Собрание сочинений. Том 3. Дружба

Их в самом деле подобрали тогда, когда немцы уже подошли к переправе и ни одна машина не могла проскочить ни в хутор, ни из хутора. Но бой продолжался. Госпиталь стоял в низинке, густо заросшей садами, и санитары поневоле стаскивали раненых в одно место. Пенсионер Горбачев, добровольно заменив убитого хирурга, не прекращал работу, хотя любой снаряд или бомба, сброшенная с самолета, разнесли бы в щепы бревенчатую постройку.

Потом наступил момент, когда солдаты должны были отойти на новые рубежи, подготовленные к обороне… Горбачев, полвека не вылезавший из белого халата, начал готовить раненых к эвакуации. Но эвакуировать оказалось невозможно. Тогда беспомощных людей охватило смятение.

— Как же мы?

— Неужели нас бросят здесь?

— Братишки! Немец уже в хутор идет! — крикнул кто-то.

В это время в одну из палат и вбежал ротный фельдшер Никита Бурцев, придерживая ладонью плечо левой руки; кровь лилась из-под его пальцев.

— Перевяжите скорее! — крикнул он, увидев хирурга.

— Товарищ фельдшер, неужели отходят наши?

— Правда, что немец уже в хуторе? — послышались возгласы со всех сторон.

— Войска отходят на новый рубеж. Мы еще вернемся, отобьем хутор обратно, — неуверенно пообещал Никита, пытаясь успокоить раненых, похожих на испуганных детей. — Сейчас вас вывезти невозможно… Мы пешим ходом.

— Товарищ фельдшер, ведь на верную смерть бросаете!..

— Сынок, милый, поговори с командирами, пристыди их! Разве так можно? — закричал кто-то из пожилых солдат.

И вдруг вся масса искалеченных людей тронулась с места. Безногие, простреленные, прорубленные осколками поползли, потянулись к Никите. Кто не мог двигаться, сел на своей подстилке. Горбачев молча слушал вопли раненых, торопливо заканчивая перевязку.

— Возьмите нас!

Смуглое лицо Никиты сделалось серым и неподвижным. Словно утопающие, хватались за него со всех сторон. Если он не вырвется, то утонет вместе с ними. Они утопят его!

Кто-то охватил его колени, кто-то, умоляя, целовал руки и плечи, слабые, дрожащие пальцы цеплялись за его одежду, и раздавался надрывающий душу плач.

— Вот, дожили!

— Выходит: пропадай моя телега, все четыре колеса, — сказал неожиданно спокойным голосом раненный в голову моряк, лежавший на одной из коек.

Его спокойный, даже насмешливый голос пронял фельдшера сильнее отчаянных мужских рыданий. Никита вспомнил, что рота, в которой он находился, почти вся полегла на этом рубеже, что отступать приходится с разрозненной горсткой людей… И, уже не пытаясь отцеплять от себя протянутые к нему руки, он сказал громко:

— Не надо отчаиваться. Я верю — наши скоро придут обратно. В прошлом году от Москвы немцев отбросили. Неужели в Вертячем не сладят? Я остаюсь с вами.

Горбачев, стоявший в тяжком оцепенении, сердито подергал себя за белые усы и неожиданно улыбнулся.

— Ну, чего вы, ребятки, взревели? — теплым голосом обратился он к своим подопечным. — Ваше дело какое? Вы раненые и к военным событиям теперь отношения не имеете. Значит, и трогать вас никто не будет, потому что есть такие правила международные. Раз не берут нас наши, значит, невозможно взять. А товарищ фельдшер правильно говорит: отобьют они хутор обратно. Видите, не побоялся, остается с вами.

Хирург, точно ребенка, поднял на руки безногого солдата и понес его на место, огромный, костистый и сильный, несмотря на свои семьдесят лет. И оттого, что он никуда не убежал, а начал вместе с Никитой всех устраивать и укладывать, а потом сел и деловито запалил цигарку из самосада, чего раньше не разрешал себе в палатах, люди сразу успокоились…

«Правильно говорил комиссар у Чекановых, — подумал Горбачев, когда гитлеровцы ворвались в госпиталь. — Это не солдаты, а черт знает кто! Не хотел я расстраивать раненых. Наплел им… Да и то: чем тут поможешь?»

Никита испугался, когда увидел, что в дом вошли фашисты. Он не ожидал от них ничего хорошего, несмотря на уверения хирурга. И точно: между койками встал один с автоматом, а из комнаты, где была операционная, другие фашисты в серо-зеленой форме начали выгонять, легонько толкая прикладами, двух молоденьких санитарок. Девушки, приподняв руки, с лицами белее халатов, молча пятились к выходу. Никита оглянулся и увидел, как расширенными, бешеными глазами смотрел на пришельцев раненый моряк, как он искал дрожащими пальцами края кровати и уже оперся, приподнялся, но забинтованная голова перевесила, опрокинула его на подушку. Тогда Никита подбежал к солдатам и цепко схватил за локоть крайнего. Тот обернулся, скорее удивленный, чем рассерженный.

— Это что за образина? — весело обратился он к приятелям. — Он имеет явное намерение помешать нашей маленькой потехе! Как ты думаешь, Отто?

Отто, настроенный не так благодушно, замахнулся и замер: в палату входили офицеры.

— Кто такоф-ф? — спросил один из них не без любопытства. — Калмык?

Никита не ответил: в сенях послышался женский плач, гневный голос Горбачева, затем раздался выстрел.

Никита кинулся туда, но удар прикладом сбил его с ног.

— Калмыки — жители здешних степей, буддисты, — как будто ничего не случилось, продолжал офицер, заискивая перед старшим по чину эсэсовцем. — Мы играем пока что на их национальном чувстве. Вызвали лам из Тибета, бывших князьков. Организовали через них разведку, захват гуртов скота. И для рекламы очень важно — калмыцкий народ подносит фюреру подарок: коня в серебряной сбруе, подкованного серебром. — Говоривший опять обратился к Никите: — Мы тебя будем снимать для пресса: калмык-перебежчик.

— Я не стану перебежчиком!

— Взять! — приказал старший из офицеров. — Остальных закрыть в доме и немедленно сжечь, чтобы не разводить заразу.

40

Снимка для прессы не получилось. Никита закрывал лицо, отворачивался. Его били, сначала слегка, потом жестоко. Он защищался отчаянно.

— Кого ты боишься? — спросил немец-переводчик, которому надоела эта возня. — Вашим коммунистам пришел конец.

— Я не боюсь. Но ты врешь: наши вернутся, и вы еще ответите за раненых, сожженных в госпитале.

— О! Медицинский работник! — воскликнул вошедший начальник полевой жандармерии и подмигнул офицеру, решившему сфотографировать Никиту вместо калмыка для фронтовой прессы. — Тут мы должны проявить гуманность. Старый дурак хирург говорил о международных договорах? Ну, вот мы и поступим гуманно. Отправим этого фельдшера в лагерь, где работают люди, окончившие специальные курсы, как убивать, не применяя оружия. Там он будет сам молить о смерти. Переведите этому косоглазому молодчику, что я сказал. — Начальник жандармерии шагнул к двери, поправил на ходу перчатку, небрежно бросил офицеру: — Приходите завтра. Мы получим партию самых настоящих калмыков. Можете заснять их для прессы перед отправкой эшелона в лагерь.