Собственность и государство
Шрифт:
Во всяком случае, юридическое начало тут ни при чем. Можно спорить о том, следует ли причислять известные произведения к капиталу или к предметам потребления: это нисколько не касается принадлежности их тому или другому лицу. Капитал остается капиталом, кому бы он ни принадлежал, а предмет потребления не становится капиталом оттого, что он переходит в другие руки. Точно так же не будет никакого различия, станем ли мы причислять к капиталу известные юридические установления, составляющие источник дохода для лица, облечённого правом, как делает Вагнер, или нет. Если бы, забывши понятие о капитале как о произведении, обращенном на новое производство, и принявши это слово в фигуральном смысле, мы стали, по примеру Вагнера, причислять к капиталу создаваемые законодателем монополии, то и это понятие равно прилагалось бы к государственным монополиям и к частным. С этой точки зрения, мы должны бы закон о винном акцизе призвать громадным капиталом, созданным по мановению законодателя. Капитал перестал бы быть воплощением предшествующего труда; он сделался бы творением произвола.
В действительности капитал вовсе не есть даже юридическая категория, это категория экономическая. Юридическая категория есть право собственности, которое может принадлежать отдельному лицу, так же как и государству, и первому даже преимущественно перед последним, ибо право есть выражение воли, а воля по естественному закону принадлежит отдельному лицу; воля же государства сама по себе не существует и представляется волею отдельных лиц. Основное разделение права собственности, с тех пор как существует понятие о праве, есть право на движимые и на недвижимые вещи. Но какое экономическое употребление собственник делает из этих вещей, потребляет ли он их или обращает на новое производство, это для юридического закона совершенно все равно. Юридически закон усваивает себе понятие о капитале лишь тогда, когда юридические
Поэтому невозможно утверждать, что капитал в юридическом смысле есть историческая категория. Если капитал в экономическом смысле не есть историческая категория, то и капитал в юридическом смысле не есть историческая категория. Все, что можно было бы сказать без нарушения здравого смысла, это то, что принадлежность капитала отдельным лицам составляет не более как временное историческое явление; но если такое положение не является посягательством на здравый смысл, то это - посягательство на историческую правду. Ибо на самых низших ступенях развития, где только человек возвышается над уровнем животных, он усваивает себе орудия, посредством которых он действует на природу. Сеть или крюк принадлежит рыбаку, лук и стрелы охотнику. И чем более растет капитал, тем более он составляет предмет частной собственности. Социалисты, которые хотят выдавать частный капитал за временное историческое явление, принуждены извращать не только понятие о капитале, но и самые исторические факты. Они ограничивают понятие о капитале деньгами, ссужаемыми за проценты для производства, и утверждают, что такие ссуды делаются только в новейшее время. Так именно поступает Лассаль [146] , который пустил в ход понятие о капитале как исторической категории. Но это воззрение равно противоречит теории и фактам. Те, которые подобно Вагнеру и Родбертусу признают капиталом орудия производства, не могут становиться на эту точку зрения. Еще менее можно допустить ее ввиду известного всем факта, что ссуды за проценты вовсе не составляют явления новейшего времени, а известны были еще в глубокой древности. Лассаль уверяет, что в прежнее время капиталы ссужались только для потребления, а никогда для производства. Но не говоря уже о том, что для понятия о капитале это все равно, самый факт неверен. Даже у диких признается неизменным правилом, что кто охотится чужим орудием, тот обязан владельцу его принести часть добычи. Следовательно, если верить софистике Лассаля, дикий индеец является уже капиталистом. Каков же смысл имеет после всего этого объявление капитала историческою категориею?
146
Herr Bastiat-Schulze v. Delitzsch. Chicago, 1872. S. 131-136.
В связи с этою полемикою о значении капитала находится вопрос о его происхождении. Экономисты производят капитал из сбережения. Капитал, говорит Адам Смит, увеличивается только сбережениями из ежегодных доходов. "Сбережение, а не промышленность является непосредственною причиною его увеличения. Правда, промышленность производит предмет, накопляемый сбережением; но если бы сбережение не сохраняло того, что производится промышленностью, то капитал никогда бы не увеличился". Позднейшие экономисты еще точнее анализировали этот процесс. Определяя различные его моменты, Pay признает, что капитал происходит через то, что новые блага 1) производятся, 2) сберегаются и 3) обращаются на новое производство. Эти начала совершенно очевидны. Они представляют только приложение основного определения капитала как произведения, обращенного на новое производство. Но существенный момент здесь средний, ибо, с одной стороны, произведение, которое потребляется, не есть капитал, а с другой стороны, сбереженное для производства произведение есть уже капитал, прежде даже нежели совершилось обращение его на новое производство, ибо в нем заключается возможность такого обращения. На этом основано различие между мертвым капиталом и производительным. Фабрика, которая стоит, не перестает быть капиталом. Точно так же сумма денет, которая сохраняется в сундуке не для потребления, считается капиталом, хотя и не приносит дохода.
