испарилась со стеблей и листьев травы; косы по команде бригадира были подняты вверх и тут же уложены на полок прибывшей из колхоза с подкреплением телеги. Вооружившись привезёнными новенькими, свежеструганными граблями, принялись разбивать ряды. Посланные нам на подмогу бабы в ярких кофтах и длинных ситцевых юбках, раздувавшихся от ветра (они их поминутно гасили, как парашюты), ворошили, перетряхивали разбитые ряды, а мы зубоскалили, обмениваясь с ними солёными шутками, и не выпускали из рук новеньких граблей. С ними, полюбившимися граблями, разошлись по домам. Сиеста – полуденный отдых наступил? Для кого как…

Ещё не поднявшись на второй этаж, сидя на лавке у летнего рабочего стола, перочинным отцовским ножичком я вырезал на колодке граблей: «6 июля 1943 года». Эти грабли стали реликвией. Шестое июля – день начала исторической Орловско-Курской битвы.

Поднявшись наверх, застал бабушку в зале, слушающей радио. Особенно важный, значительный, подчёркнуто весомый голос диктора Юрия Левитана сообщал о танковых и воздушных сражениях небывалого масштаба. Впервые прозвучало – Орловско-Курская дуга. По названному в сообщении Совинформбюро, в течение одного дня, количеству подбитых танков и сбитых самолётов противника (это сотни единиц боевой техники) можно было понять, почувствовать, что там, на Орловско-Курской дуге, происходит решающая схватка двух противоборствующих армий. Как завершится сражение, можно только гадать? Нет! Тон сообщения Совинформбюро обнадёживал; видимо, исход сражения в Кремле был известен.

Бабушка, как только Левитан умолк, напомнила мне о нашей с ней ежедневной обязанности:

– На полдни пора идти.

Выйдя во двор, вылил на себя ведро воды, насухо вытерся махровым полотенцем и бодрым голосом прокричал:

– Ба, я готов!

Удивляюсь, как это бабушка и мама не научили меня доить корову. Тогда бы у насквозь больной, ветхой бабушки не было бы необходимости тащиться на полдни. Но вот не научили, поскольку такого и вообразить не могли. Мужчины в Лопасне отродясь коров не доили! Так-то вот. Предрассудок, да и только…

Мы шагаем вдвоём с отощавшей, изболевшей, в чём душа держится, Анной Игнатьевной вверх по Почтовой, идущей параллельно прямой как стрела Московской улице. В верхней своей части наша Почтовая, немощёная, вполне деревенская улица, поворачивает вправо и упирается в асфальтированное шоссе, центральную улицу райцентра Лопасня – Московскую улицу. Последние дома Почтовой стоят редко, отчего и справа и слева образовались лужайки с травой-муравой, на одну из которых мы присаживаемся отдохнуть. Бабушка заглядывает в подойник – не забыли ли чего. Вот угощение для Мурки – завёрнутый в чистую тряпку ломоть подового хлеба, посоленного крупной солью; там, в подойнике, ещё и ватрушка.