Собрание сочинений. Том 8

Прибыв после окончания баденского восстания в Лондон, он с крайним негодованием стал отзываться о молодых людях, из-за которых забывали и которые сами забывали великого мужа дореволюционного и послереволюционного периода. Он всегда был лишь l'homme de la veille или l'homme du lendemain {человеком вчерашнего или человеком завтрашнего дня. Ред.}, но никогда не был l'homme du jour {человеком сегодняшнего дня. Ред.}, а тем паче — de la journee {дня решительных действий. Ред.}. Так как настоящей гремучей ртути все еще не открыли, приходилось изыскивать новые средства борьбы с реакцией. Поэтому он потребовал принесения в жертву двух миллионов голов, дабы в качестве диктатора он мог погрузиться по щиколотку в кровь, — разумеется, пролитую другими. В сущности дело сводилось к тому, чтобы вызвать скандал. Реакция за свой счет препроводила его в Лондон, теперь посредством высылки из Англии она должна была также бесплатно препроводить его в Нью-Йорк. Затея, однако, не удалась и привела лишь к тому, что французские радикальные газеты обозвали его дураком, требующим двух миллионов голов лишь потому, что сам он никогда не рисковал своей собственной. Но чтобы достойно увенчать дело, он свою кровожадную, кровавую статью напечатал… в «Deutsche Londoner Zeitung» бывшего герцога Брауншвейгского — конечно, за наличные деньги.

Густав и Гейнцен издавна питали друг к другу чувства взаимного уважения. Гейнцен выдавал Густава за мудреца, а Густав Гейнцена — за вояку. Гейнцен едва мог дождаться окончания европейской революции, чтобы положить конец «губительным раздорам среди демократической немецкой эмиграции» и вновь приняться за свои домартовские дела. Он «представил на обсуждение программу германской революционной партии в качестве своего предложения и проекта». Программа эта выделялась изобретением особого министерства для «той отрасли, которая не уступает по важности любой другой, — а именно для организации публичных игрищ, площадок для борьбы» (без града пуль) «и садов», а также декретом, «отменяющим преимущества лиц мужского пола, в частности в браке» (особенно также ив тактике удара во время войны. См. Клаузевиц). Программа эта, представлявшая собой в сущности только дипломатическую ноту Гейнцена Густаву, — никто другой, собственно, не обратил на нее никакого внимания, — вместо единения вызывает лишь немедленный разрыв между обоими каплунами. Гейнцен требовал назначения для «революционного переходного времени» единоличного диктатора, непременно пруссака родом, причем, во избежание недоразумений, он добавлял: «Диктатором не может быть солдат». Густав же, наоборот, требовал диктатуры троих, в число коих, кроме него, должно было войти по крайней мере еще два баденца. К тому же Густаву показалось, что он обнаружил, будто Гейнцен в поспешно опубликованной программе украл у него какую-то «идею». Так провалилась эта вторая попытка единения, и Гейнцен, совершенно непризнанный светом, вернулся во мрак неизвестности, в котором пребывал до тех пор, пока не нашел, что английская почва для него невыносима и не отплыл осенью 1850 г. в Нью-Йорк.

