Собрание сочинений.Том 2
Шрифт:
– …айте… итесь… хули ты там, ебаный в гвоздь, контачишь не на том щитке, разъебай-мамай губастый… ты игрек зеленый дрочишь бестолку, а надо голубой икс сунуть в альфу и в бету одновременно, мудак, блядь, и конец зачистить… выжрал, небось, с утра, падла?… не туда, я говорю… они там дуба врезать могут… воздуха нету в датчиках… меня слышишь?… не дрочи игрек… возьми омметр… ебал я твой омметр… дело не в игреке… вся система – говно… не базлай… никто не врежет… а врежут – хуй с ними… сами ви новаты… при ударе от этой системы вообще ни хуя не останется… достаточно оглушительно бзднуть, как горят предох ранители… быстрей, сука,
Л.З. перетрухнул еще больше, сообразив, что никакого ядерного удара по Москве и дачному поселку ЦК партии не было, но что произошел очередной бардак с инженерным обслуживанием аварийных систем АБОУБ.
Однажды всех избранных для спасения от первого удара США уже заставили изрядно поволноваться. Членов политбюро и некоторых видных руководителей армии и промышленности по распоряжению Сталина заперли в АБОУБ с тщательно отобранными близкими. Цель – проверка готовности санузлов к аварийному функционированию.
Два выходных дня кандидаты в везунчики жрали и пили, пили и жрали, ворчливо обсуждая явно не сбалансированный отбор родственников для совместного спасения.
Затем с канализацией что-то произошло. Нечистоты поперли наружу. Спасенные руководители и их близкие целые сутки отсиживались, словно курицы, на кроватях и письменных столах в жуткой вонище, при отсутствии телефонной связи с внешним миром, а подчас и надежды на действительное спасение из мрачного чрева АБОУБа.
Во время говенно-мочевого потопа сошла с ума жена Шверника. Она с криком «Бедная Лиза!» бросилась с комода в ужасную жижу.
Всем пришлось тогда изрядно поволноваться, проклиная несовершенство подсобных служб и вопиющую нерадивость техперсонала…
…Неожиданная духота становилась нестерпимой. Однако вмешаться в дела подонков-электриков Л.З. был не в силах. Телефон не работал. Так прошло два часа…
Сначала Л.З. уныло что-то вякал. Потом затих. Розенб-люм с отвращением пощупал его пульс.
– Ты должен, подлец, до конца выполнять свой врачеб ный долг, – злобно прошептал Л.З. – Мехлису очень плохо… попробуй включить «Ветерок».
Может быть, он и подох бы через пару минут, но жаркая духотища вдруг резко спала. Отовсюду дохнуло сухим холодом. Все предметы вокруг, стены, пол и потолок покрылись инеем. Адская жажда прохлады сменилась адскою жаждою дыхания тепла.
– За это… мало расстрелять… все прогнило, – шипел изредка Л.З. – Так извратить Маркса и Ленина…
Розенблюм бегал по АБОУБу. Пытался разобраться в какой-то аварийной схеме. Затем бросился, уверенный в том, что жить ему осталось минут 15-20, к столу и, дуя то и дело на занемевшие руки, начал что-то быстро записывать.
Записывал, озаренный наконец-то заветной завершающей идеей. И, поставив точку, успел полюбоваться созданным, готов уже был возблагодарить небеса за достойное, в общем, окончание жизни.
Однако из зарешеченных динамиков снова донеслась сварливая хулиганская перебранка:
– Ты охуел… мы ведь живыми отсюда не уйдем… гни да… выше нуля от ниже нуля, залив глаз, отличить не мо жешь… слышишь меня?… я тебя послал на хуй?… Послал… вот – ты идешь… идешь… и идешь… всю систему менять надо… надежности в блоках с хуеву душу… не лезь под руку… послал? значит, иди… иди… иди… и иди.
Розенблюм отогревался и вновь хохотал, с
удовольствием внимая перебранке электриков.А Л.З. пребывал, как каждый человек, избежавший смертельной опасности, в умиротворении и благодушии, которые и должны быть в принципе идеальным нашим жизненным состоянием в быту, в нелегких порою общениях друг с другом и в недоуменных отношениях к устрашающим несуразностям мрачных тайн существования.
Ему даже захотелось схватить за руку снующего мимо Розенблюма, прижаться к ней щекой, всхлипывая, попросить прощения за побои, грубость и сановное высокомерие… Может быть, попытаться выразить чувство, сжавшее вдруг сердце, – чувство того, что близость общей смерти… снимает, понимаете, классовое напряжение гораздо эффективнее, так сказать, чем противоречивое постоянство общей жизни… эх, Герш, хули говорить – лучше чая заварить, как, согласно донесениям нашей дворцовой разведки, выражается король Англии…
Но Л.З. тут же проникся отвращением к слабости так называемых меньшевистских чувствишек.
Он, отогревшись, заорал:
– Прекратить тут расхаживать… сесть, понимаете, ближе к протоколу… инцидент не снял с повестки дня вашего допроса.
– Думаю, что сначала целесообразней пообедать, – сказал Розенблюм, дуя на замерзшие пальцы. – Горячая вилка отогреет мои руки быстрей, чем канцелярская ручка.
Л.З. подбежал к наглецу, схватил его за грудки, окончательно погрузившись в атмосферу «противоречивого постоянства общей жизни», бешено затряс, срывая зло за недавние страхи и унизительную сентиментальность:
– Вы у меня запомните на всю жизнь эту вилку… хотите, чтобы я передал вас в органы?… говно… вы мне, понимаете, не оказали первой помощи…
– Сами вы – говно… я вас посылаю на хуй… идите, идите и идите… скоро и вам придет пиздец… кладу на вас длинное муде с парикмахерским прибором… я, как говорится, ебу и вас и ваше АБОУБ… погодка шепчет: бери расчет… разъебай-мамай губастый, – с наслаждением процитировал Розенблюм выраженьица электриков.
– Ах так?… Без вилки ты не заговоришь?
– Прошу – на «вы»… без вилки никакой беседы за столом быть не может…
Л.З. вспомнил враз самые зловещие наставления Ройтмана по части ведения активного следствия, оттолкнул подследственного и побежал на кухню. Возвратился с серебряной вилкой нелепо-огромного размера.
– Или ты подожмешь хвост, или: два удара – восемь дыр… два удара – восемь дыр… сволочь… нам нужны фор мулы и можешь убираться к ебени матери…
Л.З., вновь потеряв контроль над собою, тыкнул вилкой в голую по локоть руку Розенблюма. Тот ее не отдернул почему-то, но странно обмяк, вздрогнул несколько раз и слизнул кровь, высочившуюся из четырех маленьких дырочек. Слизнул и со сверхиздевательской, как показалось Л.З., истомой сказал:
– Только… четыре…
Л.З. снова тыкнул вилкой в тело человека. Попал в предплечье. Розенблюм медленно закатил рукав.
– Вот… еще четыре… очень милая арифметика… два удара – восемь дыр… просто прелесть…
Л.З. как начинающему садисту стало дурно от крови, перемазавшей руки и губы Розенблюма, но остановиться он уже был не в силах. Отбросив вилку, взялся за ремень и начал сечь… сечь… сечь, стервенея от непонятной податливости Розенблюма, от свиста ремня, распаляясь от крикливого торжества убогой, тщеславной, самоутверждающейся душонки…