Сочинения в двенадцати томах. Том 1

Из 4 1/2 миллионов (с небольшим) ирландского населения в конце XVIII в. больше 3 1/2 миллионов было ирландцев-католиков, около 500 тысяч ирландцев-пресвитериан и около 3/4 миллиона англичан (англиканской религии). Положение массы основного ирландского населения в экономическом отношении было ужасно. Больше ⁷/₈ (по цифре О’Коннора даже ⁹/₁₀) всей земли принадлежало сравнительно небольшой горсти англичан, а остальная ничтожная часть распределялась между несколькими богатыми ирландцами — пресвитерианами и католиками. Английские землевладельцы были не только пришлым элементом, но даже в значительной части очень недавно пришедшим в Ирландию: после низвержения Якова II Стюарта в 1688 г., после усмирения яковитского восстания в Ирландии в 1689 г., имевшего целью поддержать короля-католика, новое английское правительство (Вильгельма III и Марии) конфисковало массу земель (около миллиона акров) и роздало их членам английской знати, которые до той поры не имели к Ирландии никакого отношения. Это обстоятельство окончательно сделало англичан, и до того богатейших землевладельцев Ирландии, господами почти всей почвы, пригодной для землепашества или скотоводства; оно же в необычайной степени усилило так называемый абсентеизм (отсутствие в стране землевладельцев) — зло, страшно отяготившее и без того нелегкое положение большинства народа. Дело в том, что лендлорды весьма часто не приезжали в Ирландию иначе, как на месяц-другой для охоты и дачного времяпрепровождения: в этой совсем чужой и не интересной для очень многих из них стране им жить было и скучно, и незачем. Колоссальные земли свои они сдавали арендаторам на разные сроки и на неодинаковых условиях. Например, те, что получили в 1689 г. конфискованные у католиков земли, весьма скоро сбыли их за хорошую цену в вечную аренду; другие отдавали в пожизненную аренду или на 41 год, или на иные сроки. Но и этот первый арендатор (т. е. снимавший землю у лендлорда) тоже далеко не всегда заключал эту сделку, чтобы жить лично в арендованном поместье, вести хозяйство, разводить скот; аренда являлась для него весьма часто простой коммерческой аферой, вроде того, как в городах существуют профессиональная скупка и перепродажа домов: он в свою очередь сдавал арендованную землю, разбив ее на крупные участки. Эти вторые арендаторы, или посредники, иногда оставляли себе часть арендованной земли, а остальную часть, разделив на мелкие участки, сдавали уже нищему крестьянскому населению; иногда же сдавали все, не оставляя себе ничего для хозяйства, если находили это более выгодным. Итак, фермер, обрабатывавший землю, должен был выработать прибыль и для второго, и для первого арендаторов, и для лендлорда. Арендная плата была неодинакова для различных мест и колебалась сообразно с большей или меньшей доходностью земли. В общем она не была выше арендной платы, бывшей в употреблении в Англии, но земля являлась несравненно менее доходной: никто не принимал никаких мер к улучшению почвы, к введению более высокой сельскохозяйственной культуры. Посредники, которые знали, что все равно недостатка в фермерах у них не будет, ибо нужно же трем миллионам безземельных людей чем-нибудь питаться, и лендлорды, которым эти посредники аккуратно платили деньги, совершенно не были заинтересованы в поддержании рационального сельского хозяйства, а фермеры, бившиеся как рыба о лед, чтобы не умереть с голоду на своем участке, эксплуатировали землю примитивно, хищнически, зная к тому же, что договорное право крайне запутано, что хотя они и числятся в качестве долгосрочных арендаторов, но каждый день может оказаться, что второй посредник не вправе был вовсе с ними заключать такой договор или что в договоре между вторым и первым посредником что-то неладно, или что лендлорд вознамерился и имеет право нарушить договор с первым посредником, а это разрушает все, так сказать, нисходящие договоры. Конечно, могли быть и бывали в таких случаях судбища, но ирландскому фермеру не по карману было вынести издержки английского судопроизводства; к тому же договорное право, необыкновенно осложненное существованием этих первичных, вторичных и третичных арендаторов, имело прямую тенденцию к охране прав и преимуществ верховной собственности на землю. Вот почему далеко не все фермеры даже по заключении долгосрочных арендных сделок могли чувствовать себя обеспеченными, и с извинительной алчностью голодных людей, сознающих, что их могут сейчас отогнать от пищи, они хищнически торопились выбрать из истощенной земли все, что только возможно. Да и средств, и знаний, необходимых для сельскохозяйственных усовершенствований, у них не было. Еще пресвитериане, жившие большей частью на севере, сидели несколько крепче на своих участках благодаря ряду более благоприятных местных исторических условий, приведших к более упрощенной арендной системе и к менее развитому абсентеизму, но и им в большинстве случаев приходилось тяжело. И у них доходность земли была самая низкая, а земля истощалась. Да и чем вознаградилась бы затрата денег на улучшение сельского хозяйства, если бы лендлорды или посредники и не прочь были предпринять нечто подобное? Куда сбывать продукты? Во всей Ирландии было два города со средним (по тогдашнему масштабу) населением и десяток с лишним маленьких глухих городков, население которых не могло ни в каком случае считаться достаточным потребителем для земельной площади в сотни квадратных километров. Торговля и промышленность были слабы и хотя периодами прогрессировали (например, в последнее двадцатилетие XVIII в.), но очень туго, и реагировать на доходность земли в смысле повышения арендной платы еще не могли. Если за свое будущее не мог ручаться даже фермер, аккуратно платящий аренду, то в случае неисправности он уже совсем попадал во власть лендлорда или посредника и мог быть тотчас согнан со своего участка. А бывали годы, когда такой неисправности столь же трудно было избежать, как, например, не повалиться от сильного землетрясения. В течение всего XVIII и первых десятилетий XIX в. в Ирландии часто свирепствовали эпизоотии, в один день иногда лишавшие фермера возможности работать на поле; земля, истощенная вконец, годами давала скуднейший урожай даже и при удачно сложившихся климатических условиях, а потом являлись град, дождь некстати, засуха и т. д.; наконец, государственные повинности взыскивались с той же беспощадностью, как и арендная плата, и вырывали изо рта крестьянской семьи последний кусок. Особенно ненавистная «десятина», подать, взыскивавшаяся вопреки всякой логике и справедливости с католического населения в пользу государственной англиканской церкви и ее священнослужителей, выводила из терпения самых забитых и далеких от политики людей.

