Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Андрей(чуть поколебался, показал). Туда.
Вера. Домой?.. И не зашел бы к Аннушке узнать обо мне? Может, я приехала из колхоза, может, у нее сижу, жду тебя?..
Андрей. Честно сказать?.. Нет, сегодня бы не зашел к Аннушке… Может, после, потом…
Вера(чуть отодвинулась от Андрея). Не пойму я, Андрей, любишь ты меня или — только так…
Андрей. Люблю.
Вера. Любишь и не можешь мне простить?
Андрей. Мне нечего тебе прощать, Вера.
Вера. Тогда я что-то совсем тебя не пойму.
Большая пауза.
Я очень переживала за тебя.
Андрей.
Вера. Не знаю.
Андрей. И все же пришла?
Вера. Пришла.
Андрей. Ох, Верка, молодец! (Обнял ее). Молодец!.. Пришла!.. Но почему ты такая… спокойная?.. Ведь меня исключили из партии.
Вера. Неправда, не пугай меня. За такое не исключают. Ну, выговор, может, записали или строгий. И все равно ничего тебе не будет! Завтра все отменят!
Андрей. Почему так думаешь?
Вера. Вот. (Подала Андрею свернутую в трубку газету.) Ты прав оказался, Андрей!
Андрей (развернул газету). А… (Увял.) Мы уже читали это. Там.
Вера. Как? Аннушка мне сказала, что эти газеты завтра разнесут. Она же на почте работает. Я только пришла к ней, и она прибежала домой с этой газетой… А я думала, что только мы с Аннушкой об этом знаем!..
Андрей. Еще днем прочитала?
Вера. Ну да. Часов в шесть.
Андрей. Как раз в шесть у нас началось собрание…
Вера. Я как прочитала, хотела прямо бежать к тебе в МТС!
Андрей. Чего ж не побежала?
Вера. Но меня бы не пустили на собрание, я же беспартийная.
Андрей. А Семена Ильича пустили…
Вера. А, вон кто вам ее принес!.. Ну и как он — успел?
Андрей. Успел. Еще никто никаких решений не предлагал…
Вера. Зачем же обманывать — исключи-или! Так я тебе и поверила! Я тебя услышала, когда ты еще вон за теми деревьями шел. Ты шел и насвистывал что-то веселое. Если б исключили — не насвистывал бы!
Большая пауза.
Ну что ты замолчал?.. А ночь еще светлее, чем тогда была. Когда мы с тобой гуляли последний раз. Луна больше стала. Видишь, вон под тем берегом далеко-далеко маленький огонек сверкнул? У самой воды. Что это такое? Погас.
Андрей пожал плечами.
Вероятно, рыбак сидит. Закуривал. Или на лодке кто-то катается. Вот бы сейчас на лодке покататься! А у Аннушкиного отца есть лодка, он рыбак. Я знаю, где они лодку прячут. Вон в тех камышах. Можно взять у Аннушки ключ… Чего замолчал? Вот ты какой! Значит, тебе нужны сочувствующие только когда тебе худо? А когда у тебя праздник, радость — никто не нужен, ни с кем не хочешь своею радостью делиться?.. Мне эти дни было очень плохо, Андрей, тоскливо. Как мы тогда глупо расстались! Вероятно, и я сказала тебе что-то не то. Прости! (Взяла Андрея за руку.) Я тебя тогда еще час ждала за углом, и ты не пришел. Ты, оказывается, злой!.. Ну не молчи! Расскажи, что было на собрании.
Андрей. Что там было… Что могло быть после газеты? Мне — ничего.
Вера. А Лошаков? Как он там крутился? Вероятно, смешно было?
Андрей. Да, смешно…
Вера. Победитель!.. Как все хорошо кончилось, Андрюша! Я так рада за тебя! Говорила я тебе: правда свое возьмет!
Андрей. Говорила… Трудно мне сейчас рассказывать о собрании, Вера.
Вера. Ну о чем-нибудь другом расскажи… Перебрался на другую квартиру?
Андрей. Да.
Вера. Рядом со старой, в том доме, что показывал мне?
Андрей. Да.
Вера. Лучше на новой квартире?
Андрей. Лучше.
Вера. Хозяева — хорошие люди?
Андрей. Хорошие.
Пауза.
Вера. Ты не хочешь со мною разговаривать.
Я уйду. (Встала).Андрей(удерживает ее). Нет, посиди.
