Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Ибо изучение рынка по определению ограничительно. Как и любое социологическое подразделение демографических данных на группы, классы и категории. Эта методика исходит из наличия некоторых общих характеристик, присущих каждой социальной группе, и предписывает заранее заготовленные рецепты. Такой подход приводит просто-напросто к оскудению умственной диеты и порождает интеллектуальную сегрегацию. Так, считается, что рынок поэзии составляют люди с высшим образованием, — на них и ориентируется издатель. Простому рабочему не полагается читать Горация, а фермеру в комбинезоне — Монтале или Марвелла. Равно как, по той же самой логике, никто не ждет, чтобы политический деятель знал наизусть Джерарда Мэнли Хопкинса или Элизабет Бишоп.

Это и глупо и опасно. Подробнее об этом — ниже. Пока что я просто хочу выразить убеждение, что распространение поэзии не должно основываться на критериях рынка, поскольку любые подобные расчеты по определению обделяют потенциальную аудиторию. Когда дело касается поэзии, конечные результаты изучения рынка, при всех современных компьютерах, остаются вполне средневековыми. Все мы — грамотные, следовательно, каждый из нас является потенциальным читателем поэзии. Именно на этой посылке должно базироваться распространение поэзии, а вовсе не на клаустрофобном понятии спроса. Ибо в вопросах культуры не спрос рождает предложение, а наоборот. Вы читаете Данте потому, что он написал «Божественную комедию», а не потому что ощутили в нем потребность: не будь этого автора и его поэмы никакими чарами вызвать их из небытия было бы невозможно.

Поэзия должна быть доступна публике в гораздо более значительном объеме, нежели сейчас. Она должна быть столь же вездесущей, как природа, которая нас окружает и в которой поэзия черпает многие свои метафоры. Или — столь же вездесущей, как бензоколонки, если уж не как сами автомобили. Книжные магазины должны располагаться не только при университетах и на центральных улицах, но и у входа в заводской сборочный цех. Массовые, в бумажных обложках, издания авторов, которых мы почитаем классиками, должны быть дешевыми и продаваться в супермаркетах. В конце концов, Америка — страна массового производства, и я не понимаю, почему то, что сделано для автомобилей, нельзя сделать для сборников поэзии, которые вас уносят много дальше. Потому что вы не хотите забираться подальше? Возможно. Но если это и так, то только потому, что у вас нет нужных средств передвижения, а не потому что расстояний и мест назначения, которые я имею в виду, не существует.

Даже сочувственно настроенным слушателям все это, полагаю, может показаться легким бредом. Так вот: это не бред. Это и экономически вполне оправдано. Книга стихов, отпечатанная тиражом в два с половиной миллиона экземпляров и продающаяся, скажем, за два доллара, в конечном счете принесет больше дохода, чем десятитысячный тираж той же книги по двадцать долларов за штуку. Конечно, может возникнуть проблема со складскими помещениями, но тогда вы будете вынуждены распространять книги на всех необъятных просторах страны. Более того, если бы правительство признало, что комплектование личной библиотеки не менее важно для внутренней жизни, чем деловые обеды — для общественной, можно было бы ввести налоговые льготы для тех, кто читает, пишет или издает стихи. Основной ущерб при этом понесут, конечно, бразильские джунгли. Но я убежден, если бы дерево могло выбирать, чем ему стать — книгой стихов или пачкой ведомственных циркуляров, — оно, скорее всего, предпочло бы книгу стихов.

У книги — огромный радиус действия. Избыточность в вопросах культуры — это не один из возможных стратегических вариантов, а необходимость, ибо концепция «целевой» аудитории в сфере культуры равнозначна поражению, сколь бы точен ни был прицел. Поэтому мне кажется вполне логичным предположить — хотя я и не совсем ясно представляю себе, к кому именно в данный момент обращаюсь, — что сегодня, с появлением новой недорогой техники, возникла отчетливая возможность превратить Америку в просвещенную демократию. И я думаю, этой возможностью необходимо воспользоваться, не дожидаясь, пока на смену грамотности помет видеотизм.

Я рекомендую начать с поэзии — не только потому, что это было бы созвучно развитию нашей цивилизации, — песня родилась раньше, чем рассказ, — но и потому; что ее дешевле издавать. Выпуск дюжины книг стал бы вполне пристойным началом. В среднем в книжном шкафу у любителя поэзии стоит, полагаю, от тридцати до пятидесяти сборников разных авторов. Половину из них можно уместить на одной полке, на камине или. в крайнем случае, на подоконнике в каждом американском доме. Стоимость дюжины недорогих поэтических сборников, даже при сегодняшних ценах, составит максимум четверть цены телевизора. Причина того, что ничего подобного не предпринимается, заключается не в отсутствии у широкой публики интереса к поэзии, а чуть ли не в полной невозможности этот интерес пробудить, то есть в отсутствии достаточного количества поэтических книг.

