Собрание сочинений. Том 7

«Равным образом я никогда не занимал командных должностей, поэтому я и не могу нести ответственности за действия других. И я протестую против отождествления моих действий с грязью и мутью, которая, я знаю это, к сожалению, пристала напоследок к революции».

Так как г-н Кинкель «вступил в безансонскую роту в качестве рядового» и так-как этими словами он бросает подозрение на всех командиров, то не было ли его долгом высказаться в пользу, по крайней мере, своего непосредственного начальника, Виллиха?

«Я никогда не служил в армии, следовательно, и не нарушал присяги, не применял против моего отечества военных знаний, которые могли бы быть мной приобретены на службе у моего отечества».

Разве это не прямой донос на взятых в плен бывших прусских солдат, на Янсена и Бернигау, которые вскоре после этого и были расстреляны, разве это не было полным оправданием смертного приговора над уже расстрелянным Дорту?

Точно так же г-н Кинкель выдает военному суду и свою собственную партию, разглагольствуя о каких-то планах уступки Франции левого берега Рейна и объявляя себя чистым от этих преступных помыслов. Г-н Кинкель отлично знает, что о присоединении Рейнской провинции к Франции говорили только в том смысле, что эта провинция в момент решительной схватки между революцией и контрреволюцией безусловно станет на сторону революции, кто бы ее ни представлял, — французы пли китайцы. Он не преминул также сослаться на свой мягкий характер, который позволил ему, в отличие от диких революционеров, если и не как члену партии, то как человеку, быть в хороших отношениях с Арндтом и другими консерваторами.

«Моя вина состояла только в том, что я летом продолжал желать того же самого, чего в марте желали вы все, чего желал весь немецкий народ!»

Он изображает себя здесь борцом за одну лишь имперскую конституцию, который никогда ничего большего и не желал, кроме как этой конституции. Примем его заявление к сведению.

Г-н Кинкель касается мимоходом статьи, которую он написал по поводу погрома, произведенного в Майнце прусскими солдатами^[181], и говорит:

«Как же со мной поступили? Во время моего отсутствия меня вторично по этому поводу вызывали в суд и, так как я не мог явиться защитить себя, то я был приговорен, как мне недавно передавали, к лишению избирательных прав на 5 лет. Пять лет лишения избирательных прав — вот к чему меня приговорили; для человека, который уже однажды имел честь быть депутатом, — это исключительно жестокое наказание» (!).

«Как часто мне приходилось слышать, что я «плохой пруссак»; упрек этот меня задевал… Ну что же! Моя партия в настоящий момент потерпела в моем отечестве поражение. Если теперь прусская корона поведет наконец смелую и сильную политику, если его королевскому высочеству, нашему престолонаследнику, принцу Прусскому, удастся объединить Германию мечом, — ибо иначе это осуществить невозможно, — сделать ее великой и уважаемой перед лицом наших соседей, обеспечить ей действительно и надолго внутреннюю свободу, оживить снова торговую жизнь, распределить равномерно по всей Германии то военное бремя, которое теперь слишком тяжело ложится на плечи Пруссии, и, прежде всего, обеспечить куском хлеба бедняков моего народа, представителем которого я себя считаю, — если удастся все это сделать вашей партии — я буду с вами! Честь и величие моего отечества дороже мне моих политических идеалов; я умею ценить французских республиканцев 1793 года» (Фуше и Талейрана?), «которые добровольно склонились перед величием Наполеона в интересах Франции; если бы так случилось, и народ мой еще раз оказал бы мне честь избрать меня своим депутатом, — я был бы одним из первых депутатов, которые с радостью в сердце воскликнули бы: Да здравствует германская империя/Да здравствует империя Гогенцоллернов! Если иметь такие воззрения — означает быть плохим пруссаком, то в таком случае я и не желаю быть хорошим пруссаком».

«Господа, подумайте также немного о покинутых жене и ребенке перед вынесением приговора человеку, который сегодня, благодаря превратности человеческой судьбы, стоит перед вами таким глубоко несчастным».

Эту речь г-н Кинкель произнес в то самое время, когда двадцать шесть его товарищей были — подобным же военным судом — приговорены к смерти и расстреляны. Это были люди, которые умели смотреть в глаза смерти иначе, чем Кинкель в глаза своих судей. Во всяком случае Кинкель был вполне прав, выставляя себя совершенно безобидным человеком. Только по недоразумению мог он оказаться в рядах своей партии; и было бы совершенно бессмысленной жестокостью со стороны прусского правительства дальше удерживать его в тюрьме.

Написано К. Марксом и Ф. Энгельсом в середине апреля 1850 г.

Напечатано в журнале «Neue Rheinische Zeitung. Politisch-okonomische Revue» № 4, 1850 г.

