Собрание сочинений. Том 12
Шрифт:
О военном министре г-не фон Бонине я уже упоминал в моем предыдущем письме. Здесь я только прибавлю, что, будучи командующим во время войны в Шлезвиг-Гольштейне [422] , он отличился преследованием не столько датчан, сколько добровольцев-демократов, сражавшихся под германскими знаменами. Эта война, как всем известно, представляла собой один из кровавых фарсов современной дипломатии. Министр финансов г-н фон Патов был членом кабинета Кампгаузена. Несколько лет тому назад в нижней палате Krautjunker [зубры-помещики. Ред.] заклеймили его как революционера. Нанесенное ему при этом личное оскорбление повлекло за собой его дуэль с графом Пфейлем, которая на некоторое время сделала его любимцем берлинской публики. В Англии Патов мог бы состоять членом Ливерпульской ассоциации финансовой реформы.
422
Речь идет о войне Пруссии против Дании в 1848–1850 годах. Потерпев поражение, Пруссия была вынуждена заключить с Данией мир (1850 г.), согласно условиям которого Шлезвиг и Гольштейн по-прежнему оставались в полном подчинении Дании.
О графе Пюклере, министре земледелия, можно сказать только то, что он — племянник разочарованного автора «Писем покойника» [423] .
423
Имеется в виду немецкий писатель Пюклер-Мускау, выпустивший в Штутгарте в 1831 г. книгу «Briefe eines Verstorbenen» («Письма покойника»).
Министр юстиции Симоне и министр торговли фон дер Хейдт являются единственными членами кабинета Мантёйфеля, пережившими своего главу. Оба родом из Рейнской Пруссии, однако являются уроженцами ее протестантской части, находящейся на правом берегу Рейна. Так как имелось в виду включить в новый кабинет нескольких уроженцев Рейнской Пруссии и в то же время исключить из него рейнских либералов, то эти два лица сохранили свои посты. Симонс может похвалиться тем, что он низвел прусские суды на такую низкую ступень, до какой они не доходили даже в худшие времена прусской монархии. Фон дер Хейдт, богатый купец из Эльберфельда, сказал о короле в 1847 году: «Этот человек так часто нас обманывал, что мы более не можем ему доверять». (Dieser Mensch hat uns so oft belogen, das wir ihm nicht langer trauen konnen.) В декабре 1848 г. он вошел в состав министерства coup d'etat. В настоящее время он единственный прусский министр, которого подозревают в использовании своего официального положения ради своей личной выгоды. Всюду много говорят о том, что государственные тайны в его руках обычно служили интересам торговых дел эльберфельдской фирмы Хейдт и К°.
Написано К. Марксом 9 ноября 1858 г.
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5492, 27 ноября 1858 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
К. МАРКС
ПОЛОЖЕНИЕ В ПРУССИИ
Берлин, 16 ноября 1858 г.
По поводу эклектического и разношерстного характера нового кабинета, на который я указывал в одном из прошлых писем, «Kreuz-Zeitung» [424] разражается следующей насмешливой тирадой:
424
«Kreuz-Zeitung» («Крестовая газета») — известное название крайне реакционной немецкой ежедневной газеты «Neue Preusische Zeitung» («Новая прусская газета»), которая издавалась в Берлине с июня 1848 г. и была органом контрреволюционной придворной камарильи и прусского юнкерства. «Neue Preusische Zeitung» имела в заголовке изображение креста ландвера.
«Предстоит изменение системы. Но что это за изменение, осмелимся мы спросить? Что представляла собой ныне отмененная система и каковы принципы новой, которая будет принята? Кто является представителем руководящей идеи этой системы, принц-католик, возглавляющий министерство, или член евангелического союза, министр культа и просвещения? И можно ли рассчитывать, что министр финансов, бывший депутат от демократов, будет солидарен с названными выше лицами? Кроме того, сможет ли ветеран старой прусской бюрократии приспособить свои взгляды к взглядам г-на фон Патова?»
