Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Готовясь к очень длительной операции, Иван Иванович не раз продумывал и взвешивал данные диагноза, припоминал споры врачей при обсуждении больной, все анализы, прикидывал, с какого поля лучше подойти к опухоли.

Когда он приближался к операционному столу, то вспомнил о дочери больной, о старой ее матери, жившей на Урале. От его действий хирурга зависела теперь судьба этих людей. Как неприятное обстоятельство воспринимался Гусев в роли главного ассистента. Но вот операционное поле — смазанная йодом, гладко пробритая кожа головы, — окруженное стерильными салфетками и полотенцами. Иван Иванович легко притрагивается к нему чуткими пальцами в желтоватых резиновых перчатках, протягивает руку в сторону хирургической сестры, и она, Варвара, очень серьезная, передает ему шприц с новокаином. Операция начинается, и посторонние мысли Ивана Ивановича улетучиваются. Он сосредоточен только на одном и таким останется до конца операции, сколько бы она ни продлилась: два, три или четыре часа. Он оперирует стоя, работая обеими руками: левая помогает правой, правая левой; с одинаковой легкостью обе разрезают, впрыскивают, вяжут узлы. Это результат длительной большой тренировки. Но здесь не то, что при резекции желудка, удалении аппендикса или вскрытии грудной клетки. Там действительно поле, и если разрез сделан шире, чем нужно, на несколько сантиметров, то это не имеет значения. А тут порядочной величины костное окно в виде подковы, но дальше в мозг надо идти таким узким ходом, что еле помещается в нем самый тонкий инструмент. В глубине же, освещаемой погружной лампой — светящимся изогнутым шпательком, — может быть опухоль в несколько раз больше этого хода — и столько осторожности потребуется при удалении ее отдельными кусками!

Вскрыта мозговая оболочка, опухоли на поверхности нет.

«Так и есть: внутримозговая! — думает Иван Иванович. — Только бы не злокачественная!»

Точным движением шпателей он рассекает кору мозга и идет в глубину. Руки его работают с легкостью и гибкостью, поразительной для такого крупного мужчины. Они действуют как будто независимо от его неподвижного тела. Кажется, это два разумных самостоятельных существа. Есть еще поворот головы; губы произносят приказания, а взгляд все время прикован к ране.

С какой непостижимой точностью надеваются крохотные серебряные клипсы на устья перерезанных кровеносных сосудов. Миллиметр за миллиметром продвигается нож хирурга, — при всей быстроте движений операция продолжается уже третий час. И вдруг от неосторожности ассистента Гусева, нажавшего электроотсосом, что-то происходит в ране. Струя крови брызжет оттуда узким фонтанчиком и, окропив лица окружающих, заливает операционное поле.

Гусев сразу опускает руки.

— Я предупреждал, что в наших условиях нельзя производить подобные операции! — яростно шипит он.

— Отойдите, прошу вас! — властно говорит ему Иван Иванович, с помощью Варвары и молодого хирурга Сергутова останавливая кровотечение.

После нескольких томительных секунд врачам удается обнаружить, поймать и зажать кровоточащий сосуд.

Они осушают поле электроотсосом и тампонадой. Операция продолжается. Все глубже погружается шпатель: он ищет, исследует, превратясь в чуткой руке в нечто осязающее, и нащупывает, находит…

— Вот она! — Иван Иванович, увидев наконец в глубине багровую массу опухоли, впервые распрямляется с некоторым облегчением. — Но, кажется, злокачественная! — огорченно чуть слышно шепчет он, всматриваясь. — Скорее всего злокачественная!

Ловким движением хирург берет несколько кусочков опухоли — и к Варваре:

— Срочно на исследование! Смотрите, какие крупные сосуды подходят к опухоли, — продолжает он, обращаясь к своему молодому ассистенту Сергутову. — Тут все проросло ими. Поэтому такая кровоточивость. Вот опять!..

Из глубины раны, освещенной погружной лампой, снова появилась кровь, заливая операционное поле.

— Электроотсос! Отсос! Свет дайте! Да что вы, в самом деле?!

— Тока нет, — отвечает практикант, якут Никита Бурцев, учащийся на фельдшерских курсах. — Свет-то погас!

— Как погас? — Иван Иванович взглядывает на стоящий за его спиной рефлектор, встряхивает головой, но лобная лампа тоже не действует… — Черт возьми! Пошлите за монтером. Я не могу продолжать!

— Тампон с перекисью! — говорит он Варваре, начиная действовать по возможности.

— Короткое замыкание, — сообщают в один голос запыхавшийся Широков и вбежавшая следом санитарка. — Через пять минут наладят.

Нарастающее нетерпение хирурга прорывается в сдержанном возгласе:

— Пять минут! Целая вечность!

«Я могу потерять больного!» — добавляет он уже про себя, помня о бодрствующем состоянии человека, лежащего перед ним на столе, — операция идет под местным обезболиванием.

Проходит несколько минут мучительного ожидания.

— Мозг становится напряженным. Похоже на отек, — испуганно шепчет Сергутов Ивану Ивановичу.

— Вижу. Почему же нет тока?!

В это время вспыхнул свет. С урчанием заработал электроотсос. Но у больной начался эпилептический припадок. Он продолжался две минуты…

— Меркузал! Сто граммов глюкозы внутривенно! — отрывисто говорил сурово собранный Иван Иванович Никите Бурцеву, который, теперь вместе с Широковым, следил за общим состоянием больной. — Надо срочно остановить кровотечение.

Операционное поле удалось осушить, однако ход к опухоли так сузился от напряжения мозга, что заглянуть в глубину раны было уже невозможно.

— Давление?

— Двести. Сознания нет.

— Зашивать! Костный лоскут придется удалить. Может быть, еще спасем жизнь…

Руки Ивана Ивановича работают с необыкновенной быстротой, но едва он успевает наложить несколько швов на кожу, как начинается второй припадок. Давление после него падает до пятидесяти, пульс почти не прощупывается. Наступает расстройство дыхания.

— Сделать камфору! Углекислоту! Кислород! Зашивайте вы, — говорит Иван Иванович Сергутову. — Я сам посмотрю больную. — Со страшной тревогой в душе заходит он с другой стороны стола, наклоняется к лицу больной, приподнимает веко ее неподвижного глаза, определяет давление и, как будто сразу потеряв интерес к операции, начинает стаскивать, срывать перчатки.

29

— Больная все равно скоро умерла бы, — сказал Гусев в ординаторской, рассматривая анализ частицы, взятой при операции — злокачественная опухоль, быстро растущая…

На этот раз Гусев чувствовал себя не очень твердо и избегал прямого столкновения с Иваном Ивановичем.

Зато Скоробогатов решил вмешаться в дело со всей строгостью. Председатель месткома Хижняк не согласился с его мнением, но что значил фельдшер Хижняк?!

— Треугольник запрещает вам заниматься подобными операциями, — объявил Скоробогатов у себя в райкоме вызванному им Аржанову. — Правильно ставит вопрос товарищ Гусев: не место здесь подобным экспериментам.

Иван Иванович выслушал, с трудом сдерживая возмущение.

— Я с вашим запрещением не согласен, — твердо возразил он. — Смертность у меня, как у нейрохирурга, малая, а этот случай осложнен отеком мозга. Если вы станете мешать оперировать, мы напишем протест в обком партии.

— Кто это «мы»? — спросил Скоробогатов.

— Я, Сергутов, глазной врач Широков, наш невропатолог и Хижняк как председатель месткома. К вашему сведению могу сообщить: у нас есть немало людей, которых мы вылечили.