VII ГУСТАВ И КОЛОНИЯ ВОЗДЕРЖАНИЯ

После того как неутомимый Густав сделал еще одну безуспешную попытку образовать вместе с Фридрихом Бобцином, Хаббеггом, Освальдом, Розенблюмом, Конхеймом, Грунихом и другими «выдающимися» мужами центральный эмигрантский комитет, он направил свои стопы в Йоркшир. Здесь должен был расцвести волшебный сад, в котором царил бы не порок, как в саду Альчины [199] , а добродетель. Один старый отличавшийся юмором англичанин, которому наш Густав надоедал своими теориями, поймал его на слове и отвел ему в Йоркшире несколько моргенов болотистой земли с непременным условием, чтобы там была основана «колония воздержания», где строжайше воспрещалось бы всякое употребление мяса, табака и спиртных напитков, где допускалась бы только растительная пища и где каждый колонист был бы обязан по утрам вместо молитвы читать главу из сочинения Струве о государственном праве. Кроме того, колония должна была содержать себя собственным трудом. В сопровождении своей Амалии, желторотого шваба Шнауффера и еще нескольких соратников Густав смиренно отправился в поход и основал «колонию воздержания». Об этой колонии можно сказать, что в ней господствовало мало «благосостояния», много просвещения и неограниченная «свобода» скучать и худеть. И вот в одно прекрасное утро наш Густав открыл обширный заговор. Его компаньоны, не обладавшие его жвачными наклонностями и питавшие отвращение к растительной пище, порешили за его спиной зарезать единственную старую корову, молоко которой являлось главным источником дохода «колонии воздержания». Густав всплеснул руками, залился горючими слезами по поводу вероломства по отношению к подобной нам твари божьей, с негодованием объявил, что колония распускается, и решил сделаться мокрым квакером [200] , если ему и на этот раз не удастся в Лондоне вновь вызвать к жизни «Deutscher Zuschauer» или основать какое-либо «временное правительство».

199

Альчина — персонаж из поэмы Ариосто «Неистовый Роланд»; злая волшебница.

200

Квакеры (официальное название — «Общество друзей») — христианская протестантская секта, образовавшаяся в Англии во время буржуазной революции XVII в. и получившая широкое распространение также в Северной Америке. Квакеры отвергали официальную церковь с ее обрядностью, проповедовали пацифистские идеи. «Мокрыми» квакерами называли (в отличие от ортодоксальных членов секты — «сухих» квакеров) сторонников возникшего в 20-х годах XIX в. течения, выступавшего за обновление догмы квакерства.

VIII

Арнольд, которого никак не устраивало отшельническое житье в Остенде и которого тянуло к «повторному появлению» перед публикой, прослышал о густавовой беде. Он немедленно решил поспешно вернуться в Англию и на плечах Густава подняться до положения одного из пентархов европейской демократии. Дело в том, что в это время из Мадзини, Ледрю-Роллена и Дараша образовался Европейский центральный комитет [201] , душой которого был Мадзини. Руге учуял здесь вакантное местечко. Правда, у Мадзини был им самим произведенный в генералы Эрнст Хауг, но он еще мог назначить его немецким сотрудником своего «Proscrit» [202] , однако сделать этого совершенно безвестного человека членом своего Центрального комитета он не мог хотя бы из соображений приличия. Нашему Руге было известно, что Густав был знаком с Мадзини еще по Швейцарии. Он, со своей стороны, хотя и знал Ледрю-Роллена, но сам, к несчастью, был ему незнаком. И вот Арнольд поселился в Брайтоне, стал баловать и миловать простодушного Густава, обещал ему основать вместе с ним в Лондоне «Deutscher Zuschauег» и даже за свой счет предпринять совместное демократическое издание роттек-велькеровского словаря политических наук. В то же время одной из провинциальных немецких газет, каковые он в соответствии со своими принципами всегда имел под рукой (на этот раз жребий выпал на долю «Bremer Tages-Chronik» [203] попа Дулона, принадлежащего к «Друзьям света»), он рекомендовал нашего Густава в качестве великого мужа и сотрудника. Рука руку моет — Густав рекомендовал Арнольда Мадзини. Так как Арнольд изъяснялся на совершенно непонятном французском языке, никто не мог ему помешать представиться Мадзини в качестве величайшего мужа и особенно в качестве «мыслителя» Германии. Видавший виды итальянский фанатик с первого взгляда признал в Арнольде нужного ему человека, homme sans consequence {ничтожного, незначительного человека. Ред.}, который мог бы ставить под его антипапскими буллами подпись от имени немцев. Таким образом, Арнольд Руге стал пятой спицей в колеснице европейской центральной демократии. Когда какой-то эльзасец спросил Ледрю, как ему могло прийти в голову связаться о таким «bete» {«болваном». Ред.}, Ледрю резко ответил: «C'est l'homme de Mazzini» {«Это ставленник Мадзини». Ред.}. Когда же спросили Мадзини, почему он связался с Ледрю, совершенно безыдейным человеком, хитрец ответил: «C'est precisement pourquoi je l'ai pris» {«Именно поэтому я его и избрал». Ред.}. Мадзини сам имел все основания держаться подальше от идейных людей. А Арнольд Руге почувствовал, что он превзошел собственный идеал, и на некоторое время позабыл даже о Бруно Бауэре.