12 ноября во всем королевстве произошли Urwahlen (первичные выборы). Избранные таким образом Wahlmanner [выборщики. Ред.] будут в свою очередь 23-го с. м. избирать депутатов. Никому не нравится умеренное целомудрие собственной жены или умеренная платежеспособность своего должника, однако умеренная свобода являлась тем лозунгом, который умеренно распространялся среди Urwahler [первичных избирателей. Ред.]. Та часть прусского общества, которая до сих пор стоит во главе движения и политическое кредо которой можно охарактеризовать как liberalismus vulgaris [вульгарный либерализм. Ред.], обладает какими угодно качествами, но только не героизмом. В 1848 г. она не посмела шевельнуться, пока не вспыхнула революция в Неаполе, Париже и Вене. Но с настоящий момент, в силу любопытного стечения обстоятельств, эти люди очутились в таком положении, что они должны подать сигнал к началу политического оживления на континенте. Имея у себя за спиной большую армию, окруженные с одной стороны Францией 2 декабря, с другой стороны вновь централизованной Австрией, а с третьей — вечно настороженной Россией, они представляют такой удобный объект для концентрированного нападения, что не могут не чувствовать себя довольно неуверенно. Кроме того, в их памяти живы еще воспоминания о революции; и, наконец, не следует, по их мнению, запугивать принца-регента, чтобы он не потерял свой недавно приобретенный конституционализм. И вот один либеральный герой умоляет другого оказать ему добрую услугу, подобную той, о которой один муж просил свою жену, когда ее публично оскорбил на улице какой-то офицер: «Держи меня, — кричал сей храбрец, — иначе я буду мстить, и тогда произойдет кровопролитие». Действительно, на этот счет не должно быть никаких иллюзий. Прусское движение, в местном значении слова, возможно только в очень ограниченных пределах; стоит ему выйти за эти пределы, как оно должно будет либо пойти вспять, либо вылиться в общее движение на континенте. Последняя возможность одинаково приводит в ужас и крупную буржуазию и принца-регента. Вот факт, о котором, вероятно, не будет сообщено ни в одной газете, но за его достоверность я ручаюсь: во время своего последнего посещения Бреславля принц самым торжественным образом заявил на приеме для высших чинов этого города, что революционное пламя все еще не погасло, что еще существует угроза нового взрыва в Европе и что поэтому долг и интересы средних классов одинаково требуют, чтобы они сплотились вокруг трона и, главное, сохранили строжайшую умеренность в своих политических действиях и тем заткнули все щели, через которые могли бы пробраться беспринципные демагоги (gesinnungslose Demagogen). Это вполне соответствует тому, что недавно говорил мне один очень умный прусский аристократ: «Знаете ли, — сказал он, — что свело короля с ума? Призрак красной республики; и его брат, — хотя это лишенный всяких иллюзий, посредственный и скучный педант, — тоже постоянно одержим страхом перед тем же самым призраком».
В общем, либеральные Wahlmanner одержали победу в более крупных городах, а отъявленные реакционеры —
в деревне. Каким образом организовывались выборы в деревне, вы можете судить по тому факту, что ландраты в частном порядке разослали — каждый в своем округе — циркуляры с призывом к Urwahler (первичным избирателям) выбирать таких-то и таких-то лиц. Надо сказать, что положение ландрата в Пруссии совсем особое. Во всех ее провинциях, за единственным исключением Рейнской Пруссии, он является помещиком, крупным земельным собственником, владения которого расположены, как и земельная собственность английских мировых судей графства, в пределах подчиненного ему административного округа. В то же время он является звеном бюрократической цепи, избранным от своей местности, назначенным короной, подчиненным Regierung [окружному управлению. Ред.] (коллегиальному учреждению), местопребывание которого находится в одном из центров более крупного административного деления, но в своем округе (или Ressort, как выражаются пруссаки) он — высший представитель правительства. Таким образом, эти ландраты сочетают в своем лице свойства Krautjunker (охотника на лисиц) [425] и бюрократа. В отличие от большинства государственных чиновников, они не зависят всецело от своего казенного жалованья; в худшем случае они набираются из младших сыновей в семьях земельной аристократии, получая от государства 1200 долларов в год взамен содержания, которое они получали бы от отца, дяди или старшего брата. Поэтому их интересы в общем теснее связаны с классовыми и партийными интересами земельной аристократии, нежели с кастовыми интересами бюрократии. Они-то и были основной опорой только что свергнутого кабинета. Отнюдь не рассматривая себя в качество орудия центрального правительства, они скорее считали правительство орудием своих собственных социальных интересов. В настоящий момент они оказывают сопротивление новому кабинету, который не посмел дать им отставку отчасти потому, что такой радикальный шаг дал бы сильный толчок всем революционным тенденциям и нарушил бы рутину прусской администрации; отчасти же потому, что деятельность ландратов до некоторой степени может быть использована для того, чтобы сдерживать земледельческое население и создавать таким образом противовес либерализму городов. До сих пор отставку дали только одному ландрату — графу фон Крассову в Померании, который, забавлялся тем, что в своем циркуляре, адресованном к Urwahler, поносил кабинет.425
Немецкое Krautjunker («зубр-помещик») переводится на английский язык как fox-hunter (охотник на лисиц), по аналогии с традиционным развлечением английских землевладельцев — охотой на лисиц.
