Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович
Шрифт:
— Подумаешь, одна! Наши девушки — и эвенки тоже — в пути незаменимые работники. Мы умеем ставить палатки, собирать и пригонять к табору оленей. Я у себя в наслеге работала батрачкой. Могу и оленя зарезать… Вам кажется страшно, а для меня простой труд! Мне приходилось…
— Будет молоть-то! — перебила Елена Денисовна. — Такая ты миленькая девушка… Какая тебе нужда мясником быть?
— А что тут позорного? Надо человека жалеть, а не животное! Вы мне не верите? Думаете, я хвастаю? — Варвара метнулась к двери. — Хотите, я сейчас зарежу эту собаку?
— С ума ты сошла, Варя! Ишь, развоевалась!
Варвара тоже сурово смотрела на собаку. Крупная колымская лайка стояла перед ней, широко расставив сильные лапы, помахивая хвостом. Взгляд ее светло-карих глаз был дружелюбен. Такие лайки водились и у лесных охотников, там их уважали как первых помощников. Эту только впрягали, как оленя, в нартенную упряжку, но зарезать ее почему-то считалось живодерством.
«Что скажет Иван Иванович?» Варвара посмотрела на свои руки и вдруг, не выпуская ножа, обхватила собаку за косматую шею и залилась слезами, пряча лицо в ее нахолодавшей шерсти.
— Ох, Варя! — промолвила Елена Денисовна, впервые поняв, что творилось в душе девушки. — Бедный ты мой детеныш и глупый какой!
— Ольга Павловна придет? — спросила Варвара перед обедом, оглядывая накрытый стол.
— Нет, ей нездоровится сегодня.
— А Иван Иванович все равно уезжает? — Варвара с робкой надеждой посмотрела на Елену Денисовну.
— Все равно. Без него она скорее поправится, — сердито ответила та, отделяя порции в кастрюльки маленького судка.
— Дайте я отнесу! — вызвалась Варвара и стала составлять кастрюли и сцеплять их дужкой.
— Да ты хоть платок накинь! — сказала Елена Денисовна, с сомнением глядя на ее порывистые движения.
«Там бы еще не начудила! — подумала она с беспокойством. — Вот своеобычная: убежала-таки в одном платье!»
Варвара мигом проскользнула мимо окон, особенно черноволосая и розовощекая среди матовой белизны снега, и, держа на отлете судки, легко взбежала по ступенькам.
— Я принесла вам обед! — сообщила она, едва вошла в переднюю Аржановых и с трудом перевела дыхание.
У нее даже заныло, а потом страшно забилось сердце, хотя она совсем не ожидала увидеть сейчас Ивана Ивановича, который был на работе. Но вот Ольга — его жена… Чем эта женщина заслужила преданность такого человека? Разве ее волосы, белые с желтинкой, будто мох ягель, лучше черных кос Варвары? А эти бледные щеки? Круглые глаза, окруженные густой синевой, блестят тревожно, как у пойманной оленихи, и очень высокая кажется она, завернутая в полосатую материю, наверно, очень теплую!
— Зачем вы беспокоитесь! — мягко сказала Ольга. — Мне не так уж плохо, и я сама приготовила бы…
— Все равно: на шесть человек или на восемь — небольшая разница, — угрюмо ответила Варя.
Она стояла посреди комнаты, опустив руки (судки Ольга унесла на кухню), и поводила вокруг пытливым взглядом. Много книг, блокноты, бумаги на столе Ольги. Здесь она работает… Варвара читала в газете очерки и заметки Ольги. Очень хорошо. Но почему Иван Иванович стал для нее лишним?!
— Мне вас жалко! — Голос Варвары прозвенел,
как туго натянутая струна.То ли от волнения, то ли от другого чего, она сказала это с вызовом.
Ольга, появившаяся на пороге комнаты с пустой посудой в руках, вздрогнула от неожиданности. Глаза ее сделались еще больше. С минуту обе молчали, глядя друг на друга.
«Зачем вы мучаете Ивана Ивановича? Вы и себе делаете несчастье, когда обижаете его», — хотела сказать Варвара, но не смогла: во рту и в горле так пересохло — не повернуть языком. Только такой, как смотритель построек, предложивший ей целый день сидеть дома и играть на патефоне, может стать лишним. Другое дело Иван Иванович! Он радуется успехам девушек на фельдшерских курсах, он выдвигает молодых врачей, доверяя им все более сложное участие в его операциях. И как хорошо он смеется, и как грозно ругается, но в последнее время он чаще молчит…
— Почему вам жаль меня?
Варвара будто не слышала, продолжая смотреть перед собой остановившимся взглядом, и не брала протянутых ей судков.
— Посуда чистая… Я ее вымыла, — тихо сказала Ольга, проводя гибкой ладонью по донышку нижней кастрюльки.
Тогда Варвара совсем расстроилась.
— Мне вас обоих жалко. Как вы можете отпускать его в далекую поездку в таком плохом настроении? Ведь он не заслужил, чтобы к нему дурно относились! Лучше его никого нет.
— Вы думаете?
— Думаю, потому что знаю, какой он хороший.
— Вы… Вам он нравится?
— Очень! — наивно, искренне, серьезно вырвалось у Варвары.
Грустное выражение Ольги сменилось настороженностью: что-то похожее на ревность шевельнулось в ее душе и погасло.
— Да, он правда хороший, — сказала она сдержанно. — Просто мы оба не поняли друг друга и вот отошли…
— Я ровесница Октября, а родилась на Олекме. Сюда наша семья приехала уже после гражданской войны. Мы — мои сестры и я — были тогда, как эти. — Варвара кивнула на трех девчонок, приведенных в гости к Наташке.
Девочки сидели на полу, застланном мохнатыми шкурами, разбирали лоскутки, нянчили Наташкиных кукол и разговаривали отчего-то шепотом.
— Одна-то одолеет за вечер нас всех, а в компании сами преспокойно занимаются, — сказала Елена Денисовна, взглянув на детей. — С ясельного возраста прививаются им общественные навыки! — Она добродушно засмеялась и снова принялась орудовать скалкой: так и полетели к рукам женщин круглые маленькие сочни.
Они все сидели возле стола, запорошенного мукой и заставленного мисками с мясным фаршем. Готовые пельмени уносили на железных листах в кладовку — морозить.
Пава Романовна, забежавшая на минутку к Ольге, пришла на стряпню вместе с нею. Она сидела веселая, вся запудренная мукой, хотя больше болтала языком, чем шевелила руками.
— Нет, я не отвела бы своих детей в садик! Общественные навыки — это успеется. Пусть детство запомнится им, как золотая, беспечная пора. Домашний очаг теплее. Правда, у меня все бабушка, она теперь и с малышкой возится.
— А мы очень сурово росли, бедно, — продолжала Варвара, необычно словоохотливая и взвинченная. — Мой отец на Олекме имел только шесть коров…