Собрание сочинений. Том третий
Шрифт:
Но случилось то, чего никто не ждал. Случилось то, что в каждом, кто из завсегдатаев Фолиманки услышал об этом, возбудило презрение и гнев.
На Фолиманке в ту пору ночлежничал Вратислав Майер с улицы Коменского на Виноградах.
Ночлежничал в тяжкие дни, жестокие времена, когда папаши подписывают аттестаты сыновей.
И случилось такое, что и по сей день не делает нусельцам чести.
Среди них объявился предатель по имени Калаш. Рыжий и косоглазый, ну вылитый Иуда, как его малевали старые мастера.
И этот нуселец однажды постучался в двери к Майерам и сказал:
— Пани Майерова, будьте добры,
— А сам-то он где? Зачем ему деньги понадобились?
— А он хочет купить себе чистый воротничок.
— Где же он?
— На Фолиманке, в пещере.
Калаш просчитался. Ничего он не получил, и ему самому пришлось удирать, потому что спасательная экспедиция, отправившаяся за Славой во главе с матерью семейства, во что бы то ни стало хотела взять предателя с собой.
Так прибежище беспризорных было раскрыто.
А сами они разбежались поодиночке, в панике от необъяснимой загадки — кто же предал их новое отечество Фолиманку.
Разгадку принес своим виноградским друзьям сам Слава, который, претерпев экзекуцию, узнал обо всем.
И тогда среди виноградцев были произнесены роковые слова, чреватые опасным:
— Видали, такое могли сделать только нусельцы.
Срочно созвали комитет, постановивший безотлагательно отлупить Калаша.
Вылазку возглавил сам Слава. Разведка донесла, что по вечерам предатель ходит на Яромирову улицу за молоком.
Заговорщики и мстители подкрались к нему с тыла, наподдали по бидону с молоком и принялись тузить предателя.
Тот поднял крик, сбежались нусельцы, которые в вечерней тишине еще болтались по улицам, и разыгралось форменное сражение.
Нусельцы были в большинстве. Виноградский комитет по охране нравов был разбит.
Свистели камни и ременные пряжки… Виноградцы бежали через Фолиманку. Бежали во тьму, а за ними мчались толпой распаленные нусельские бойцы.
Виноградцы добежали до самой ограды. В свете фонаря у Карлова посчитались.
Не досчитались Венды Краткоруких. Переглянулись — поняли: попал в руки к нусельцам.
Когда на следующее утро Венда появился в школе, он поведал ужасные подробности своего плена. Нусельцы реквизировали у него два крейцера, бычок драмки, срезали шесть пуговиц со штанов и искупали в Ботиче.
Он так вонял, что ему не оставалось ничего другого, как спать в сортире. Матери в пять утра пришлось отмывать его в корыте.
Такое издевательство над пленным было неслыханным нарушением международного права.
— Мы этим нусельским штрейкбрехерам покажем, — провозгласил Франта Кршижу и предложил такие жестокие наказания для пленных, что, несмотря на всеобщее озлобление, они приняты не были.
Он требовал даже, чтобы пленные нусельцы приводились на стены и без милости сбрасывались вниз.
Остановились на том, чтобы пленных обменивать, предварительно обыскав и подвергнув порке.
— И помогай нам в этом господь бог! — заключил набожный Франта Кршижу.
В тот день, когда виноградцы заявились на Фолиманку, они обнаружили, что повсюду засели нусельцы. Поскольку они были в вопиющем меньшинстве, к нусельцам был отправлен парламентер. Вернувшись, он принес весть: нусельцы провозгласили Фолиманку своей вотчиной, а у него самого отобрали все, что с ним было, все его достояние.
Целый крейцер. Что нусельцы готовы в честном бою сойтись с виноградцами, когда паровой свисток на фабрике Биннигера просвистит шесть часов.В этот день виноградцы не продержались наверху и пяти минут.
Нусельцы нацелили на них рогатки.
Начались переговоры с союзниками.
В субботу, мая 5-го дня года 1897 мы видим следующее расположение неприятельских позиций. На крепостных стенах засели бойцы с Карлова и Градка. На восточных склонах, между обрывом и Гавличковым шоссе, раскинулись лагерем виноградцы с улицы Челаковского. Виноградское воинство из городских училищ Перуновой улицы и Ружовых садов расположилось на вершине холма под стенами — что от дерева на скале до пещеры.
Нусельцы заняли остальную часть холма.
Против тех, что с Перуновой улицы и Ружовых садов, встали вршовцы, союзники нусельцев.
Подольцы, тоже их союзники, к трем часам начали стягиваться в обход через Вышеград к дому призрения на Карлове, чтобы ударить в тыл тем, которые явились на помощь виноградцам и вместе с отрядом из Карлова заняли стены над Фолиманкой.
Было три часа пополудни, когда вршовцы вдруг вступили в переговоры с виноградцами и за обещанных пятьдесят драмок отступили вниз на шоссе, чтобы за Ботичем ударить в центр нусельцам.
В четыре можно было заметить, что наверху царит какое-то бешеное мельтешение и слышен рев. Это подольцы ударили в тыл защитникам Карлова. В тот же час вршовцы напали на нусельцев внизу, а виноградцы ринулись на остальных.
Камни залетали даже на другой берег Ботича, вопли пленных подымались до самого неба.
И тут появились два конных полицейских. Вражда была забыта, и враги объединенными силами повели отчаянную оборону против государственной власти, дождь камней принудил конный патруль ретироваться и галопом умчать с поля боя за подкреплением.
Битва продолжалась с новой силой.
Вторая атака усиленной конной и пешей команды полицейских была более жестокой, но такой же безуспешной.
И только отряд в сорок полицейских после часа усилий разогнал бойцов.
И долго, до самого вечера, Фолиманка была оккупирована полицией. Этот день был наиславнейшим в истории Фолиманки.
Только еще однажды забрезжило нечто подобное, когда в том же 1897 году Фолиманку подожгли во время декабрьских гроз.
И тогда вокруг огня сошлись ветераны 5 мая, дня, который был великим для Фолиманки.
Вот каким было молодое поколение тех лет.
Небольшая история из жизни Река
Быть может, вы тоже знали Река, ведь этот пес каждому бросался в глаза своим поразительным сходством со многими породистыми собаками. Отец его мог быть сенбернаром или леонбергом, а мать — как шотландской колли, так и вызывающе красивой жесткошерстной гончей, пинчером.
Известно лишь: когда он родился, все полагали, что он вырастет бульдогом. Трех недель от роду он прямо на глазах стал обрастать шерстью, и форма ушей у него изменилась. Они отвисли, как у хорошей охотничьей собаки. Мало того, хвост-обрубок стоял торчком, а морда стала лохматой. Из этого комочка шерсти странного черного и серого оттенка на вас смотрели голубые глаза так скорбно и выразительно, словно упрекая: «Господи, ну что ж вы не утопили меня!»