С 1852 г. не публиковалось никаких данных переписи; однако цифр последней переписи вполне достаточно, чтобы дать вам известное представление о соотношении между сельским населением и населением городов. Из семнадцати миллионов жителей двенадцать миллионов разбросаны по деревням и только пять миллионов сосредоточены в городах, большая часть которых является всего лишь городами-деревнями. Из 984 городов королевства только 12 главных городов могут похвастать тем, что их население в общем составляет 1000000 человек, а свыше 500 городов имеют менее чем по 2500 жителей. Промышленное население составляет 11 % в провинции Пруссия, 15 % в Померании, 18 % в Познани, 23 % в Силезии, 26 % в Вестфалии, 28 % в Саксонии, 25 % в Рейнской Пруссии, 37 % в Бранденбурге. Впрочем, в этой последней провинции почти все промышленное население сосредоточено в Берлине. Из всего населения королевства 60 % занимается исключительно земледелием, и в среднем на каждые 263 жителя приходится один дворянин.
Написано К. Марксом. 16 ноября 1858 г.
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5497, 3 декабря 1858 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
К. МАРКС
ПРОЕКТ РЕГУЛИРОВАНИЯ ЦЕН НА ХЛЕБ ВО ФРАНЦИИ
Французский император только что приступил к осуществлению своего любимого проекта, а именно проекта регулирования цен на хлеб по всей Империи. Идею этого регулирования он ясно изложил еще в 1854 г. в своей речи к Законодательному корпусу в связи с объявлением войны России. Его тогдашнее заявление по данному вопросу заслуживает упоминания, и ниже мы его воспроизводим:
«Я особенно рекомендую вашему вниманию систему, принятую сейчас городом Парижем, ибо если она, как я надеюсь, распространится по всей Франции, то она в будущем предупредит те резкие колебания цеп на зерно, которые в периоды изобилия вызывают застой в земледелии из-за низких цен на пшеницу, а в неурожайные годы являются причиной тяжких страданий бедных классов вследствие ее дороговизны. Эта система состоит в том, чтобы создать во всех крупных населенных пунктах кредитные учреждения под названием Хлебопекарные банки (Caisse de la boulangerie), которые в годы недостатка продуктов смогут снабжать население хлебом по цене неизмеримо более низкой, чем официальная рыночная цена, при условии, что в годы изобилия цена его будет несколько выше рыночной цены. Так как хорошие урожаи в общем более часты, чем плохие, то легко понять, что компенсировать пониженные цены будет нетрудно. Помимо этого получится огромный выигрыш от того, что будут существовать кредитные общества, которые, вместо того чтобы стремиться получать выгоду от повышения цен на хлеб, будут, как и все, заинтересованы в его дешевизне, ибо, в противоположность тому, что наблюдалось до настоящего времени, эти общества будут получать доход в урожайные годы и терпеть убыток в годы дороговизны».
Принцип, выраженный в этих словах, заключается в том, чтобы продавать хлеб «неизмеримо» ниже его рыночной цены в неурожайные годы и лишь «немного» выше этой самой цены в годы урожайные, причем надежда на выгодную компенсацию проистекает из предположения, что число урожайных годов значительно превысит число плохих. Когда императорским декретом еще в декабре 1853 г. был учрежден Хлебопекарный банк в Париже, максимальная цена на четырехфунтовую булку была установлена в 40 сантимов; владельцы пекарен получили право требовать за свои потери компенсацию от Банка, который, в свою очередь, создал необходимый для этого фонд, выпустив облигации, гарантированные муниципалитетом Парижа, а этот последний, со своей стороны, учредил гарантийный фонд за счет новых займов и повышения акцизных сборов на предметы потребления, взимаемых у парижских застав. Кроме того, некоторая сумма была непосредственно отпущена правительством из средств государственного казначейства. К концу 1854 г. эти долги парижского муниципалитета вместе с денежными суммами, отпущенными правительством, уже достигли общей суммы в восемьдесят миллионов франков. Тогда правительство было вынуждено пойти на попятный и повысить максимальную цену булки сначала до 45, а затем до 50 сантимов. Таким образом, парижское население должно было частично отдавать в форме возросших акцизов то, что оно экономило на цене хлеба, остальная же Франция должна была выплачивать общий благотворительный налог в пользу столицы в форме прямой правительственной субсидии парижскому муниципалитету. Однако этот опыт полностью провалился: цены на хлеб в Париже были выше официального максимума в плохие годы с 1855 по 1857 г. и ниже его в период хороших урожаев 1857 и 1858 годов.