Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

На площади все снова азартно зашевелилось: началась джигитовка…

Кузнец Федор Туранин, в прошлом хлебороб, на верховых лошадей и рысаков смотрит со снисходительной усмешкой. Конечно, красиво летит во весь опор степной скакун, выносливый, неприхотливый, быстрый, как ураган. Хорош и рысак, когда, играя литыми под атласной шкурой мускулами, высоко вскинув голову с поставленными торчком ушами, идет он рысью, щегольски выбрасывая стройные ноги. Всякий невольно обласкает его взглядом, но если разобраться по существу…

— Разве это конь? Идет, пританцовывает тоненькими ножками, как барышня. Куда его в крестьянстве, к примеру: ни пахать, ни бороновать. Клади возить тоже негож, — не стесняясь соседей, вслух рассуждал Федор. — Вот у нас в артиллерии кони были в японскую войну, опять же на германских позициях… То кони! На спине выспаться можно: как стол спина! Верхом ехать, конечно, трудно. Зато тяга! Сила! А джигитовка эта самая — баловство. Ну чего он лезет под пузо коню? Повис с седла, ровно летучая мышь, да еще мешок напялил на башку. Вона как сиганул наземь да опять в седло… А кабы промахнулся? Зачем такие поигрунки?

Стоявшие рядом горожане оглядывались на громкоголосого кузнеца. Одни посмеивались, другие пожимали плечами: вот, мол, чудак отыскался.

Федор Туранин плечист, ширококост, большенос. После недавнего ранения на щеках впадины (мало того, что получил уже три осколочных): пробило пулей навылет через рот, когда с криком «ура!» бежал с пехотой в атаку.

Несмотря на грозную внешность, он был добрым, уживчивым человеком и хорошим семьянином. Дома с матерью две маленькие дочурки — еще несмышленыши, а сыновья пришли с ним. Старший, Костя, черномазый, похожий на мать-цыганку, все вертелся, как сорока на колу: высматривал Фросю. Заметив издалека не ее, а Харитона, стал продираться к нему. Двенадцатилетний Гераська, освобожденный матерью ради праздника от обязанностей няньки, потащился за братом и был прещедро за то вознагражден встречей со сверстником Пашкой.

Тут-то друзья и пустились азартно разбирать подробности штурма городка, ловкость джигитовщиков и достоинства казачьих лошадей. Обсудили они и пробежавшую весть о том, что, когда стемнеет, будет устроен небывалый фейерверк. Покрикивания лоточников, продававших пирожки и разные лакомства, не очень занимали их: ребятам только бы по куску хлеба добыть. Про халву и пряники думать нечего: в карманах ни полушки, а просить у братьев и отцов — зряшное дело. Дороговизна военного времени скоро всех доконает.

Харитон опять будто под землю провалился, а Фрося стояла возле Пашки, пряменькая, строгая, спрятав озябшие руки в длинные рукава полупальто, сшитого когда-то к свадьбе матери. Черная тугая коса, отливая синевой, тяжело висела за плечами.

— Здравствуй, Фрося! — сказал Костя, радуясь встрече.

— Здравствуй, — сухо ответила она.

Нашелся кавалер — молоко на губах не обсохло! Правда, он уже работает в мастерских и чуточку старше ее, но какой это возраст для мужчины — шестнадцать лет! Другое дело девичьи пятнадцать… Даже повивальная бабка Зыряниха, знатный человек в Нахаловке, сказала нынче:

— Выровнялась, девушка, заневестилась. Ну, дай-то бог хорошего женишка, чтоб не засидеться в перестарках.

Все девчата боялись остаться в перестарках, страшило это и Фросю. Однако мысль о замужестве тоже не очень привлекала: далеко не каждой женщине выпадает счастливая семейная жизнь. У матери и ее соседок мужья были работяги, трезвенники, дома никогда не скандалили, но при всем старании выбиться из дикой, гнетущей нужды не могли. Среди рабочих жили в достатке только машинисты поездов, но никто из них не обращал еще внимания на девочку-подростка.

— Ну как тебе здесь, весело? — спросил Костя, озадаченный ее неприветливым тоном.

Фрося почти надменно прищурила ресницы, побелевшие от инея:

— Само собой разумеется.

Держала она сейчас на примете золотисто-рыжего скакуна, что выступал первым перед зрителями: казаки, спешась, один за другим начали проводить своих питомцев перед судейским столом.

Господа на трибунах, убранных коврами, кричали наравне с простым народом «ура» победившему Нестору Шеломинцеву, били в ладоши. Девушка, укутанная в пышные меха, перевесившись через барьер, потребовала, чтобы он разрешил ей погладить лошадь.

У Фроси даже во рту пересохло, когда он, высоко держа поводья во вскинутом кулаке и этим еще больше задирая широконоздрую голову коня, подвел его к трибуне. Девушка, придерживая одной рукой муфту, без боязни погладила нервную морду лошади с выпуклым узором вен под тонкой кожей, поправила челку над ее сторожко скошенным глазом и сказала Нестору, что слово «казак» звучит как название хищной птицы.

Он снисходительно улыбнулся, смело глядя на капризницу в богатой собольей шубке. Шапочка из баргузинского соболя подчеркивала выхоленность ее нежного лица. Бриллиантовые серьги сверкали голубоватыми огоньками в розовых от холода ушах.

«Ничего, пригожа», — говорил безотчетно нежный взгляд Нестора, и красавица ярко зарделась, обернувшись к окружавшим ее поклонникам, залепетала по-французски:

— Стремительность и смелость — вот девиз нашего времени! Не правда ли, господа?

— Совершенно верно, мадемуазель, — не очень чисто, но уверенно произнес тоже по-французски Нестор (окончивший после станичной школы казачье училище в Оренбурге) и отошел, поглаживая взмыленную шею коня…

5

— Это Софья, дочь орлесовского пайщика Кондрашова, — пояснил Костя, проследив взгляд Фроси. — В институте благородных девиц училась в Петрограде. Вон где!

— Откуда ты знаешь? — с неведомо почему прорвавшейся досадой спросила Фрося.

— На вот! Мы всех здешних тузов на примете держим. Дай срок, собьем с них спесь. А Софья-то, говорят, приз за красоту получила, — добавил Костя, настороженный необычным тоном девушки.

— Нарядить ее в дерюгу, никто бы и внимания не обратил.

— Ты у нас не нарядная, а небось везде примечают. — Костя вдруг тоже взорвался ни с того ни с сего. — Дать бы кирпичиной по затылку этому хорунжему!

— Какому хорунжему? — Фрося попыталась показать полное безразличие, а у самой так забилось сердце, что кровь в лицо бросилась, залив тонкий румянец, наведенный морозом.

— Этому, который сейчас Софье Кондрашовой амуры строил. Видать, отпетый бабник. У него и глаза-то как у нашего кота — пустые, зеленые.