Об этом налоге и методах взыскания его еще будет у нас речь впереди, ибо они сыграли в ирландской истории весьма видную роль. Вопиющая нелепость и несправедливость налога с голодного католического населения для содержания живущих в неге и холе нескольких сот англиканских пасторов и их начальства, нужных только ничтожной части обитателей острова, бросались в глаза даже и очень пристрастным англичанам. Тем не менее десятина процветала и деятельно поддерживалась английскими властями; мы увидим, к чему привело и чем окончилось ее существование.

Из католического ирландского населения лишь небольшая горсточка образовывала ничтожный количественно средний класс; к нему принадлежали немногие более или менее обеспеченные фермеры, владельцы ремесленных мастерских в городах, мануфактурных заведений, хозяева рыбных ловель, врачи и аптекари, частные ходатаи по делам; государственная служба в местных учреждениях для католиков была закрыта от высших до низших ее ступеней, что тяжело отзывалось на материальном положении этого немногочисленного и скудного среднего сословия. Католическое духовенство, близкое, за исключением епископов, к крестьянам по образу жизни, жило немногим лучше, нежели его паства. Полмиллиона ирландских пресвитериан страдало от нужды, хотя обыкновенно и не в таких размерах, как католики, от десятины, которая и с них взыскивалась в пользу англиканского духовенства, столь же им чужого, как и католикам, от грубости и произвола властей. Богатый же круг англичан составлял замкнутую, гордую своим привилегированным положением касту, которая не смешивалась с аборигенами не только потому, что те ее ненавидели, но и потому, что она сама их презирала и вместе с тем боялась. Презирала за нищету, за унизительное их положение, боялась из-за протестующего духа, который, казалось, совсем не к лицу был этим жалким нищим и, однако, спокон веков давал себя чувствовать самым недвусмысленным образом. В 80-х годах XVIII в., впрочем, это чувство боязни заметно ослабело у англичан: лендлордам, пасторам, чиновникам и офицерам, представлявшим в Ирландии если не весь английский элемент, то самую заметную его категорию, начало казаться, будто ирландцы удовлетворены дублинским парламентом по крайней мере настолько, чтобы не мечтать о восстании с оружием в руках. Это был один из тех утешительных самообманов, которым так легко поддаться при сильном (и вполне естественном) желании к материальному своему комфорту прибавить еще и душевный. Господствующая раса в большинстве и решила, что она приобрела наконец право на покой и чувство безопасности, что она заплатила за эти блага хорошую цену. Что же это была за цена?

