Сочинения в 2 т. Том 2

Видимо, привычка к более спокойным широтам, к ясному небу, к большому городу непременно и сильно сказывалась в этой пустынной каменной сторонке и уводила наезжих парней из бригады Панаса Кирилыча прямо на морвокзал. А поскольку такое повторялось уже не впервые, Панас Кирилыч и встречал эту «юную кадру», как он называл новичков, с откровенным, насмешливым недоверием.

— И надолго ли к нам, Ильи Муромцы, с дороги завернули? — вдруг строго спрашивал он в самый разгар веселого застолья. — На месяц или, может, на целые на два?..

И угрюмый лик, и взгляд наискось из-под косматых седых бровей, и кривая усмешка, да еще начальственный тон, — все это в облике старого бригадира, поистине «морского волка», можно было принять за вызов и за скрытый упрек.

На острове его знали как человека волевого, настойчивого, даже азартного, бригадира опытного и смелого, — бывалые рыбаки говорили, что работать с Кирилычем надежно, а это было высшей похвалой. Между тем новички шли под его начало без особого воодушевления и чаще уходили от него, чем к нему просились.

— Вижу, что где-то чего-то я не дотянул, — сетовал Панас Кириллович, не скрывая огорчения, а потом и раздражения. — Или «юная кадра» нынче хлипкая пошла, бригадирского громкого слова опасается, или тут, может, возраст виноват? Сбрось я из своих шести десятков половину, да отпусти гриву до плечей, да в руки гитару — тогда бы они валом ко мне хлынули!

Пожилой рыбак, звеньевой Иван Иванов, человек веселый и насмешливый, сочувственно подсказывал:

— Не плохо бы тебе, Кирилыч, еще и брючишки в обтяжку.

— А еще чего?

— И, конечно, бантик…

— Куда?

— На шею.

— Это зачем же?

— Для красы.

Кирилыч пропаще махнул рукой.

— Не тряси мою душу. Клоуну в цирке место: что ему делать на Охотском берегу?

В другой раз Иван Иванов невинно спрашивал:

— А не завести ли нам в стане, Кирилыч, музыканта? Чтоб на постоянно, а? Слышал я, что у древних египтян так велось: один себе в дудочку дудит, а другие вкалывают!

Нужно было знать характер Братана, чтобы подсовывать такую язвительную нелепицу, особенно в пору, когда ставники были пусты и бригада переключалась на сбор морской капусты. Хитрец Иванов достаточно знал Кирилыча и, забавляясь, донимал исподтишка:

— Оно, конечно, бригадир, капуста — вещь стоющая. Соберу я семь центнеров этой прелести и получу, как за один центнер корюшки. Разница? А ведь очень малая: корюшка — та сама в сеть идет, а с капустой надо поваландаться, и тут она, дудочка, ох и кстати!

Постепенно Кирилыч мрачнел, начинал сердиться:

— Истинно, Иван, говорится, что работа — с зубами, лень — с языком.

Весельчак Иванов прикидывался простаком:

— Я почему про дудочку вспомнил? Потому что и вчера один «кочевник» притопал, и, можешь мне верить, — музыкант. Фигура-то, фигура! Сам длинный, в фасонных туфельках и черный короб под мышкой, вроде большой бутылки? не иначе скрипка в том коробе или дудка.

— Складно врешь ты, Иван.

— Клянусь!

— Врешь и строишь насмешки.

— Ну, Панас Кириллович, при вашей солидности неловко вам будет извиняться.

— Ладно, — сдержался бригадир. — При всех извинюсь — покажи мне того, с дудкой.

И надо же было случиться, что на следующий день, словно бы в оправдание Иванову, в стане появился жилистый, высоченный парень в кепке набекрень, в туфлях узорной выкройки, да еще с нескладным коробом.

