Собрание сочинений. Том 1

Мы уже видели, что сословия сообща с правительственной властью образуют середину между монархическим принципом и народом, между государственной волей, существующей в качестве единой эмпирической воли, и государственной волей, существующей в качестве многих эмпирических воль, между эмпирической единичностью и эмпирической всеобщностью. Определив волю гражданского общества как эмпирическую всеобщность, Гегель должен был определить волю государя как эмпирическую единичность, но эту противоположность он не выражает во всей её остроте.

Гегель продолжает:

«Подобно тому как со стороны власти государя правительственная власть (§ 300) уже обладает этим определением, — так и со стороны сословий некоторый их момент должен быть направлен так, чтобы его основным определением было — существовать как момент середины».

Однако настоящими противоположностями являются государь и гражданское общество. И мы уже видели, что то же значение, которое правительственная власть имеет со стороны государя, сословный элемент имеет со стороны народа. Подобно тому как правительственная власть расширяется, порождая сложную систему кругов, так сословный элемент сжимается в миниатюру, ибо конституционная монархия может ужиться лишь с народом en miniature. Сословный элемент — та же самая абстракция политического государства со стороны гражданского общества, какую представляет собой правительственная власть со стороны государя. Опосредствование, таким образом, как будто осуществилось в полной мере. Обе крайности освободились от своей закоснелости, послали навстречу друг другу огонь своей особой сущности, и законодательная власть, чьими элементами являются как правительственная власть, так и сословия, не должна как будто ещё только стремиться к осуществлению опосредствования, — она сама представляет собой уже получившее осуществление опосредствование. К тому же Гегель ведь определил этот сословный элемент в его соединении с правительственной властью как середину между народом и государем (равным образом он определил сословный элемент как середину между гражданским обществом и правительством и т. д.). Разумное отношение, умозаключение, кажется, таким образом, готовым. Законодательная власть, середина, есть mixtum compositum из обеих крайностей: из монархического принципа и гражданского общества, из эмпирической единичности и эмпирической всеобщности, из субъекта и предиката. Гегель вообще понимает умозаключение как середину, как mixtum compositum. Можно сказать, что в его трактовке умозаключения выступают вся трансцендентность и мистический дуализм его системы. Середина есть деревянное железо, затушёванная противоположность между всеобщностью и единичностью.

Прежде всего заметим относительно всего этого хода мыслей, что то «опосредствование», которое Гегель здесь хочет установить, не есть требование, которое он выводит из сущности законодательной власти, из её собственного определения, а представляет собой, наоборот, требование, которое он выводит, имея в виду что-то, лежащее вне её существенного определения. Это — конструкция, имеющая в виду нечто постороннее. Выведение законодательной власти у Гегеля подразумевает преимущественно нечто третье. Вот почему внимание обращено у Гегеля главным образом на конструкцию формального существования законодательной власти. Законодательная власть конструируется весьма дипломатично. Это обусловливается тем ложным, иллюзорным хат' s^oxnv политическим положением, которое занимает законодательная власть в современном государстве (истолкователем которого Гегель и является). Отсюда само собой следует, что это государство не есть настоящее государство, ибо в нём государственные определения, одним из которых является законодательная власть, должны быть рассматриваемы не сами по себе, не теоретически, а практически, не как самостоятельные силы, а как силы, отягчённые противоречием, исходя не из существа дела, а из правил, установленных соглашением.

Сословный элемент, таким образом, должен был бы, собственно говоря, составлять «сообща с правительственной властью» середину между волей эмпирической единичности — государем — и волей эмпирической всеобщности — гражданским обществом. Однако на деле, realiter, «его положение» является «первоначально абстрактным положением, а именно положением крайности эмпирической всеобщности по отношению к принципу власти государя или монархическому принципу вообще, положением эмпирической всеобщности, в котором содержится только возможность соответствия этому принципу и, следовательно, также и возможность враждебного противоположения». Это, как правильно замечает Гегель, — «абстрактное положение».