2

В начале 1780-х годов Англия попала в чрезвычайно тяжелое положение вследствие неудач и поражений на американском материке. Что политика относительно американских колоний вообще и война с ними в частности были фатальной ошибкой, это в указанную эпоху мог не сознавать разве только один король, упрямство которого среди качеств его ума и сердца успешно конкурировало с безнадежной ограниченностью. Но поправлять сделанные оплошности было уже поздно; Франция примкнула к американцам и угрожала высадкой в Ирландии; Америка была утрачена безвозвратно, и представлялось необходимым подумать уже о собственной безопасности. Тогда (с 1778 г.) в Ирландии стали образовываться волонтерские дружины, правда, исключительно из протестантов, но при полном сочувствии со стороны католического населения. Дело в том, что эти дружины сразу обнаружили весьма сильный местный патриотизм, и метрополия с беспокойством сообразила, что ирландские волонтеры как будто не против одних только французов снаряжаются. Сначала волонтеров было 40, потом 75, наконец 125 тысяч человек. Словом, это был один из редких моментов, когда Ирландия оказалась едва ли не сильнее Англии, и подобное соотношение сил благодаря Флуду, Граттану и другим ирландским деятелям 70—80-х годов XVIII столетия было очень быстро учтено. Георг III, видя, что волонтеры имеют за собой всю страну, что они прекрасно вооружены, что нет ни малейшей возможности силой их успокоить вследствие пребывания почти всей английской армии в Америке, почел благовременным даровать милостью божией полное самоуправление Ирландии. Дублинский парламент, чисто фиктивное учреждение, не имевшее ни малейшего смысла и значения, был преобразован в духе автономии. Это произошло в 1782 г. при кликах ликования, торжествах, когда вотировалась национальная благодарность и патриоту Граттану, и волонтерам, и королю, и всем, кто имел хоть отдаленное отношение к вновь октроированной ирландской конституции. Эта конституция и была той политической декорацией, на фоне которой разыгралось восстание 1798 г. Весьма скоро новый парламент перестал возбуждать в ирландцах иные чувства, кроме сначала затаенного, а потом открыто прорывавшегося неудовольствия, и это раздражение явилось одной из серьезных причин той кровавой междоусобицы, описание которой составляет тему этой главы. Чем же парламент 1782 г. был плох для своей страны? Для оценки всякого парламентского строя существуют два главных критерия, ее обусловливают ответы на два основных вопроса: во-первых, насколько велика фактическая власть парламента и, во-вторых насколько при данной системе пополнения парламентского собрания обеспечивается полное и верное представительство существующих в стране политических тенденций и общественных настроений и интересов. Есть и ряд других, второстепенных критериев, но мы будем иметь в виду только эти два, делая беглый очерк ирландских парламентских порядков после 1782 г. Что касается до влияния на исполнительную власть, то оно почти вовсе ускользало от ведения ирландского парламента: ирландское министерство, ведавшее текущие дела страны, всецело зависело от лорда-наместника (он же и командир расположенных в Ирландии военных сил), а лорд-наместник назначался главой английского кабинета. Вследствие такого положения вещей выходило следующее курьезное обстоятельство: ирландские министры сменялись и вновь назначались в зависимости от партийных соотношений, царивших не в ирландском, а в английском парламенте, ибо от английского парламента зависело английское министерство и, следовательно, все «производные» административные величины, т. е. также лорд-наместник Ирландии. Итак, на текущие дела Ирландии английское правительство всегда могло иметь и имело при господстве конституции 1782 г. самое активное влияние. Что же касается до чисто законодательных вопросов, то в теории ирландский парламент был абсолютно независим от английского и вся связь обеих стран в вопросах законодательства сводилась к тому, что прошедший через нижнюю и верхнюю палаты законопроект нуждался еще в подписи великобританского короля. Конечно, в делах внешней политики Ирландия должна была беспрекословно следовать в английском фарватере, но весьма скоро обнаружилось, что и теоретическая ее самостоятельность во внутренних вопросах также есть не более, как невинная и безобидная фикция. Тут мы естественно переходим ко второму основному вопросу, решение которого необходимо для должной оценки данной конституции: как же пополнялся ирландский парламент? Состоял он (по примеру английского) из двух палат: верхней и нижней. Члены ирландской палаты лордов назначались королем, и сан их был пожизненным и наследственным; конечно, это были исключительно люди, принадлежавшие к господствующей нации и церкви. Что же касается до нижней палаты, то ни один католик не имел права ни выбирать в нее, ни быть избираемым, т. е. из 4 1/2 миллионов (приблизительно) людей, населявших Ирландию, около 3 1/2 миллионов были совершенно отстранены от какого бы то ни было участия в управлении. Но и из оставшейся небольшой части населения в нижнюю палату попадало всегда только то большинство, которое не могло быть враждебным Англии. В самом деле, ничего даже приблизительно похожего на правильные и независимые выборы не было и в помине. Всего членов было 300, из них 200 с лишком являлись от маленьких местечек, т. е. просто, назначались по единоличному усмотрению владельцев этих местечек; остальные 100 в большинстве случаев также не представляли собой избранников даже той ничтожной англиканской или пресвитерианской горсточки, которая по закону имела право голоса: всемогущее влияние лендлорда и тут слишком часто оказывало свое огромное действие. Все это вошло в обиход до такой степени, что, по сведениям как ирландским, так и английским, существовала даже специальная такса за право от имени известного местечка назначить кого угодно членом парламента (или самому быть выбранным), а также за приобретение этого права навсегда. Первое стоило обыкновенно около 2 тысяч фунтов стерлингов, а второе — от 8 до 19 тысяч. Итак, кто мог попасть в нижнюю палату? Почти исключительно сторонники английского преобладания, представлявшие даже не всю ничтожную полноправную горсточку населения, а только особенно угодную английским министрам категорию этой горсточки.

При подобных порядках избрания и прежде всего при безусловном устранении от выборов всего католического населения, т. е. подавляющего большинства ирландской нации, толковать о дублинском парламенте как о представительстве Ирландии можно было бы разве только в виде иронии. Радикально настроенные пресвитериане и кое-кто из англичан-протестантов с самого начала этой системы, с 1782, 1783, 1784 гг., не переставали указывать на все подобные уродливости и ненормальности; волонтерские общества (приобретшие явно политический характер) требовали в резолюциях на своих собраниях коренной парламентской реформы, но все эти домогательства оставались гласом вопиющего в пустыне, так же как аналогичное движение среди католиков. Вообще 80-е годы XVIII в. были временем, когда прогрессивные элементы среди пресвитериан (ирландского и шотландского происхождения) и англичан (господствующей церкви) понемногу стали теснее, нежели прежде, сходиться с католиками. Вдали уж выдвигался политический идеал ближайшего восстания: независимая Ирландия и свободные ирландские обитатели без различия нации и вероисповедания. Ирландским парламентом никто удовлетворен не был, кроме консервативной части англичан, населявших Ирландию, и это раздражение все росло, по мере того как выяснялось, что сам парламент со своей стороны весьма собой доволен: в 1783 г. он самым решительным образом отверг весьма умеренный проект реформы, предложенной ему.