201

Европейский центральный комитет (полное название — Центральный комитет европейской демократии) был создан в июне 1850 г. в Лондоне по инициативе Мадзини. Комитет представлял собой организацию, объединявшую буржуазных и мелкобуржуазных эмигрантов из разных стран. Крайне неоднородная как по своему составу, так и по идейным позициям, организация просуществовала недолго; из-за обострившихся отношений между итальянскими и французскими эмигрантами-демократами Центральный комитет европейской демократии уже к марту 1852 г. фактически распался.

202

«Proscrit» — сокращенное название ежемесячного органа Центрального комитета европейской демократии «Le Proscrit, journal de la republique universelle» («Изгнанник, журнал всемирной республики»); издавался в Париже в 1850 году. Вышло два номера. В редакцию журнала входили Ледрю-Роллен, Мадзини, Хауг, Э. Араго, Дараш, Делеклюз, Ворцель. С конца октября 1850 г. преобразован в еженедельный журнал «La Voix du Proscrit» («Голос изгнанника»), который выходил в Сент-Амане (Франция) до сентября 1851 года.

203

«Bremer Tages-Chronik» («Бременская ежедневная хроника») — немецкая демократическая газета, выходила в 1849–1851 годах; с марта 1850 г. редактором газеты был Р. Дулон.

Когда же он должен был подписать первый мадзиниевский манифест, он с тоской вспомнил о тех временах, когда он выступал против профессора Лео в Галле и старика Фоллена в Швейцарии — первый раз как приверженец учения о святой троице, а второй — уже в качестве атеиста-гуманиста. Теперь надлежало вместе с Мадзини выступить в защиту бога против монархов. За это время философская совесть нашего Арнольда успела уже значительно деморализоваться благодаря связи его с Дулоном и прочими пасторами, среди которых он слыл философом. От некоторой слабости к религии вообще наш Арнольд в последнее время не мог отделаться, а кроме того его «честное сознание» нашептывало ему: «Подпиши, Арнольд! Paris vaut bien une messe [204] . Даром нельзя стать пятой спицей в колеснице временного правительства Европы in partibus! Подумай, Арнольд! Каждые две недели подписывать манифест, притом в качестве «membre du parlement allemand» {«члена германского парламента». Ред.}, в обществе самых великих мужей Европы!» И Арнольд подписал, обливаясь потом. «Странный курьез!» — бормотал он. — «Се n'est que le premier pas qui coute» {«Труден лишь первый шаг». Ред.}. Последнюю фразу он накануне вечером занес в свою записную книжку. Между тем испытания Арнольда еще не пришли к концу. После того как Европейский центральный комитет выпустил ряд манифестов — к Европе, к французам, к итальянцам, к силезским полякам, к валахам, очередь дошла, благо как раз произошло великое сражение при Бронцелле [205] , до Германии. В своем наброске Мадзини нападал на немцев за недостаток космополитизма и, в частности, за излишнюю заносчивость по отношению к итальянским колбасникам, шарманщикам, кондитерам, дрессировщикам сурков и продавцам мышеловок. Арнольд, пристыженный этим, все это признал. Больше того, он заявил, что согласен отдать Мадзини итальянскую часть Тироля и Истрию. Но этого оказалось недостаточно. Необходимо было не только усовестить немецкую нацию, — надобно было подействовать на ее слабые стороны. Арнольд получил приказ иметь на этот раз собственное мнение, поскольку он представляет немецкий элемент. Чувствовал он себя при этом как кандидат Иобс [206] . Он задумчиво почесал затылок н после долгих размышлений пролепетал: «Со времен Тацита германские барды поют баритоном и зимней порой зажигают на всех горах костры, чтобы греть у них ноги».

204

«Paris vaut bien une messe» («Париж стоит обедни») — слова Генриха IV, сказанные им в 1593 г. в связи с обещанием парижан признать его королем при условии перехода его из протестантства в католичество.

205

Великим сражением при Бронцелле здесь иронически называется незначительная стычка между прусским и австрийским передовыми отрядами 8 ноября 1850 г. во время восстания в Кургессене; Пруссия и Австрия, боровшиеся за гегемонию в Германии, оспаривали друг у друга право вмешательства во внутренние дела Кургессена с целью подавления восстания. В этом конфликте с Австрией, получившей дипломатическую поддержку со стороны России, Пруссии пришлось уступить.

206

Иобс — герой популярной в конце XVIII и начале XIX в. сатирической поэмы К. А. Кортума «Иобсиада».

«Барды, баритон и костры на всех горах! Это ли не поможет немецкой свободе!» — ухмылялся Мадзини. Барды, баритон, костры на горах и немецкая свобода попали в манифест как чаевые для немецкой нации [207] . К своему собственному удивлению Арнольд Руге выдержал экзамен и впервые понял, как мало требуется мудрости, чтобы управлять миром. С этого момента он больше, чем когда-либо, стал презирать Бруно Бауэра, написавшего уже в молодые годы восемнадцать увесистых томов.

207

Слова и выражения, по поводу которых иронизируют Маркс и Энгельс, заимствованы в перефразированном виде из текста обращения «К немцам» Центрального комитета европейской демократии, опубликованного в журнале «Voix du Proscrit» в ноябре 1850 года.

Пока Арнольд, на запятках Европейского центрального комитета, подписывал, таким образом, для Мадзини воинственные манифесты в защиту бога против монархов, движение в пользу мира под предводительством Кобдена не только широко распространилось в Англии, но даже перекинулось на ту сторону Немецкого моря, так что шарлатан-янки Элнхью Бёррит вместе с Кобденом, Яупом и Жирарденом и индейцем Каги-га-ги-ва-ва-бе-та могли устроить конгресс мира во Франкфурте-на-Майне [208] . У нашего Арнольда руки чесались воспользоваться также и этим случаем, чтобы совершить свое «повторное появление» и выпустить от своего имени манифест. Поэтому он сам себя назначил членом-корреспондентом этого франкфуртского собрания н послал туда чрезвычайно путаный манифест о мире, переложенный им из речей Кобдена на свой спекулятивный померанский язык. Некоторые немцы указывали Арнольду на противоречие между воинственной позицией его в Центральном комитете и его квакерским манифестом о мире. На это он обычно возражал: «На то и существуют противоречия. Такова диалектика. В молодости я изучал Гегеля». А «честное сознание» успокаивало его тем, что Мадзини не понимает по-немецки и поэтому ему легко втереть очки.

208

Речь идет о международном конгрессе, созванном буржуазными пацифистами во Франкфурте-на-Майне в августе 1850 года. Видную роль на конгрессе играли американский буржуазный филантроп Элихью Бёррит, лидер английских фритредеров Кобден, французский буржуазный политический деятель и публицист Жирарден, немецкий либерал, бывший глава либерального правительства в Гессен-Дармштадте Яуп; в конгрессе участвовали представители религиозной секты квакеров, а также вождь одного из индейских племен. Произнесенные на конгрессе речи носили ханжеский и лицемерный характер.

Протекция Харро Харринга, только что высадившегося в Гулле, также сулила надежду на упрочение отношений Арнольда с Мадзини. В лице Харро Харринга на сцену выступил новый в высокой степени примечательный персонаж.

IX

Великой драме демократической эмиграции 1849–1852 гг. предшествовал за восемнадцать лет до того пролог: демагогическая эмиграция 1830–1831 годов. Хотя времени было достаточно, чтобы смести со сцены большую часть этой первой эмиграции, однако некоторые достойные остатки ее еще сохранились. Со стоическим спокойствием относясь и к ходу мировой истории и к результатам собственной деятельности, они продолжали заниматься своим ремеслом агитаторов, составляли всеобъемлющие планы, учреждали временные правительства и сыпали декларациями направо и налево. Ясно, что эти многоопытные шарлатаны должны были бесконечно превосходить новое поколение в знании дела. Это-то умение вести дела, приобретенное восемнадцатилетней практикой заговоров, комбинаций, интриг, деклараций, обмана и выпячивания своей персоны и придало г-ну Мадзини смелость и уверенность, с которыми он, имея за собой трех мало искушенных в подобных делах подставных лиц, смог провозгласить себя Центральным комитетом европейской демократии.

