Сочинения в 2 т. Том 2

Мы стояли в неглубокой, укрытой от ветра бухточке в ожидании рыбаков. Рядом, на отмели, у костра мы чинили несложный свой такелаж и варили душистую уху из чавычи. Эту жирную, словно налитую розовым светом рыбу приносил нам Егор Иваныч. Посмеиваясь, он наблюдал за нами.

— Ишь, как едите!.. Там, на материке, это вроде лакомства, поди?., А у нас всегда вволю…

Хороши были эти безветренные дни, ленивое, словно усталое море, лёт лебедей над островом, птичьи станицы на скалах, над которыми все время кружилась белая пернатая метель.

Четыре дня назад мы пришли из Владивостока. Это был неожиданный рейс. Только в Николаевске мы узнали, что придется итти на Шантары, к старому маяку. Оказывается, здесь нас давно уже ждали. Еще с берега сторож крикнул:

— Наконец-то пожаловали!.. Три недели ждем…

Спокойно, словно не замечая воды, он подошел к носу баркаса. Вода доходила ему до груди. Ловко, одним броском, старик поднялся на борт.

— Ну, здравствуйте, моряки!.. Как погода?

Седой и кряжистый, он стоял перед нами, пристально осматривая баркас.

— Погода хороша, — ответил штурман, — всю дорогу попутный ветер…

— Здорово, — улыбнулся старик. — А теперь на берег пожалуйте… Чай пить будем…

Он снова скользнул в веду и легко вышел на берег. Нас удивило, что ни одним словом он не обмолвился о городе, о материке. На далеких рыбалках нас всегда расспрашивали о новостях, жадно набрасывались на газеты. Этот не спросил даже: привезли ли мы табак?

— Настоящий пустынник… — сказал кто-то из матросов.

Отдав якоря, мы вскоре вышли на берег. Старик, однако, не пригласил к себе.

— Вот тут и располагайтесь, — сказал он весело, — я вам палатку принесу…

Удивленные, мы долго смотрели ему вслед. Не спеша, покачиваясь, он подымался на горку к маяку.

— Однако, — сказал штурман с усмешкой. — Бирюк…

Старик скоро вернулся. Он притащил палатку и сноп сухой травы и лишь теперь, раскуривая трубку, сказал:

— Хата у меня занятая, там аквариум у меня. Да так оно и привольней, на воздухе…

Мы поселились на берегу. Всем нам надоел тесный кубрик баркаса. Но теперь на исходе был уже четвертый день, а рыбаки все еще не возвращались. Напрасно старик спешил по утрам на скалу. Море было пустынно. Легкие рыжие облака плыли над ним, широкий золотой мост поднимался к багровому солнцу.

Неторопливо Егор Иваныч брел к нам. Он оставался спокойным все это время.

— Ничего! — говорил он уверенно. — Это, брат, настоящие рыбаки… Знают дело.

И, однако, все чаще поглядывал на небо.

— Вот, только шторм будет. — Медленно, глубоко вздохнув, как бы пробуя воздух, он добавил: — Сегодня наведайтесь на маяк… Может, помощь какая нужна будет… Шторм-то уже недалек.

Он не ошибся. К вечеру сразу засвежел ветер и первые валы с гулом ударили в берег. Звезды, едва проглянувшие сквозь мутную синеву, задернуло, как шторой. Стал слышен голос камней — тяжелый, непрерывный их звон. Мы не успели укрепить палатку, вихрь швырнул ее вверх и закружил высоко над скалами, словно большую белую птицу. Припадая к земле, по узкой тропинке мы двинулись к маяку. Здесь, на покатой скале, почти невозможно было стоять: страшная невидимая тяжесть обвалом рушилась на нас. Казалось удивительным, что старенькая башня маяка выдерживает такую стремительную, живую ураганную силу.

