Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

–  Начните с ваших побед, полковник. Это будет приятным и для вас, и для нас началом.

Павел Прищепа вытащил из портфеля большой блокнот и раскрыл его. Я увидел через плечо, что это вовсе не блокнот, а приборчик, похожий на тот, что он давал мне. Только на том была две цифры 7, а здесь их было около сотни. Павел ткнул в одну из цифр, и по внутренней стороне крышки побежали светящиеся слова. Он ткнул в другую, появились новые. Я шепотом спросил:

–  Идет по плану?

Павел ответил тоже шепотом:

–  Вокзал в наших руках, стереостанция тоже. К казармам войск безопасности подкатили тяжелые вибраторы в грузовиках.

–  Телефоны и электростанция, Павел?

–  Пока нет. Но по твоей диспозиции мы захватываем их после стерео и казарм. Время еще есть.

Гамов в это время показывал, что не собирается плясать под музыку главы правительства, а намерен разыграть собственный танец.

–  О наших победах говорить не буду, они известны сегодня всем в стране! И к тому же они гораздо меньше, чем могли бы быть. А меньше потому, что мы не получили поддержки от нашей армии. Нас бросили на произвол судьбы. Совершена государственная измена - хорошо оснащенную дивизию сознательно покинули на уничтожение.

–  Да что вы говорите?
– вскипел маршал, вскакивая.
– Кто вы такой, что осмеливаетесь бросать мне в лицо чудовищные обвинения?

–  Я командир корпуса, объединившего две дивизии, преданные верховным командованием, и собственной кровью, собственным мужеством проложившего себе обратную дорогу на родину.

–  Самозванец вы, а не командир! Сами себя назначили! Никогда вам не бывать ни генералом, ни командиром корпуса!

Что разговор с командованием непокорного корпуса будет несладким, Маруцзян догадывался. Но что Гамов сразу начнет с обвинений, а маршал безобразно взорвется, по всему, было непредвиденным. Маруцзян показал, что недаром в свое время обогнал в беге к власти своих противников и столько лет прочно держал ее в руках. Он прикрикнул на Комлина:

–  Прекратите, маршал! Запрещаю вам говорить без моего разрешения!
– И почти вежливо обратился к Гамову: - Очень серьезные обвинения, полковник. Но есть ли у вас столь же серьезные основания для них? На любой войне бывают успехи и неудачи. Но разве допустимо все неудачи приписывать предательству и изменам? Тогда почему ваш сосед генерал Коркин, которого мы разжаловали, сдал свою дивизию в позорный плен, а вы в условиях еще тяжелей, чем у него, одерживали одну победу за другой?

Он, конечно, умел спорить, глава нашего правительства. И на какие-то минуты в этом осунувшемся старике возродился прежний лидер, мастерски высмеивавший своих противников, ставивший перед ними вопросы, на которые имелись лишь желаемые ему ответы. И сейчас он верил, что легко опровергнет любые обвинения Гамова, а потом накажет полковника за то, что тот осмелился необоснованно обвинять.

Гамов не успел ему ответить, как в зал вошел начальник охраны правительства, низенький полковник в очках, Морохов, так его звали, мы часто видели его на стерео во время дворцовых банкетов. Маршал раздраженно прикрикнул на него:

–  Я не вызывал тебя! Уходи, заседаем!

Но Морохов игнорировал окрик.

–  Маршал, у нас авария. Вся связь отключена!

–  Отключена?
– удивился Маруцзян.
– Почему отключена?

–  Что-то случилось на центральной станции. Все каналы на город перестали работать.

–  Так что стоишь?
– Маршал, несмотря на запрет Маруцзяна, все больше свирепел.
– Иди и налаживай связь! Даю полчаса на исправление - и ни минутой больше.

Морохов исчез. Гамов продолжал прерванную речь:

–  Вы требуете обоснованных обвинений? Обвинения будут убедительные. Изменник и предатель Мордасов…

На этот раз не выдержал сам Маруцзян:

–  Полковник, выбирайте выражения! Вы не в домашнем кругу сплетничаете о знакомых, а докладываете правительству. Мы еще расследуем ваше обращение с нашим посланцем. За многие поспешные и преступные действия придется нести суровую ответственность.