Этим самым дублинское собрание ясно говорило, что оно хочет остаться фикцией и игрушкой в руках метрополии и довольствоваться той автономией Ирландии, которая была изображена на бумаге и в самом деле с первого взгляда могла обмануть всякого неопытного читателя бумажной конституции. Голодающему населению негде было высказаться и некому было жаловаться; все застарелые обиды и неправды самым мирным образом процветали под покровом порядков, созданных, чтобы поддерживать сильного против слабого; никакой самостоятельной, выгодной Ирландии и не выгодной Англии, экономической политики этот дублинский парламент не преследовал и не мог преследовать, и торгово-промышленный класс (всех трех исповеданий без различия) горько, но тщетно жаловался на то, что англичане пользуются Ирландией как рынком сбыта, а сами всячески препятствуют ирландской конкуренции у себя и в колониях. Католики хотели эмансипации, превращения их из париев, лишенных всех прав, в граждан; пресвитериане и часть английского низшего и среднего круга хотели более рациональной экономической политики, все они жаждали коренных аграрных реформ и понимали, что ни аграрные, ни правовые, никакие иные изменения, в которых прямо не заинтересованы английское правительство и лендлорды, немыслимы при наличности конституции 1782 г.

3

Периодически посещающий нацию голод, по мнению покойного Вирхова, есть явное доказательство ненормальности ее общественных условий. Ирландская история дает много фактов в подтверждение этих слов; еще неоднократно мы будем иметь случай отметить, как голод, якобы неожиданно обрушиваясь на Ирландию, с неумолимой настоятельностью заставлял сегодня вопить о том зле, о котором вчера говорили, а позавчера шептали. Так случилось и в описываемое время. В 1784 г. неурожай свирепствовал в Ирландии со всеми своими страшными последствиями, и снова началось было призатихшее аграрное движение, которое с давних пор было грозой лендлордов; стали наконец носиться слухи о том, что снова появились «белые парни».

«Белые парни» впервые появились, по одним источникам, в 1761 г., по другим — несколько ранее. Дело в том, что отчаянное положение ирландского крестьянства немало осложнялось существованием в стране колоссальных пастбищ. Площадь запашки была невелика, ибо лендлорды и снимавшие у них землю посредники часто весьма неохотно отдавали землю в аренду мелким фермерам: это было и несколько хлопотливо, и чревато кое-какими беспокойствами и неприятностями. Более удобным представлялось сдать все угодья под пастбища каким-нибудь двум-трем зажиточным людям либо самим заняться разведением скота; к тому же земли, отданные под пастбища, вследствие вопиюще несправедливого закона были совершенно изъяты от налога на содержание протестантского духовенства (десятины), а пахотные места все подвергались этому обложению. Тут закон как бы говорил каждой своей строчкой, что богатых людей он желает окончательно избавить от самых легких для них уплат, а бедным не намерен давать пощады, что содержать англиканское духовенство обязаны не англикане-лендлорды, а нищие католики. Кроме того, ограниченность площади запашки страшно удорожала хлеб и заставляла большинство ирландского народа питаться картофелем. Наконец, с середины XVIII в. англиканское духовенство, не довольствуясь жесточайшими мерами при взыскании десятины, стало чаще и чаще отдавать эту десятину на откуп, вроде того как Золотая Орда отдавала русскую дань на откуп бесерменским купцам. Откупщики же, конечно, взыскивали с населения не только ту сумму, которую они вносили духовенству, но и известное вознаграждение себе за хлопоты и беспокойства; положение фермеров становилось при этом еще более отчаянным. Конфисковался их скот, отбирались орудия, уносились кухонные принадлежности, и, если еще оставалась недоимка, нередко фермер засаживался в долговую тюрьму. Жаловаться, как мы уже сказали, было некому и после дарования Ирландии «автономии» в 1782 г., а до того и подавно. Любопытно, что эксплуататоры ирландского фермера иногда (например в 40—50-х годах XVIII в.) совсем как бы теряли голову от упоения своей силой, от сознания строжайшей законности своих действий, от уверенности в беспомощности своих грязных, оборванных и безграмотных жертв.

И вот всегда в такие-то безмятежные дни начинались неприятнейшие инциденты, мгновенно портившие весь ансамбль социальной картины, выдержанной, казалось, в самом определенном стиле. То здесь, то там, сегодня в Лимерике, завтра в Килькенни, послезавтра в третьем конце Ирландии вдруг находили труп управляющего, или посредника, или самого лендлорда, приехавшего на охотничий сезон; по неизвестной причине в разных местах начинались одновременные пожары; разными лицами получались угрожающие письма, и угрозы приводились в исполнение; угонялись огромные стада, и на землях, где они паслись, находили только трупы пастухов.

С 1761 г. эти происшествия приписывались большей частью «белым парням».