На первый взгляд кажется, что здесь ни «крайность эмпирической всеобщности», «ни принцип власти государя или монархический принцип», крайность эмпирической единичности, — друг другу не противостоят. Ибо сословное представительство является уполномоченным гражданского общества в такой же мере, в какой правительственная власть действует по полномочию государя. Подобно тому как принцип власти государя в полномочной правительственной власти перестаёт быть крайностью эмпирической единичности, отрекается в ней от «лишённой основания» воли, опускается до «конечности» знания, ответственности и мышления, — точно так же, по-видимому, в лице сословного элемента гражданское общество является уже не эмпирической всеобщностью, а вполне определённым целым, проникнутым в равной мере «как устремлением и умонастроением государства и правительства, так и интересами особых кругов и отдельных лиц» (§ 302). Гражданское общество в своём сословно-представительном миниатюрном издании перестало быть «эмпирической всеобщностью». Оно, напротив, низведено здесь до роли комиссии, до вполне определённого числа, и если государь в лице правительственной власти придал себе эмпирическую всеобщность, то гражданское общество в лице сословного представительства приобрело характер эмпирической единичности или особенности. Оба стали особенностями.

Единственной ещё возможной здесь противоположностью является, по-видимому, противоположность между обоими представителями обеих государственных воль, между обеими эманациями, между правительственным элементом и сословным элементом законодательной власти, — следовательно, противоположность внутри самой законодательной власти. «Совместное» опосредствование здесь таково, что оба элемента легко могут вцепиться друг другу в волосы. В лице правительственного элемента законодательной власти спустилась на землю эмпирическая, недосягаемая единичность государя, воплотившаяся в некотором числе ограниченных, осязаемых, ответственных лиц, в лице же сословного элемента возвысилось до неба гражданское общество, воплотившееся в некотором числе политических деятелей. Обе стороны потеряли свою неуловимость. Власть государя потеряла свою недосягаемую, исключительную эмпирическую единичность, гражданское общество — свою недосягаемую, расплывчатую эмпирическую всеобщность. Первая потеряла свою закоснелость, второе — свою текучесть. Таким образом, оказывается, что в лице сословного элемента, с одной стороны, и правительственного элемента законодательной власти, с другой стороны, — этих двух элементов, которые сообща должны были бы служить посредниками между гражданским обществом и государем, — противоположность обострилась до степени такой противоположности, которая всегда готова к борьбе и даже приняла характер непримиримого противоречия.

Это «опосредствование», таким образом, и нуждается как раз в том, «чтобы, — как правильно рассуждает Гегель, — его опосредствованно получило существование». Оно-само является существованием скорее противоречия, чем опосредствования.

Утверждение Гегеля, что это опосредствование осуществляется сословным элементом, лишено, очевидно, основания. Гегель говорит:

«Подобно тому как со стороны власти государя правительственная власть (§ 300) уже обладает этим определением, — так и со стороны сословий некоторый их момент должен быть направлен так, чтобы его основным определением было — существовать как момент середины».

Однако мы уже видели, что Гегель произвольно и непоследовательно противопоставляет здесь друг другу, в качестве крайностей, государя и сословные собрания. Подобно тому как правительственная власть обладает этим определением со стороны власти государя, так сословный элемент обладает им со стороны гражданского общества. Сословия не только стоят вместе с правительственной властью между государем и гражданским обществом, — они стоят также между правительством вообще и народом (§ 302). Они делают со стороны гражданского общества больше, чем правительственная власть со стороны власти государя, ибо последняя ведь и сама противостоит народу в качестве противоположности. Этим, следовательно, целиком заполняется мера опосредствования. Зачем же взваливать новый груз на этих ослов? Почему сословный элемент должен везде образовывать удобные мостики, даже между собой и своим противником? Почему сословный элемент является везде воплощением самопожертвования? Уж не должен ли он сам отрубить себе одну руку для того, чтобы не быть в состоянии обеими оказывать сопротивление своему противнику, правительственному элементу законодательной власти?

К этому надо ещё прибавить, что Гегель сначала выводил сословия из корпораций, сословных различий и т. д. именно для того, чтобы они не были «простой эмпирической всеобщностью»; теперь же, наоборот, он делает их «простой эмпирической всеобщностью», с тем чтобы вывести из них сословные различия! Подобно тому как государь связывается с гражданским обществом при посредстве Христа этого гражданского общества — правительственной власти, так гражданское общество связывается с государем при посредстве своих жрецов — сословных представителей.