Гамовым овладел так хорошо мне знакомый приступ бешенства. Я встревожился, не сорвется ли он раньше времени. Но он сдержался, только глаза его зловеще засверкали, и в голосе зазвенело железо.

–  Вы совершенно правы, уважаемый председатель Совета Министров, за преступные действия надо нести суровую ответственность. И я уверен, что все виновные понесут ее. Я долго подбирал слова, которые точнее всего характеризуют Мордасова. И остановился на самых объективных - предатель и изменник!
– Гамов резко повысил голос, пересиливая поднявшийся в зале гул: - Да, предатель и изменник! Но не он один, а все те, кто его выдвигал и поддерживал. И тому доказательством документ, очутившийся в наших руках.
– Он поднял вынутую из кармана бумагу. Все в зале, кроме нас пятерых, сидевших отдельно, - мы знали, о чем он будет говорить, - уставились на нее, как завороженные.
– Сейчас я оглашу его, но предупреждаю: моему чтению попытаются помешать скрытые предатели, также находящиеся в этом зале. Любую такую попытку со стороны любого человека буду расценивать как самообвинение, как признание в соучастии в измене и предательстве.

Он обводил зал злыми глазами. В зале каменело глухое молчание. Даже маршал не осмеливался подать громкую реплику.

–  Продолжаю. Мордасов прилетел в распоряжение корпуса, чтобы отобрать у солдат тысячекратно заслуженные ими крохотные денежные награды. Для чего? Чтобы они усилили оборону родины, так он сказал. Ради усиления обороны родины он примирялся с тем, что боевой дух корпуса сильно падет перед решающими битвами за вызволение. Он готов был пожертвовать нашим корпусом ради более высоких целей. Каковы же эти высокие цели? Вот они, в этой бумаге! Отобранные им деньги предназначались для раздачи высшим сановникам государства. Маршалу Комлину выделялось два миллиона калонов, главе правительства…

Маршал вскочил и заорал:

–  Стража! Стража!

В зал проскользнул Морохов, ожидавший за дверью вызова.

–  Полицию безопасности!
– ревел маршал, грозно топорща седые усы и бешено вращая глазами.
– В тюрьму молодчиков, всех в тюрьму!

–  С полицией безопасности нет связи, - ответил Морохов.
– Связь не удалось наладить.

–  Как не удалось наладить? Я же дал указание, чтоб наладили! Как же не удалось, если я дал указание, чтоб удалось?!
– бушевал маршал.
– Вы получили мое указание? Отвечайте!

Даже у таких верных служак, как Морохов, временами отказывала дисциплина.

–  Отвечаю. Получил очень ценное указание. Но ни один телефонный аппарат не отреагировал на ваше указание, маршал.

Маруцзян не отрывал колючих глаз от Гамова, спокойно стоявшего с бумагой в руке. Артур Маруцзян был слишком опытным политиком и достаточно умным человеком, чтобы понимать, что только сумасшедшие могут просто прийти на заседание правительства и бросить ему обвинение в измене. В грозном хладнокровии Гамова таилось нечто большее, чем дурной характер нескольких чересчур возомнивших о себе командиров. Уверен, что в мозгу Маруцзяна проносились тысячи тревожных картин - возмущение в армии, восстание народа… Но за окнами не слышалось ни криков толпы, ни грохота электроорудий, ни визга резонаторов. Обрыв связи с городом мог возникнуть в результате обычной аварии. Маруцзян всю свою жизнь отвечал на любой удар еще более жестоким ударом. Гамова надо было любыми средствами заставить молчать. Маруцзян приказал начальнику стражи:

–  Полковник Морохов, вызовите внутреннюю охрану. Пусть вызовут всех свободных солдат срочно сюда с оружием!

–  Внутренняя связь дворца тоже не работает, - был ответ.

Маруцзян побелел, у него перехватило дыхание. Внутренняя связь во дворце была автономна. Никакая авария в городе не могла вызвать такую же аварию во дворце. Маруцзян бросил быстрый взгляд на маршала. Маршал ничего не понимал. Он с недоумением оглядывался, пожимая узкими плечами с роскошными погонами, и горестно бормотал: