Собрание сочинений. Том первый

— Сделаю так, ибо не возбраняет мне этого никакой закон. А впрочем, да будет воля господня…

— Да будет воля господня… — повторил чей-то голос, и перед изумленным патером Иорданом предстал настоятель. Он уже полчаса следил за ним из-за куста.

— Милый Иордан, — важно промолвил он, — молитва и курение плохо вяжутся друг с другом. Как может душа вознестись к богу, если человек следит за табачным дымом? Как он может усердно молиться, куря? А кто не молится усердно, милый Иордан, сами понимаете, чем это кончается, amice!.. — Сделав паузу, от потребовал: — Подайте сюда трубку, которая мешает вашему благочестию…

Патер Иордан был похож в эту минуту на побежденного полководца, вручающего победителю свой меч.

— Вот она, reverendissime, — печально промолвил он, отдавая трубку настоятелю.

— Так, — сказал настоятель. — И покайтесь, amice.

Он ушел, скрывая торжествующую улыбку, а вслед ему доносился голос покинутого Иордана, который громко молился:

— Пошли мне, господи, мир душевный, ибо что ты делаешь, то добро. Не успокоить духа суете мирской…

Скоро стало известно, что настоятель конфисковал удивительную трубку.

До самой вечерни только и было разговоров что об этом.

В этот день для братии одна неожиданность следовала за другой.

Все сошлись в монастырском костеле. В вечерней тишине уже трижды прозвучал голос, сзывающий на молитву. Кто же не явился? Настоятель.

Пошли искать. Комната его была заперта. Ни в саду, ни в погребе, ни в коридорах — нигде нету. Как в воду канул.

Нарушили обычай — ударили в колокол четвертый раз.

И тут не пришел. Сиденье его у алтаря стояло пустое. Этого никогда не бывало. Пришлось служить вечерню в его отсутствие. И что это была за служба! Все руками разводили, гадали: что сталось с настоятелем, где он, что делает?

Богослужение без настоятеля! Где это слыхано, где это видано, чтобы строгий и набожный настоятель не пришел в храм?

Поскорей бы конец. Что такое случилось? Отслужили быстро. Глотали целые фразы. Во время литании вместо «Помилуй, господи!» кричали «Помгосди!». Строчку за строчкой, скорей, скорей. Конец. Amen! [49]

49

Аминь ( лат.).

Все устремились на монастырскую галерею: снова искать настоятеля. Поднялись на второй этаж, к его двери, постучали; за дверью послышался шорох, и она открылась.

Перед ними стоял настоятель с трубкой, из которой не выходило ни облачка дыма. Кинув взгляд вокруг, они увидели, что по всему полу раскиданы горелые спички.

— Она не зажигается, — сказал настоятель. — Пойдемте к вечерне.

Им стало страшно, но патер Иордан ехидно проронил:

— Мы, reverendissime, только из костела…

До поздней ночи слышалась в комнате настоятеля горячая молитва:

— Я — только человек, господи! Слабое и хрупкое создание, которому не прожить без поддержки десницы твоей. Опутали меня сети греха и грозят гибелью душе моей. К тебе взываю, отче и боже мой! Сохрани душу мою, отпусти мне тяжкие мои прегрешения, боже, отче мой!..

На другой день трубка патера Иордана оказалась в коллекции настоятеля, причем прислужник его Анатолиус поставил ее в ряд «грешных» — между кальянами и наргиле турецких пашей.

Прошло несколько лет. Патер Иордан умирал у себя в келье. Он лежал в постели, на столике горели свечи, на скамеечке для коленопреклонения молились два патера.

Настоятель сидел у постели умирающего и печально смотрел на его лицо — окунувшееся, пожелтевшее, с заостренными чертами.

Патер Иордан спал. Вдруг он вздрогнул и начал перебирать пальцами по перине. Проснулся. Устремил мутный взгляд на настоятеля и прошептал:

— Reverendissime…

Худой рукой притянул к себе настоятеля и с усилием промолвил:

— Эта… трубка… Reverendissime… зажигается… со всех трех отверстий… Открыть… одно…

Он откинулся навзничь. Потом, собравшись с силами, тяжело дыша, продолжал:

— Одно… за другим… и зажечь сразу в трех местах…

Патер Иордан захрипел, упал на подушку и навеки покинул монастырь. Умер!

Так была раскрыта тайна трубки патера Иордана.

Кузнец Чекай (Заметки из Галиции)

Закалянский кузнец Чекай сидел как-то раз перед кузницей и беседовал со старым Мишо.

— Женись, брат, — говорил Мишо. — Жена и дом обиходит, и за хозяйством присмотрит. Женись.

— Эх, — вздохнул Чекай, — мне уж сорок стукнуло, где тут жениться. Как женишься, пиши пропало. Ей, вишь, по душе то, от чего тебя с души воротит, и не нравится то, чем ты доволен.

Чекай махнул рукой и ударил по скамье.

— Это, кум, тебе только кажется, что жена в хозяйстве помощь — вовсе нет. Она и точно, помогает — деньги из кармана тянуть, а кончается все, вон как с Варжиной. Женился, а через несколько дней ушел в лес да и повесился на ремне под распятьем.

Деревня оживала. Щелкая кнутами, пастухи гнали вдоль дороги коров, посвистывая и поднимая пыль. Медленно катили возы с огромными ворохами сена, за ними шли хозяева.

— Вишь, Кася на тебя оглядывается, — заметил Мишо Чекаю, когда мимо них прокатил воз Борека.

— Пусть себе оглядывается, — грубо оборвал его Чекай, — знаем мы этих барышень. Только и знают — в разные стороны глазками стрелять. Я, когда в Станиславове служил, со многими гулял. Сегодня она тебе в любви клянется, а завтра, глядишь, уже с другим гуляет. Вот так-то. — Чекай снова ударил рукой по скамье и сплюнул.

Старый Мишо закурил коротенькую трубочку.

— Не все женщины плохие. Я вот, сам знаешь, два раза женат был. Первая жена, покойница, была старше меня на пять лет, а вторая — на восемь лет моложе, и обе добрые-предобрые. Теперь вот каждое воскресенье за них хоть стопочку да пропущу.

— А Кася Борек девушка красивая и умная, — продолжал старый Мишо, прищуривая то один, то другой глаз. — Сказывала мне недавно: что это, дядя Мишо, сосед-то наш, Чекай, такой из себя видный, а бирюк бирюком, к нам почти совсем не заходит. А коли и зайдет, только и разговору — подковал я, дескать, вчера коня Маловичу, такого он за триста золотых и брату родному не продаст. Хорош конь.