Никто не был поставлен обстоятельствами в более благоприятное положение, для того чтобы стать типичным эмигрантским агитатором, как наш друг Харро Харринг. И он действительно стал тем образцом, которому более или менее сознательно и более или менее удачно стараются подражать все паши великие мужи эмиграции — все Арнольды, Густавы и Готфриды; им, возможно, и удастся — если никакие неблагоприятные обстоятельства не помешают этому — сравняться с ним, по вряд ли они сумеют его превзойти.

Харро, который, подобно Цезарю, сам описал свои подвиги (Лондон, 1852 г.) [209] , родился «на Кимврийском полуострове» {древнее название полуострова Ютландия. Ред.}.

Он принадлежит к тому северофризскому племени провидцев, которое уже доказало при посредстве д-ра Клемента, что все великие нации мира произошли от него. «Уже в ранней юности» стремился он «делами доказать свою преданность делу народов», отправившись в 1821 г. в Грецию. Друг Харро, очевидно, уже с молодых лет чувствовал в себе призвание быть всюду, где имела место какая-либо сумятица. Впоследствии он

209

Имеется в виду книга: Н. Harring, «Historisches Fragment uber die Entstehung der Arbeiter-Vereine und ihren Verfall in Communistische Speculationen». London, 1852 (X. Харринг. «Исторический фрагмент о возникновении рабочих союзов и их впадении в коммунистическую спекуляцию». Лондон, 1852).

«благодаря странной судьбе оказался у истоков абсолютизма, в непосредственной близости от царя, и, будучи в Польше, разглядел иезуитский характер конституционной монархии».

Таким образом, и в Польше Харро сражался за свободу. Однако «кризис европейской истории после падения Варшавы поверг его в глубокое раздумье», и это раздумье привело его к мысли о «демократии национальности», — мысли, которую он немедленно «запечатлел в произведении «Народы», Страсбург, март 1832 года». По поводу этого произведения надобно заметить, что его чуть было не процитировали на Гамбахском празднестве [210] . В то же время он издал свои «республиканские стихи: «Капли крови, «История царя Саула, или монархия», «Голоса мужей. К единству Германии»», и редактировал выходивший в Страсбурге журнал «Deutschland» [211] . Все эти произведения и даже все его будущие произведения имели неожиданное счастье быть 4 ноября 1831 г. запрещенными Союзным сеймом. Именно этого и недоставало славному борцу, — теперь он приобрел заслуженный вес и одновременно мученический венец. Он мог, таким образом, воскликнуть:

210

Гамбахское празднество — политическая манифестация 27 мая 1832 г. у замка Гамбах в баварском Пфальце, организованная представителями немецкой либеральной и радикальной буржуазии. Участники празднества выступали с призывами к единству всех немцев против немецких государей во имя борьбы за буржуазные свободы и конституционные преобразования.

211

Имеются в виду «Deutschland», демократический орган, выходивший под редакцией Харро Харринга в Страсбурге с декабря 1831 по март 1832 г., а также следующие книги этого автора: «Die Volker.

Ein dramatisches Gedicht. Ehre. Freiheit. Vaterland». Strasburg, 1832 («Народы. Драматическое стихотворение. Честь. Свобода. Родина». Страсбург, 1832); «Blutstropfen. Deutsche Gedichte». Strasburg, 1832 («Капли крови. Немецкие стихотворения». Страсбург, 1832); «Die Monarchie, oder die Geschichte vom Konig Saul». Strasburg, 1832 («Moнархия, или история царя Саула». Страсбург, 1832); «Manner-Stimmen, zu Deutschlands Einheit. Deutsche Gedichte». Strasburg, 1832 («Голоса мужей. К единству Германии, немецкие стихотворения». Страсбург, 1832).