По моему убеждению, книги следует доставлять к дверям каждого дома, как электричество или как молоко в Англии: они должны рассматриваться как коммунальные услуги, и стоимость их. соответственно, должна быть минимальной. Если это трудно организовать, поэзию можно продавать в аптеках (не в последнюю очередь по той причине, что она могла бы сократить расходы на психоаналитиков). И, как минимум, антология американской поэзии должна лежать в тумбочке в каждом номере каждого мотеля, рядом с Библией, которая, уж конечно, не станет возражать против такого соседства — не возражает же она против соседства с телефонным справочником!

Все это осуществимо, особенно в Америке. Ибо, помимо всего прочего, американская поэзия — это величайшее национальное достояние. Иногда какие-то вещи легче заметить постороннему. Это одна из них, и посторонний в данном случае — я. Количество стихов, которое было создано на здешних берегах за последние полтора века, намного превосходит результаты аналогичной литературной деятельности в любой другой стране, как, кстати превосходит оно и наши достижения в области джаза и кино, справедливо вызывающие восхищение во всем мире. Берусь утверждать, что то же самое можно сказать и о качестве этих стихов ибо они живы духом индивидуальной ответственности. Нет ничего более чуждого американской поэзии, чем излюбленные европейские мотивы — мироощущение жертвы с мечущимся в поисках виноватого указующим перстом, невнятная возвышенность речи Прометеевы аффектации и мольбы о снисхождении. Разумеется у американской поэзии есть свои изъяны — много в ней и провинциальных визионеров, и многословных неврастеников. Однако она обеспечивает чрезвычайно крепкую закалку, и распространение стихов, рассчитанное лишь на один процент населения, лишает американский народ естественного источника стойкости, равно как и источника гордости.

Поэзия по определению — искусство весьма индивидуалистическое, и, в каком-то смысле, Америка — логичное для нее пристанище. Так или иначе, вполне логично, что здесь эта индивидуалистическая тенденция вылилась в крайнюю самобытность — и у модернистов, и у традиционалистов. (В сущности, именно она и породила модернизм.) На мой взгляд и на мой слух, американская поэзия — это настойчивая и нескончаемая проповедь человеческой автономии; если угодно — песнь атома, бунтующего против цепной реакции. Для ее общей тональности характерны стойкость и твердость, готовность, не сморгнув, пристально вглядеться в худшее. Глаза у нее всегда широко открыты — не столько от изумления или в надежде на откровение, сколько в ожидании опасности. Она скупа на утешения (столь привычные в европейской и особенно русской поэзии), богата деталями и чрезвычайно на них зорка, свободна от ностальгии по некоему Золотому веку, ценит дерзость и стремление найти выход. Если бы нужно было выбрать ей девиз, я предложил бы строку Фроста из стихотворения «Слуга слуг»: «Лучший выход — всегда насквозь».

Я позволяю себе говорить об американской поэзии в таком обобщенном ключе не из-за силы и огромности ее корпуса, но потому что моя тема — публичный к ней доступ. В этом контексте следует подчеркнуть, что старая идея насчет роли поэта в обществе или долга поэта перед обществом переворачивает проблему с ног на голову. Если вообще можно говорить об общественной функции человека, который по существу является предпринимателем- одиночкой, то общественная функция поэта заключается в том, чтобы писать, и он занимается этим не по указке общества, а по собственной воле. Единственный долг поэта — долг перед языком, то есть обязанность писать хорошо. Когда поэт пишет — особенно когда он пишет хорошо — на языке своего общества, он делает большой шаг навстречу обществу. И задача общества — сделать шаг навстречу ему, то есть открыть его книгу и прочесть ее.

Если в этой ситуации можно говорить об уклонении от долга, хо в нем повинен не поэт, ибо он продолжает писать. Теперь: в любой культуре поэзия есть высшая форма человеческой речи. Не читая или не слушая поэтов, общество обрекает себя на более низкие формы словесного выражения: на речь политика, торговца, шарлатана — короче, на свою собственную речь. Другими словами, оно игнорирует собственный эволюционный потенциал, ибо от остальных представителей царства животных нас отличает как раз дар речи. Обвинения, нередко предъявляемые поэзии, — что она трудна, темна, герметична и невесть что еще — свидетельствуют не о состоянии поэзии, а, если говорить честно, о ступеньке эволюционной лестницы, на которой застряло общество.