Собрание сочинений. Том 46 часть 1
Шрифт:
(С 1806 по 1855 г. учетная ставка во Франции не достигала 6%; в течение 50 лет оставался неизменным максимумом трехмесячный срок принимаемых к учету торговых векселей.)
Слабость, с которой у Даримона защищается банк, и его, Даримона, собственное неправильное представление видны, например, из следующего места приводимого Даримоном фиктивного [I—6] диалога.
Противник банка говорит:
«Благодаря вашей монополии вы являетесь распределителем и регулятором кредита. Когда вы проявляете суровость, то дисконтеры не только вам подражают, но и превосходят вас по суровости… Вашими мероприятиями вы вызвали застой в делах» (там же, стр. 5).
Банк отвечает, и притом «смиренно»:
«А что же мне, по-вашему, было делать — смиренно говорит банк… — Чтобы обезопасить себя от заграницы, я должен обезопасить себя от своих соотечественников… Прежде всего я должен предотвратить отлив звонкой монеты, без которой я ничего
Банку приписывается нелепость. Его заставляют уклониться от вопроса и отделаться общей фразой, для того чтобы иметь возможность ответить ему тоже общей фразой. В этом диалоге банк разделяет иллюзию Даримона насчет того, что благодаря своей монополии банк действительно регулирует кредит. На самом же деле сила банка начинается лишь там, где кончается сила частных «дисконтеров», т. е. в тот момент, когда его собственная сила сама уже чрезвычайно ограничена. Пусть банк при застойном состоянии денежного рынка, когда всякий учтет по 21/2%, остановится на 5%, тогда дисконтеры, вместо того чтобы подражать ему, вырвут у него из-под носа все операции. Нигде это не обнаруживалось более наглядно, нежели в истории Английского банка со времени закона 1844 г. , который в отношении учетных операций и т. д. превратил Банк в действительного соперника частных банкиров. Чтобы обеспечить себе известную, и притом возрастающую, долю в учетных операциях в периоды застойного состояния денежного рынка, Английский банк постоянно был вынужден снижать учетную ставку, доводя ее не только до уровня частных банкиров, но часто даже ниже. Таким образом, его «регулирование кредита» следует понимать cum grano salis , между тем как Даримон делает исходным пунктом свое суеверное представление о безусловном контроле над денежным рынком и кредитом со стороны банка.
Вместо того чтобы критически исследовать условия действительной власти банка над денежным рынком, Даримон тотчас цепляется за фразу, что звонкая монета для банка — это все и что банк должен предотвратить ее отлив за границу. Один из профессоров Коллеж де Франс (Шевалье) возражает:
«Золото и серебро — такие же товары, как и все другие… Металлические резервы банка нужны лишь для того, чтобы в критические моменты отправлять их за границу для необходимых закупок».
Банк отвечает:
«Металлические деньги — не такой же товар, как все другие; они — орудие обмена, и в силу этого титула они пользуются привилегией предписывать законы всем другим товарам».
Здесь между бойцами внезапно появляется Даримон:
«Следовательно, именно этой привилегии, которой пользуются золото и серебро, — привилегии быть единственными аутентичными орудиями обращения и обмена, — нужно приписать не только нынешний кризис, но и периодические торговые кризисы».
По мнению Даримона, чтобы справиться со всеми неприятностями кризисов,
«достаточно было бы того, чтобы золото и серебро стали такими же товарами, как и другие, или, точнее говоря, чтобы все товары стали орудиями обмена на тех же правах (аu meme titre) (в силу такого же титула), как золото и серебро; чтобы продукты действительно обменивались на продукты» (там же, стр. 5—7).
Как плоско поставлен здесь вопрос, являющийся предметом спора! Поскольку банк выпускает денежные обязательства (банкноты) и долговые обязательства на капитал, подлежащие оплате в золоте (или серебре) (депозитах), то он, само собой разумеется, лишь до известного момента может созерцать и переносить уменьшение своего металлического запаса, не реагируя на это. Подобные соображения не имеют никакого отношения к теории металлических денег. К теории кризисов Даримона мы еще вернемся.
В разделе «Краткая история кризисов обращения» г-н Даримон опускает английский кризис 1809—1811 гг. и ограничивается тем, что, говоря о 1810 годе, отмечает назначение комитета о слитках, а, говоря о 1811 годе, опять опускает действительный кризис (начавшийся в 1809 г.) и ограничивается упоминанием о принятии палатой общин резолюции, утверждающей,
«что обесценение банкнот по отношению к слиткам вызвано не обесценением бумажных денег, а вздорожанием слитков»,
и о памфлете Рикардо в котором выставляется противоположное утверждение, ведущее, по Даримону, к тому выводу, что
«наиболее совершенный вид денег — это бумажные деньги» (A. Durimon. De la reforme des banques. Paris, 1856, стр. 22—23).
Кризисы 1809 и 1811 гг. были в данном случае важны потому, что банк выпускал тогда необратимые банкноты, и, следовательно, кризисы ни в какой мере не вытекали из обратимости банкнот в золото (металл), и их, стало быть, никоим образом нельзя было предотвратить путем отмены этой обратимости. Даримон ловко обходит эти факты, опровергающие его теорию кризисов. Он цепляется за афоризм Рикардо [о преимуществах бумажных денег], хотя это не имело никакого отношения собственно к вопросу, рассматриваемому
в рикардовском памфлете, - к вопросу об обесценении банкнот. Даримон игнорирует тот факт, что рикардовское учение о деньгах, с его ложными предпосылками, будто банк контролирует количество находящихся в обращении банкнот, будто количество средств обращения определяет цены, тогда как, наоборот, цены определяют количество средств обращения и т. д., — полностью опровергнуто. Во времена Рикардо еще не было никаких детальных исследований относительно явлений денежного обращения. Это мимоходом.[б) Ошибочное объяснение кризисов привилегированным положением золота и серебра. Вопрос об обратимости банкнот в золото и серебро. Невозможность революционизировать буржуазные производственные отношения посредством банковских и денежных реформ]
Золото и серебро — такие же товары, как и все другие. Золото и серебро — не такие же товары, как все другие: как всеобщее орудие обмена они — привилегированные товары, и именно в силу этой привилегии они низводят на низшую ступень другие товары. Таков конечный анализ, к которому Даримон сводит этот антагонизм. Отмените привилегию золота и серебра, низведите их до ранга всех других товаров — решает Даримон в конечном счете, — и тогда у вас не будет специфических зол, связанных с золотыми и серебряными деньгами или с обратимыми в золото и серебро банкнотами. Этим вы устраните все беды. Или, лучше сказать, предоставьте всем товарам ту монополию, которой теперь обладают исключительно только золото и серебро. Сохраните папу, но сделайте каждого человека папой. Отмените деньги, превратив всякий товар в деньги и наделив его специфическими свойствами денег.
Здесь как раз возникает вопрос, не выражает ли формулированная Даримоном проблема свою собственную несуразность, в результате чего невозможность ее решения заложена уже в тех условиях, которые этой задачей поставлены. Ответ часто может заключаться лишь в критике вопроса, и вопрос часто может быть разрешен лишь [I—7] путем отрицания самого вопроса.
Действительный вопрос заключается в следующем: не вызывает ли сама буржуазная система обмена необходимости в специфическом орудии обмена? Не создает ли она необходимым образом особого эквивалента для всех стоимостей? Одна форма этого орудия обмена или этого эквивалента может быть более удобной, более подходящей, связанной с меньшими затруднениями, чем другая. Однако затруднения, проистекающие из существования особого орудия обмена, особого, но тем не менее всеобщего эквивалента, должны были бы все снова и снова возникать при всякой форме, хотя и различным образом. Конечно, от самого этого вопроса Даримон с энтузиазмом уходит. Отмените деньги и не отменяйте их! Отмените исключительную привилегию, которой обладают золото и серебро благодаря своей исключительности в качестве денег, но сделайте все товары деньгами, т. е. дайте им всем вместе такое свойство, которое не может существовать, будучи отделено от этой исключительности.
При отливах драгоценного металла действительно обнаруживается некоторое противоречие, которое Даримон преодолевает так же поверхностно, как и понимает. Оказывается, что золото и серебро не являются такими же товарами, как все другие, и современная политическая экономия внезапно и с ужасом замечает, что она время от времени все снова и снова возвращается к предрассудкам меркантилистской системы. Английские экономисты пытаются преодолеть трудность при помощи разграничения. В моменты таких денежных кризисов, говорят они, требуется не золото и серебро как деньги, не золото и серебро как монета, а золото и серебро как капитал. Они забывают добавить: как капитал, но капитал в определенной форме золота и серебра. Если бы капитал мог быть вывезен в любой форме, то отчего же происходит отлив именно этих товаров, в то время как большинство других товаров обесценивается из-за недостатка отлива?
Возьмем определенные примеры: отлив драгоценного металла вследствие неурожая внутри страны какого-нибудь основного продукта питания (например, хлеба), из-за неурожая за границей, вызывающего вздорожание какого-нибудь импортируемого предмета широкого потребления (например, чая); отлив драгоценного металла вследствие неурожая решающих видов промышленного сырья (хлопок, шерсть, шелк, лен); отлив драгоценного металла, обусловленный чрезмерным импортом (вследствие спекуляции, войны и т. д.). В случае неурожая внутри страны возмещение внезапных или длительных потерь какого-нибудь продукта (хлеба, чая, хлопка, льна и т. д.) наносит нации двойной ущерб. Часть ее вложенного капитала или труда не воспроизведена; это — действительные потери для производства. Часть воспроизведенного капитала должна быть отдана для того, чтобы заполнить образовавшиеся бреши, и притом такая часть, которая не находится в простой арифметической пропорции к потерям, так как на мировом рынке дефицитный продукт, вследствие уменьшения предложения и увеличения спроса, повышается в цене и не может не повышаться.