Вера(садится). Так и будем сидеть? «Я нашла себе милого, он молчит, и я ни слова…» Нет, верно, Андрей, ты какой-то себялюб. Только своими мыслями и занят, все о себе думаешь, о своем… Ты меня не любишь и не любил. Просто я немножко приглянулась тебе.
Андрей. Нет, не немножко…
Вера. Раз ты все что-то взвешиваешь, оцениваешь, значит, не любишь. Любовь, говорят, слепа, не рассуждает… Если заметил у девушки в характере что-то плохое, значит, надо оттолкнуть ее от себя? Уходи, я — хороший, ты — плохая, не хочу с тобой знаться! Так? Конечно, это эгоизм!.. Я, может, не такая умная, как ты, чего-то недопонимаю. Ну что ж, перевоспитывай. В Китае вон даже капиталистов перевоспитывают.
Андрей. Ты испугалась, что тебе со мной будет трудная жизнь.
Вера. А, ты все о том же… Я попросила у тебя прощения за тот вечер, чего тебе еще надо. Девушка просит у тебя прощения.
Андрей. За что прощения просишь, Вера? Ты не на ногу мне наступила… (Взял Веру за руку.) А может, это все зря? Зачем мы здесь сидим с тобою? Ничто ведь не изменится. Я таким и останусь, какой есть.
Вера. Все течет, все изменяется. И люди меняются… Был один — ничего не боялся, рисковал. А будем вместе — семья, ответственность…
Андрей. Вон что!.. Нет, на это, Вера, не надейся. Нет, не надейся!..
Вера отняла руку. Большая пауза.
Я вот расскажу тебе одну человеческую историю. Послушай… Была у нас в институте преподаватель физики Надежда Николаевна Кириллова. Ее муж, летчик, отправился в тридцать шестом году добровольцем в Испанию. Там его самолет сбили. Воевал в пехоте, до конца. Ну, чем кончилось в Испании, ты знаешь. Франция дала убежище тем добровольцам, кто остался в живых. Только называлось — убежище, на самом деле — тюрьма, каторга. Попал он в Африку, в Алжир, на рудники. Потом работал во Франции на заводах. Потом — война, оккупация. Забрали его немцы в лагерь. Из лагеря он бежал, добрался до горных районов, встретил французских партизан. Они приняли его в отряд. Пришли американцы, других, кто был с ним, распустили по домам, его, как русского, — в лагерь. И война кончилась, а он еще три года сидел за проволокой в американских лагерях. Вот жизнь у человека! Тринадцать лет не видела его Надежда Николаевна. За все время три письма она получила от него — каким-то чудом дошли. В письмах он ей одно писал: я на чужой земле, но родине своей не изменил, ты знаешь меня, каким я был, верь, что я и сейчас такой. И она верила. Могла бы отречься. Не знаю, мол, что он там делает за границей, может, в иностранное подданство уже перешел. Не хочу быть связанной с подозрительным человеком, жизнь себе портить из-за него. Ее ведь и с преподавательской работы снимали, за мужа. Нет, верила и ждала. Когда передали его американцы нашим пограничникам — что ж, опять взяли его в лагерь, для проверки. Голый человек, на лбу ничего не написано, говорит, что был там-то и там-то, доказательств никаких. А может, власовец? Или завербованный? И вот оттуда же, в сорок девятом, сообщили Надежде Николаевне, где находится ее муж. Поехала к нему. Он дал ей имена, кого мог вспомнить, кто был с ним в Испании и в лагерях. Одни имена, без адреса. Помнил только, из какого города тот человек, из Амстердама или из Марселя. Она немножко знала со школы французский и английский, еще подучила. Писала письма и посылала в разные страны. Ездила в приморские города, просила моряков, которые уходили в дальнее плавание: вот вы будете стоять в таком-то порту — сходите в адресное бюро, узнайте адрес этого человека, напишите на открытке и киньте ее в почтовый ящик, и если он отзовется, придет к вам на корабль, запишите все, что он расскажет о муже и пришлите мне туда-то. И что ж ты думаешь, Вера! Получила много писем в ответ! Помогла ему подтвердить шаг за шагом всё. Так, может, много времени прошло бы — не один ведь он такой, — а с ее помощью быстро выяснилось… Восстановили его в партии, с прежним стажем. Я его видел. Еще не старый. Высокий такой, плечистый. Лицо в шрамах, одна рука повреждена, не сгибается в локте. Работает в гражданской авиации, на земле, диспетчером в аэропорту… Очень я их полюбил, и его, и Надежду Николаевну. Часто бывал у них. Учился у них жить…