Между тем социалисты всеми силами восстают против происхождения капитала из сбережений, ибо, признавши этот факт, мы должны вместе с тем признать и законность частного владения капиталом: очевидно, что капитал должен принадлежать тому, кто его сберег. Первый ополчился против этого утвердившегося в науке воззрения Лассаль в своей полемике против Шульце-Делича. Он утверждал, что нелепо говорить о происхождении капиталов путем сбережения, ибо из предметов, образующих капитал, некоторые непременно пропадут, если их не потребить, другие же, как то строения и орудия, съесть нельзя, следовательно, они сберегаются сами собою. Капиталы как ценности происходят, по мнению Лассаля, в силу "общественных соотношений" (gesellschaftliche Zusammenhange), в доказательство чего он указывал на людей, обогатившихся вследствие возвышения цен на акции железных дорог и т.п. [147]
147
Ibid. S. 69-70, 85.
Рошер справедливо называет "бессмыслицею" это отрицание возможности происхождения капиталов из сбережений [148] . Фабрику, конечно, съесть нельзя, но деньги, употребленные на постройку фабрики, весьма можно проесть, и если бы они были проедены, то фабрика бы не существовала. Нужна необыкновенная смелость, чтобы отрицать возможность происхождения капиталов из сбережений, ввиду тех миллионов, которые ежегодно откладываются из доходов и вносятся в банки и сберегательные кассы. В этом вполне выражается то презрение к самым очевидным фактам, которое составляет отличительную черту социалистов.
148
Roscher W. G. F. Grundlagen der Nationaloekonomie. § 45, примеч. 7.
Что же касается до увеличения капиталов посредством так называемых "общественных соотношений", то здесь надобно различить предметы, составляющие капитал, и их ценность. Капитал как произведение, обращенное на новое производство, не может возникнуть иначе, как путем сбережения, все равно, сбережен ли владельцем самый предмет или та сумма денег, на которую он куплен. Но затем ценность его, как и всякого другого произведения, может подниматься и падать, смотря по увеличению или уменьшению требования. Так например, для того чтобы построить дом, необходимо сделать сбережение из доходов или употребить сбереженный уже прежде капитал. Но дом, построенный в городе, где усиливается торговая деятельность, может получить вдвое большую ценность вследствие увеличения спроса на помещения, точно так же как и наоборот, он может упасть в цене, когда город пустеет. Если же я хочу увеличить положенный в дом капитал, сделавши к нему пристройку, то я опять не могу достигнуть этого иначе, как сделавши сбережение из своих доходов. Вся масса произведений, обращаемых на новое производство, получает значение капитала единственно вследствие того, что эти предметы не потребляются производителями, а сохраняются для новых целей; следовательно, сбережение лежит в основании всего этого процесса.