Цепляясь за леер, протянутый вдоль ступенек, мы кое-как добрались до двери, Словно в огромной раковине, здесь отдавался тяжелый непрерывный гул моря. У входа горел тусклый фонарь. По узкой винтовой лестнице мы поднялись на башню и постучали в дверь. Егор Иваныч тотчас отодвинул засов. В маленькой круглой каморке было уютно и тепло. Отсюда через окно в ночную темень густым и непрерывным потоком лился свет. Близкое, всклокоченное, прямо под нами кипело море. Огромные скошенные гребни взлетали, словно стремясь достать окно. Молча мы стояли здесь, следя за движением света. Мы ни о чем не спрашивали старика, хотя само это молчание было криком: с моря все еще не возвращались рыбаки.

— Слышите сирену? — спросил он коротко. — Это идет краболов.

Кроме свиста ветра и гула волн, ничего невозможно было расслышать. Но старик улыбнулся.

— Четвертый краболов… Это его сирена. — Невольно мы бросились к окну: казалось, будут видны отличительные огни краболова, У всех нас теперь было только одно смутное и жадное желание, один порыв — увидеть эти огни, они были бы словно подтверждением нашей молчаливой надежды, — этот живой, человеческий проблеск в черной ночи.

Нет, ничего не было видно, лишь сизое мутное море, все покрытое летящей пеной, как вьюгой, — и ничего больше, ни отсвета, ни огонька.

Но неожиданно, совсем близко, у самой скалы, блеснул и угас свет фонаря. Он пронесся, как искра, — и снова взлетел на лохматой вершине гребня тусклый багровый огонь.

— Баркас!.. — закричали мы почти в один голос. — Баркас идет!

Старик выглянул в окно. Под зеленой полоской света, по крутому вспененному скосу летел баркас. Он падал, стремительно приближаясь к скале, маленький перед зеленым всклокоченным хребтом, и мы закричали, впиваясь руками в угол подоконника, как будто бы там, на баркасе, нас могли услышать. Старик, конечно, тоже заметил баркас. Он не сказал ни слова. Он стоял у рефлектора, следя за спокойным и стремительным ручьем света, в котором, как клочья пены, еще взлетали и падали обезумевшие чайки.

Затаив дыхание, мы стояли у окна. Мы ничем не могли помочь. Мы стояли и следили некоторое время за неторопливыми движениями старика. Было похоже: он задумался о чем-то. Или в нем, в самом деле, таилась каменная душа?.. Он поднял голову и сказал спокойно:

— Помочь могу только я. Там, на мелях, волна не страшна… Я смог бы добраться до баркаса… — И почему-то закусил губу.

— Скорее!.. — закричал штурман и бросился к двери.

Старик даже не обернулся:

— В море краболов идет… На нем, может, пятьсот человек… Пятьсот жизней… А на баркасе — три.

Мы выбежали на скалу. Берег, казалось, качался под непрерывными ударами волн — или это не был уже берег? — мокрый ветер бушевал подобно штормовой волне.

Вдоль отмелей и скал упрямо скользил, пробирался, поминутно скрываясь у самого прибоя, фонарь баркаса. Он двигался к бухте, то набирая почти скорость полета, то целые минуты барахтаясь на волне. Мы бежали вслед за ним — пять человек на пустынном берегу. И мы остановились и невольно прижались друг к другу, когда фонарь вдруг поднялся над песчаной косой, над самой косой, — узеньким серпом она отделяла бухту. Он поднялся и рухнул вниз, и не утих еще звон этого страшного удара волны, как прямо перед собой в маленькой бухте мы опять увидели фонарь баркаса. Вместе с этим бешеным гребнем баркас перелетел через косу и теперь спокойно покачивался на мелкой зыби, и рыбаки уже отдавали якоря.

Мы стояли, охваченные ветром, и молча смотрели, не в силах верить такому чуду.

Как очутились мы на палубе этого летучего корабля?.. Вода казалась горячей и легкой. Крепкие матросские руки одного за другим вытаскивали нас наверх, и мы плясали и целовали этих веселых, чудесных моряков, и только в кубрике, через несколько минут, когда зажгли лампу, — мы увидели, что это были женщины. Их было трое, две девушки и мать, — все загорелые, обветренные и молодые, настоящие люди моря, и они смеялись, глядя на нас, понимая свое и наше счастье. И этим счастьем была сама жизнь, и наши открытые лица, и наши просоленные руки, и дружба, которой нет предела, и то, что все мы знали свое настоящее счастье — жизнь.