Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

В цехе среднего дробления возилась группа рабочих, подтаскивая детали второй конической дробилки, — нужно было заменить ею валки.

Среди слесарей Тавров увидел вихлястую фигуру Игоря Коробицына. Механик-поэт суетился больше всех, но не бестолково, машины он знал и, может быть, не сознавая того, любил больше, чем свои стихи.

Дробильные валки давали хороший продукт, но частенько простаивали из-за быстрого и неравномерного износа рабочих бандажей. Давно уже велись разговоры о замене их более усовершенствованной машиной, но Скоробогатов, бывший секретарь райкома, вмешался и здесь, предложив использовать наличное оборудование. Он все доводил до крайности, принимая возражения только как попытки снизить его авторитет. Теперь это кануло в область приискового предания, а фабрика получила то, что ей требовалось.

При виде Таврова на лице Игоря промелькнуло беспокойство. Вытирая ветошкой руки, испачканные машинным маслом, механик шагнул к нему навстречу и, оттесняя в сторону, тихо спросил:

— Вы уже знаете, конечно?

— О чем?

— Приехал… Иван Иванович.

Тавров ждал приезда Аржанова, знал, что тяжелый разговор с ним неизбежен; но хотя и готовился к любым неприятностям, в душе его жила надежда на благополучный исход. Может быть, доктор при своем горячем характере проскочит прямо в Укамчан, не заезжая на прииск. Может быть, ему придет мысль совсем остаться в тайге или он уедет через Якутск.

Ни одно из этих предположений не оправдалось.

«Ну, что же, придется принять бой!» — подумал Тавров.

— Давно пора ему вернуться, — сказал он, прямо взглянув в глаза Игоря. — Нам нужно окончательно договориться.

— А вы не боитесь… за нее?

— Нет! Аржанов… Он хороший человек и не может… не тронет ее, — багровея от неловкости, быстро возразил Тавров. — Я отвечаю за нас обоих.

65

Все-таки он чаще обычного звонил в этот день домой: тревога, овладев им, разгоралась упорно. В самом деле… Что делает сейчас Аржанов, пошел ли он на работу?

— Ты знаешь?.. — взволнованно заговорила Ольга, вызвав Таврова к телефону.

— Знаю. Ты не волнуйся. Я сам переговорю с ним.

После полудня над прииском неожиданно разразилась гроза, первая за два лета. Мощно рокотали в горах раскаты грома, ливень так и хлестал в окна. Телефонная станция на время выключилась, и это еще больше усилило тревогу Таврова. Какая-то странная, душная теплота установилась в цехах, обессиливая, одолевая вялостью. Только у бункера, где в открытом пролете стены билась на ветру косая завеса дождя, то белая, то голубая от вспышек молний, было прохладнее. Вытирая платком испарину с лица и шеи, Тавров поднялся на площадку и посмотрел в окно. Отсюда обычно виднелась верхняя часть приискового поселка, где он жил, но сейчас дождь лил струями, и в двадцати шагах уже ничего нельзя было разобрать: сплошная белесая туманность колыхалась над землей.

«Как бы не сгорели трансформаторы», — подумал Тавров, оглядываясь на цехи, работавшие бесшумно в миг всеобщего сотрясения. — «Останемся тогда без света…»

Он еще не успел принять решения, а уже сбегал по верхней террасе фабрики, на ходу закутываясь в чей-то брезентовый плащ. Мутные ручьи стекали по склону горы, вода в ключе сразу вспенилась, поднялась. В первый раз видел Тавров такую грозу на севере. Придерживая у подбородка плащ, полы которого, как злая собака, трепал ветер, он бежал по пустынной дороге к прииску, на крутом повороте, возле Старательских бараков, поскользнулся на размякшей глине, покатился было, но справился и не упал.

— Вот черт! — выругался он вслух, натягивая на плечи съехавший плащ, и в этот миг увидел Ивана Ивановича.

Он не сразу признал его в бронзово-загорелом высоком человеке с темной бородкой, который стоял у стены хижины под корьевым навесом крыши. Но, еще не узнав, остановился, пораженный и необычным видом этого человека, и тем, что тот находился здесь. Кто в такой ливень будет стоять на улице возле жилья, двери которого гостеприимно откроются для всякого прохожего?! Лишь встретив остро блеснувший взгляд, Тавров понял, похолодел, шагнул под навес и стал рядом с Иваном Ивановичем.

С минуту оба молчали.

— Вы меня ждали? — спросил наконец Тавров.

— Нет, не ждал… Вас я не ждал. Я ходил к больному. Старатель… китаец умирает от грудной жабы. Ходил — и вот… дождь… — Иван Иванович помолчал, трудно и редко дыша. — А вы меня ждали?

Удар грома, раскатившийся гулким эхом, заглушил его слова. Видя недоуменно-слушающее выражение Таврова, Иван Иванович наклонился к самому его уху и крикнул:

— Вы с Ольгой… Павловной думали обо мне?

Он увидел, как вспыхнула юношески гладкая щека Таврова, и ухо, и даже шея, покрытая каплями дождя, стекавшими с мокрых волос.

Ответа Иван Иванович не расслышал. Он смотрел на Таврова, и ему хотелось ударить… До боли сжав кулаки, он стоял, ощущая, как что-то билось у него в горле, отдаваясь звоном в ушах.

— Мы не могли иначе! — сказал Тавров, смело взглянув в глаза брошенного ради него человека.

— Вот именно! Пользуясь моим расположением, вы обманывали меня. У вас не было мужества пойти открыто, а потом вы воспользовались моим отсутствием.

— Это неправда, вы заблуждаетесь. Мы не обманывали вас! Вы сами должны были видеть, что с нею творилось, — сказал Тавров с горячностью, голос его осип от волнения, но Иван Иванович не ослышался.

— Теперь-то я все вижу, что творилось! — ожесточенно возразил он. — Вы открыли мне глаза на существо, которое я любил столько лет за прекрасные качества, созданные моим собственным воображением. Да-да-да! — запальчиво вскрикнул Иван Иванович, заметив порывистое движение Таврова. — Можете не беспокоиться: у меня нет никакого желания видеть ее. Но подумать только: прожить вместе восемь лет!

Доктор резко отвернулся и, не обращая внимания на потоки дождя, скрылся за неровно опиленным углом барака.

66

Мокрый до нитки, но словно с горящим углем в груди, он ступил на крыльцо своего дома, а когда перешагнул через порог, ему хотелось уже уйти отсюда; не ходить по этим половицам, не видеть этой обстановки.

— Правда, так лучше? Гораздо уютнее? — весело зазвенел возле него смеющийся голос, и светлые глаза в густых ресницах засияли перед ним.

Иван Иванович сделал судорожное, отстраняющее движение, беспокойно осмотрелся. Нет, он был один в квартире! И вещи прочно стояли теперь на занятых местах. Никто не передвигал их из угла в угол в чаянии создать какой-то новый эффект, заметный только самой хлопотливой выдумщице…

Но с дивана послышался громкий всхрап, затем немножко сконфуженный голос Ивана Нефедовича:

— Сидел, сидел да вздремнул нечаянно. Кажется, даже всхрапнул. Погода очень располагающая: в дождь спится.