Невозможность совершенно отвергать происхождение капиталов из сбережений заставляет Родбертуса перенести вопрос на другую почву. Он связывает его с изобретенным им разделением капитала на предметы, служащие производству, и на частное имущество. Только капитал в последнем смысле, по его мнению, образуется путем сбережений. Относительно же первых, которые составляют капитал в собственном смысле, независимо от существующей формы собственности, "никогда, говорит Родбертус, не происходит операция, которая могла бы подходить под понятие о сбережении, как бы мы это понятие ни расширяли и ни суживали". Тут всегда есть только два действия: 1) производство и 2) распоряжение, то есть обращение предмета на новое производство. Ни в том, ни в другом нет ничего похожего на сбережение. Напротив, в частном имуществе сбережение необходимо, ибо владелец должен изъять эти предметы из собственного потребления, для того чтобы обратить их на новое производство в интересах общества. Однако и тут это не есть сбережение плодов собственного труда, как лицемерно утверждают экономисты. Сбережения додаются главным образом капиталистами, которые присваивают себе плоды прежде произведенной общественной, следовательно, чужой, а не своей работы. Они в этом случае являются только должностными лицами, которым вверено общественное имущество; а потому сбережение составляет для них общественную обязанность. Делать же эту обязанность основанием права, это, говорит Родбертус, "есть величайшее смешение, которое когда-либо произведено было какою-либо наукою и которое одно виновно в том, что капиталистическая теория, пока она этим способом ставит истину вверх ногами, никогда не может иметь ясного взгляда
на сущность капитала, капитализации, кредита, а равно и всех социальных вопросов, связанных с этими материями". В одном только случае можно было бы сказать, что капитал образуется сбережением плодов собственного труда, это если бы он накоплялся самими рабочими. Тут действительно было бы самоотвержение, ибо заработная плата, при капиталистическом производстве, стоит далеко ниже настоящей своей ценности. "Но именно поэтому, - утверждает Родбертус, - никогда еще работник не мог сделать сколько-нибудь значительного сбережения из своего жалованья". Можно даже сказать: "рабочие и чиновники не должны сберегать"! Неопределенное сбережение "было бы равносильно своевольному уменьшению всего национального потребления". Сами работники это чувствуют; "здравый политико-экономический инстинкт, - говорит Родбертус, - воздерживает их поэтому от сбережения из их заработной платы" [149] .149
Rodbertus-Jagetzow К. I. Zur Erklarung und Abhulfe der heutigen Creditnoth des Grandbesitzes. 1876. II. S. 286-295.
Действительно, тут есть непроходимое смешение понятий, только не в опровергаемых автором теориях, а в его собственных воззрениях. Родбертус утверждает, что к капиталу в собственном смысле совершенно неприложимо понятие о сбережении; но что такое сбережение? Сберегать значит не потреблять, а сохранять вещь; если изъятая из употребления вещь предназначается для нового производства, то подобное сбережение и есть капитализация. Следовательно, когда часть дохода отнимается у потребления и обращается на новое производство, то, по чьему бы изволению это ни совершалось, это все равно есть сбережение. Из трех, означенных выше моментов капитализации, - производства, сохранения и обращения на новое производство, - Родбертус намеренно выкидывает средний, в котором именно заключается главное дело. Все у него сосредоточивается в распоряжении (Disposition), причем у него выходит, что эти распоряжения совершаются кем-то совершенно независимо от права собственности. Между тем распоряжение имуществом не что иное как чистое выражение права собственности, и если собственник, кто бы он ни был, вместо того чтобы потребить это имущество, обращает его на новое производство, то подобное действие нельзя назвать иначе как сбережением. Утверждать противное значит играть словами. При существующем порядке эти действия исходят от частных лиц, а так как самим автором признается, что частные капиталы образуются путем сбережений, то нет сомнения, что все предметы, составляющие капитал в экономическом смысле и входящие в состав частного имущества, становятся капиталом путем сбережений. Именно вследствие этого автор считает капиталистов хранителями общественного имущества и вменяет им даже сбережение в обязанность, тем самым он опровергает и собственное свое положение, что к капиталу в настоящем смысле, или к национальному капиталу, вовсе не приложимо понятие о сбережении. Очевидно, что если к нему не приложимо понятие о сбережении, то сбережение этого капитала никогда не может быть обязанностью. Но опровергая сам себя, Родбертус идет только от одной фантазии к другой. Что капиталы образуются путем сбережений, это верно; но что сбережение составляет для частных лиц общественную обязанность, это равно противоречит и логике и фактам. Ни одно законодательство в мире никогда не признавало и не может признавать сбережение общественною обязанностью, по той простой причине, что оно обращается на предметы, которые от воли лица зависит потреблять или нет. Каждый свободный человек сам судья своего потребления, и если он по собственному изволению ограничивает свое потребление ввиду будущего, то подобное действие несомненно является выражением его права, и сбереженные таким образом произведения столь же несомненно принадлежат ему и никому другому. Это ясно для простого здравого смысла. Относительно рабочих Родбертус даже и не пытается это отрицать, тут вся его теория находит совершенно неопровержимое возражение. Но по этому самому он утверждает, что рабочие и чиновники не могут и не должны сберегать. Что рабочие могут сберегать, об этом свидетельствуют и сберегательные кассы и те значительные суммы, которые рабочие тратят в Англии на поддержание стачек, не говоря уже о Соединенных Штатах; а что они должны сберегать, это ясно для всякого, кто признает, что человек не должен ограничивать свои помыслы заботами о настоящих нуждах, но должен подумать и о будущем. Тут действительно есть обязанность, только не общественная, а нравственная, не обязанность чиновника, охраняющего казенное имущество, а обязанность отца семейства, который, производя на свет детей, заботится об обеспечении будущего их благосостояния. Выдавать же исполнение этой обязанности за своевольное ограничение всего народного потребления, это такой пример самой беззастенчивой софистики, подобный которому едва ли найдется в литературе. А между тем эта полемика Родбертуса выдается за блестящее произведенье глубокого и ясного ума, проникающего в самую сущность предмета и освещающего его с новых сторон!
Постоянно следующий за ним Адольф Вагнер не считает, однако, возможным идти так далеко. Он признает неуместными те насмешки, которыми социалисты преследуют начало сбережения. Приведенное выше определение Pay он считает правильным и соглашается, что все экономисты, в сущности, говорят то же самое. Тем не менее он упрекает их в том, что они второму моменту, сбережению, придают слишком большое значение и не различают притом экономического, или национального, капитала от частного.
Относительно первого пункта, по мнению Вагнера, надобно различать произведенья, которым присуще значение капитала, как то орудия и машины, от таких, которые могут быть употреблены и на другие цели. Первые получают свое назначение уже при самом производстве, а потому понятие о сбережении к ним непосредственно не приложимо. Вторые же становятся капиталом действительно через то, что они вместо потребления обращаются на новое производство; однако и тут существенный момент состоит не в сбережении, а в распоряжении. Это распоряжение по большей части не произвольное: из чистого народного дохода необходимо сперва отделить значительную часть на текущее потребление, и только избыток может быть обращен на умножение капитала. Распоряженье же этим избытком может быть двоякое: принудительное, когда правительство само ограничивает народное потребление и обращает излишек на умножение капитала, и свободное, путем добровольного самоограничения. Последнее есть тот способ, который действует при системе частных капиталов; первое же, к которому стремятся социалисты, хотя само по себе представляется возможным, однако при настоящих условиях неприложимо и может явиться только результатом весьма долгого исторического процесса. Нет сомнения, говорит Вагнер, что при таком устройстве капиталы могли бы умножаться гораздо быстрее, нежели при нынешнем неравном распределении богатства, ибо потребности пустой роскоши могли бы быть устранены; но самое это устройство требует от людей таких высоких качеств, которые "идут за пределы того, что даже как отдаленная цель представляется достижимым посредством духовного и нравственного воспитания человечества: оно, в сущности, требует иных существ, нежели каковы люди". Поэтому не только при настоящих условиях, но и на неопределенное еще время частный капитал и проистекающий из него процесс сбережения должны сохранить свое существенное значение в народном хозяйстве. Не надобно только забывать, что частные капиталисты являются здесь не более как должностными лицами, или органами общества, а потому государство имеет не только право, но и обязанность регулировать их действия и определять условия исполнения их должности [150] .
150
Lehrbuch der politischen Oekonomie... Grundlegung. § 288-307.
Мы видим здесь, как и везде у Вагнера, попытку войти в компромисс с обоими противоположными воззрениями. С одной стороны, признаются правильными определения экономистов и допускается необходимость частных капиталов, с другой стороны, вслед за Родбертусом различаются национальный капитал и частный, причем существенный момент в образовании капиталов полагается в распоряжение и, наконец, государству дается право регулировать действия частных капиталистов как должностных лиц. Мы видели уже всю несостоятельность разделения капитала на частный и национальный в том смысле, как это деление принимается Родбертусом и Вагнером. Здесь несостоятельность означенного взгляда обнаруживается вполне. Как скоро мы противополагаем частный капитал национальному, так надобно сказать, что частный капитал не есть национальный, а национальный не есть частный; между тем у Вагнера частный капитал является вместе и национальным, вследствие чего правительству дается право им распоряжаться. Если возразят, что выражение национальный принимается здесь не в юридическом, а в экономическом смысле, то следует ответить, что в таком случае ни о каком праве распоряжения со стороны государства не может быть речи. Распоряжение есть юридическое действие, которое может принадлежать только юридическому собственнику; к национальному капиталу в экономическом смысле оно вовсе не приложимо. Сам Вагнер, отличая имущество в экономическом смысле от имущества в юридическом смысле, говорит относительно последнего: "здесь, и только здесь имеет место часто выставляемое правило, что свойство имущества служить капиталом зависит от воли собственника" (§ 29). Но когда дело идет об образовании капиталов, то это верное замечание забывается, и чисто юридическое понятие о распоряжении становится существенным элементом капитала в экономическом смысле.