Печатается по тексту журнала

Перевод с немецкого

К. МАРКС и Ф. ЭНГЕЛЬС

ЗАЯВЛЕНИЕ ЭМИГРАНТСКОГО КОМИТЕТА

В берлинской «Abend-Post» от 14 апреля помещено следующее сообщение, датированное: Штеттин {Польское название: Щецин. Ред.}, 11 апреля.

«В отношении помощи эмигрантам в Лондоне принят следующий порядок: деньги следует направлять Бухеру, который установит связь со Шраммом (из Штригау {Польское название: Стшегом. Ред.}), поскольку между двумя другими комитетами существуют несогласия и деньги ими распределяются пристрастным образом».

В Лондоне фактически существует только один эмигрантский комитет, а именно — нижеподписавшийся, который был основан в сентябре прошлого года, когда началась эмиграция в Лондон. С тех пор имели место попытки создать другие эмигрантские комитеты; они остались безрезультатными. Нижеподписавшийся комитет был до сего времени в состоянии поддерживать (хотя бы настолько, чтобы они не голодали) нуждающихся в помощи эмигрантов, которые все, за исключением четырех или пяти, обращались к нам. Но вследствие массового наплыва эмигрантов, вызванного в последнее время высылками из Швейцарии, средства этого комитета оказались в конце концов почти совершенно исчерпанными. Эти средства распределялись совершенно равномерно, независимо от партийной принадлежности, между всеми теми, кто мог доказать, что участвовал в немецком революционном движении и нуждается в помощи. Наименование «социал-демократический» этот комитет принял не потому, что он поддерживал лишь эмигрантов, принадлежавших к этой партии, а потому, что он преимущественно пользовался денежными средствами этой партии, как это было заявлено уже в его воззвании в ноябре прошлого года^[182].

Слух, вызванный, повидимому, подготовлявшейся в Швейцарии лотереей в пользу эмигрантов, будто здесь, в Лондоне, для эмигрантов запасено много денег, привел к тому, что в наш комитет стали поступать требования, которые невозможно было удовлетворить. С другой стороны, преднамеренно распространяемые в это же самое время в газетах слухи о раздорах между конкурирующими комитетами препятствовали отправке в Лондон достаточного количества денег. Нижеподписавшийся комитет, стремясь выяснить, существуют ли другие комитеты и имеются ли другие источники средств для поддержки эмигрантов, предложил эмигрантам направить делегацию к гражданам Струве, Рудольфу Шрамму и Луи Бауэру (из Штольпе). Это было сделано. Делегация привезла следующие ответы:

Гражданин Шрамм (из Штригау) заявил, что не принадлежит ни к одному из эмигрантских комитетов, но получил некоторое количество лотерейных билетов от Галера из Женевы с поручением отослать выручку в Женеву. Другой комитет якобы существует только на бумаге.

Гражданин Струве заявил, что денег у него нет, а имеются только билеты, которых он еще не распространил.

Гражданин Бауэр дал следующее письменное разъяснение:

«В ответ на запрос эмигранта Клейнера сим заявляю, что здешний эмигрантский комитет при Демократическом союзе не в состоянии поддержать даже одного политического эмигранта и что касса этого общества, после того как были израсходованы для подобной цели 2 ф. ст. 15 шилл., со своей стороны, также не будет в состоянии оказывать помощь.

Лондон, 8 апреля 1850 г.

Д-р Бауэр, президент комитета помощи Демократического союза».

Гг. Струве и Шрамм рекомендовали эмигрантам избрать эмигрантский комитет из своей среды или из числа политически нейтральных лиц. Нижеподписавшийся комитет предложил эмигрантам самим принять решение по данному предложению. В ответ последовало следующее заявление эмигрантов:

«Социал-демократическому эмигрантскому комитету.

Лондон, 7 апреля 1850 года. — Нижеподписавшиеся эмигранты считают своим долгом, в связи с обсуждением вопроса о том, не передать ли заботы о нас комитету, избранному из нашей же среды, заявить ныне действующему комитету, что по искреннему убеждению как старых, так и недавно прибывших эмигрантов, ему следует выразить нашу глубочайшую благодарность за его деятельность и за взятый на себя труд по ведению дел, поскольку средства, которыми надлежало распоряжаться, распределялись всегда к нашему

полному удовлетворению. Нам остается лишь выразить пожелание, чтобы эти товарищи продолжали заботиться о нас, пока всеми нами желаемая скорая революция не освободит их от этой заботы.

С братским приветом (следуют подписи)»

Этот документ, составленный самими эмигрантами, является наилучшим ответом на вышеупомянутое сообщение и другие подобные инсинуации в печати. Впрочем, мы вообще не стали бы отвечать, если бы разъяснение подобных заявлений широкой публике не было в интересах самих нуждающихся в поддержке эмигрантов.