В море с утра штормило, и вся бригада находилась на берегу: кто чинил сети, кто конопатил лодку, кто копался в моторе. Иван Иванов заканчивал новое весло, а Панас Кирилыч счаливал оборванные буксирные тросы. Он даже вздрогнул от удивления, когда нежданный гость шагнул через порог подсобки, обронил небрежное «здрасте» и выпрямился во весь свой редкостный рост.

— Что ж, присаживайся, гостем будешь, — сказал Кирилыч, смахивая с табурета лоскутья брезента и клочья пакли. — Помнится, батя мне говорил: не бойся гостя сидячего, а бойся стоячего. Вон какой у тебя сундук занятный — ты часом не музыкант?

Парень помедлил с ответом, поудобнее уселся на табурете, отставил свой короб, потянулся, вздохнул:

— Это, дедушка, хороший признак, если знакомство с музыки начинается. Да, немного музыкант. Правда, самоучка. А в этом футляре у меня — баян. Можно сказать, неразлучный товарищ.

Сначала Панас Кирилыч готов был обидеться: почему «дедушка», не в насмешку ли? Тут же подумалось, что, хотя у «кочевника» и не дудка — баян, все же перед Иваном Ивановым придется извиниться. Одновременно мелькнуло подозрение: не Иван ли, выдумщик и заводила, опять какую-то штуку затеял и того «младенца», может, специально подослал? Но возникало и сомнение: станет ли незнакомый парень на потеху какому-то Ивану поперек острова на западный берег добираться?

Хмурясь и не поднимая глаз, Кирилыч спросил:

— Так все же кто ты, голубь, и по каким делам? Ежели музыкант и для концерта присланый — у нас такое бывало — примем.

Парень хлопнул ладонями по коленям и засмеялся.

— Да что ты, дедушка! Что за концерт? Я — на работу.

Тут Панас Кириллович в сердцах отшвырнул конец троса.

— Нету здесь ни дедушек, ни бабушек. Есть товарищ бригадир, и есть у него фамилия. Как ты, работяга, перед бригадиром сидишь-то развалясь?

Парень неловко поднялся с табурета и поспешно снял помятую кепчонку, а Панас Кирилыч, тоже вставая, ненароком глянул ему в глаза, глянул и сразу же пожалел о своей резкости. Глаза у парня были ясные и добрые и смотрели с детской наивностью. Видимо, он верил, этот «младенец», в людей, шел сюда по камням или трясся попутной полуторкой с какой-то надеждой и ожидал от этой встречи на неприветливом берегу только хорошего.

«Доверчивый, — подумал Братан. — Есть еще и такие… Но к чему он тут пригоден — в стане, на кунгасе или на катере? Ростом, и верно, вымахал, а в плечах узок, и пальцы — сказано, музыкант — нежные. С такими ли пальцами тросы мотать, со снастями, с веслами управляться? Оно, конечно, можно бы и подучиться, но не рыбацкого роду человек, а из дуги оглобли не сделаешь. Значит, нужно, как водится, приютить путника, обогреть, накормить и распроститься».

— Ступай-ка, почтенный, на бригадный камбуз, — распорядился Братан, — скажешь там шефу, нашему кормилицу Калинычу, что я послал. В дальнейших твоих заботах он и разберется.

На том и расстался Панас Кириллович с нежданным гостем, не сомневаясь, что обходительный Калиныч не замедлит отправить его с оказией в Южно-Курильск.

На Курилах, как и на всем побережье от Посьета до Корсакова, от Паланы до Уэллена и далее на запад, в студеных краях, непреложен добрый обычай: путнику хлеб и соль, чай, табак и ночлег. Соблюдал и Братан этот славный давний порядок, хотя и досадовал на «кочевников» — легких людей, зараженных пристрастием к перемене жительства: сколько такого ни устраивай, ни ублажай, поработает месяц-другой, получит свое и сорвется. И не туда уедет, где лучше, нередко туда, где хуже: ему это не забота — он везде временный.