Дело, таким образом, принимает скорее такой вид, что роль крайностей, монархической власти (эмпирической единичности) и гражданского общества (эмпирической всеобщности), должна сводиться к тому, чтобы выступать посредниками «между своими опосредствованиями». Тем более, что «одна из важнейших логических истин состоит в том, что определённый момент, который, выступая как противоположность, занимает положение крайности, перестаёт быть таковой и оказывается органическим моментом благодаря тому, что он одновременно является и серединой» (§ 302, примечание). Гражданское общество, как видно, не может взять на себя эту роль, ибо оно само по себе, как крайность, не имеет никакого места в «законодательной власти». Другая крайность, которая, как таковая, находится внутри законодательной власти, — именно монархический принцип, — вынуждена, по-видимому, играть роль посредника между сословным и правительственным элементом. Монархический принцип обладает, по-видимому, необходимыми для этого качествами, — потому что, с одной стороны, в этом принципе представлено государство в целом, а следовательно и гражданское общество, и в особенности потому, что этому принципу и сословиям одинаково присуща «эмпирическая единичность» воли, так как эмпирическая всеобщность существует лишь как эмпирическая единичность. Этот принцип, кроме того, в отличие от правительственной власти, противостоит гражданскому обществу не только как формула, как государственное сознание. Он сам есть государство, для него и для гражданского общества общим является материальный, природный момент. С другой стороны, государь — вершина и представитель правительственной власти. (Гегель, который всё ставит на голову, делает правительственную власть представителем, эманацией государя. Так как под идеей, наличным бытием которой должен-де являться государь, Гегель имеет в виду не действительную идею правительственной власти, не правительственную власть как идею, а субъект абсолютной идеи, имеющей своё телесное существование в государе, то правительственная власть становится мистическим продолжением души, существующей в его теле, в теле государя.)

Государь, следовательно, должен был бы образовать в законодательной власти середину между правительственной властью и сословным элементом. Но ведь правительственная власть образует середину между государем и сословным элементом, а сословный элемент образует середину между государем и гражданским обществом! Как же может государь служить посредником между такими моментами, в посредствующей роли которых он сам нуждается, чтобы не быть односторонней крайностью? Здесь выступает вся несообразность этих крайностей, играющих попеременно то роль крайности, то роль середины. Это — головы Януса, которые повёртываются то одной стороной, то другой и спереди имеют иной облик, чем сзади. То, что первоначально определялось как середина между двумя крайностями, само выступает теперь как крайность, а одна из двух крайностей, которая — при посредстве указанной середины — была связана с другой крайностью, выступает теперь, в свою очередь (именно в своём отличии от другой крайности), как середина между противоположной ей крайностью и тем, что по отношению к ней было серединой. Перед нами — взаимный обмен услугами, напоминающий тот случай, когда человек выступает посредником между двумя сторонами, а затем один из спорящих выступает посредником между прежним посредником и другим спорящим. Здесь повторяется история о муже и жене, которые поссорились, и о враче, который хотел выступить посредником между ними, причём дело приняло такой оборот, что жена вынуждена была взять на себя роль посредника между врачом и мужем, а муж — между врачом и женой. Здесь приходит на память также и лев в шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь», восклицающий: «Я — лев, и я — не лев, а Снаг». Точно так же и здесь каждая крайность является то львом противоположности, то Снагом опосредствования. Когда одна крайность восклицает: «теперь я — середина», то она становится неприкосновенной для двух других моментов, и каждый из обоих может вступать в драку только с другим, который стал теперь крайностью. Перед нами, таким образом, воинственно настроенная компания, участники которой, однако, слишком боятся синяков, чтобы действительно вступить в драку между собой, а оба партнёра, готовящиеся к драке, устраиваются так, чтобы удары сыпались на того третьего, который выступит посредником между ними, но этим третьим опять же выступает один из них обоих, так что благодаря чрезмерной осторожности дело не двигается с места. Эта система опосредствования принимает ещё такую форму, что тот самый человек, который хочет побить своего противника, вынужден, с другой стороны, охранять его от ударов других противников и благодаря этому двойственному положению не может выполнить ни одного из своих намерений. Замечательно то, что Гегель, который эту абсурдность опосредствования свёл к её абстрактно-логическому, — следовательно, нефальсифицированному, не допускающему иных толкований — выражению, в. то же время обозначает это опосредствование как спекулятивное таинство логики, как разумное отношение, как умозаключение. Действительные крайности не могут быть опосредствованы именно потому, что они являются действительными крайностями. Но они и не требуют никакого опосредствования, ибо они противоположны друг другу по своей сущности. Они не имеют между собой ничего общего, они не тяготеют друг к другу, они не дополняют друг друга. Одна крайность не носит в себе самой стремление к другой крайности, потребность в ней или её предвосхищение. (Но когда Гегель рассматривает как действительные противоположности абстрактные моменты умозаключения — всеобщность и единичность, то в этом именно сказывается основной дуализм его логики. Дальнейшее об этом относится к критике гегелевской логики.)