«Белыми парнями» они называли себя потому, что носили кое-где, пока это считалось безопасным, белые значки на шляпах и белые рубахи. Они собирались по нескольку сот человек и, не нападая открыто, днем, чинили ночью суд и расправу над особенно ненавидимыми в округе людьми. Сначала, в 60-х годах, они, впрочем, весьма редко прибегали к убийству, довольствуясь порчей и сожжением имущества, угоном скота, телесными наказаниями и изуродованиями. Но в 80—90-х годах XVIII в. участились и убийства. Представители этого движения (принимавшие кое-где, например в пресвитерианских округах, и другие названия) карали не только непосредственных притеснителей крестьянства, но и своих же, крестьян, соглашавшихся, вопреки их прокламациям, платить десятину или наниматься в батраки за цену ниже установленного в прокламациях минимума и т. д. «Белых парней» очень боялись все, и этот террор оказывал весьма сильное и длительное действие на все аграрные отношения этой местности, где возникали названные тайные группы (вербовавшиеся большей частью из крестьянской молодежи).

Иногда, в моменты обостренного движения, «белые парни» вовсе и не скрывались, а бродили человек по 300, по 500 от деревни к деревне, зная, что при разбросанности английских гарнизонов не так-то скоро их изловят и не так-то легко решатся на них напасть. Конечно, фермерское население всячески их поддерживало, давало им пропитание, исправно платило особый налог для их прокормления, правильно собиравшийся. Весьма любопытна эволюция, происшедшая в 60–80—90-х годах с отношениями «белых парней» к английскому правительству. Сначала, в 60-х годах, это движение не заключало в себе ровно ничего враждебного собственно правительству: это был протест доведенных до отчаяния и голодных людей против своих эксплуататоров, против лендлордов, посредников, управляющих и сборщиков десятины. Но англичанам невыгодно было изобразить начавшееся движение в истинном его свете; дело в том, что в подражание «белым парням» католических округов возникло вполне аналогичное явление в округах, где фермеры были пресвитерианами и даже англиканцами. Так, в Эльстере, ирландской провинции, населенной преимущественно английским, а не ирландским элементом, образовалось сообщество «дубовых парней», которые поступали совершенно по программе своих католических собратьев. Интерес господствующей (лендлордской) партии и английского правительства, не желавшего приступить к реформам, требовал поскорее разъединить это движение, замаскировать истинную его чисто экономическую подкладку и придать ему совсем иную окраску. Лендлорды и чиновники стали открыто говорить о сношениях, будто бы существующих между «белыми парнями» и Францией, о плане отделить Ирландию от Англии и предать ее Франции, о желании вырезать всех некатоликов. Ничего подобного и приблизительно не было в намерениях и желаниях «белых парней», но распускаемые английским правительством слухи поселяли панику в довольно широких кругах общества и наперед оправдывали любую степень административной энергии в борьбе с бунтовщиками. После первого появления в начале 60-х годов «белых парней», в 1765 г., был издан закон, по которому участники движения подвергались смертной казни, а в случае их ненахождения взыскивалась огромная контрибуция со всех жителей той местности, где совершено аграрное преступление. После 1765 г. «белые парни» стали исчезать, конечно, не вследствие этого закона, потому что и до его издания пойманным приходилось очень круто и чаще всего их убивали, а с другой стороны, и после нового закона ловились лишь очень немногие, но, во-первых, прошло несколько средних и даже хороших урожаев, во-вторых, напуганные сборщики десятины, лендлорды и посредники некоторое время избегали особенно жестоких вымогательств и изгнаний с участков, да и страшное напряжение, в котором приходилось жить «белым парням», не позволяло этой форме аграрной борьбы стать непрерывно длящейся. Местами и моментами это движение вспыхивало и в 70-х годах, но агитация, поднятая Флудом и Граттаном в пользу административной независимости, поддержанная с 1778 г. волонтерскими дружинами и увенчавшаяся в 1782 г. относительным успехом, на время прекратила аграрные волнения и отвлекла внимание и чувство ирландцев в сторону политической реформы. Подъем духа и удовлетворение, вызванные было не оцененной по достоинству конституцией 1782 г., исчезли весьма быстро; волонтерские дружины уже к 1784 г. утратили прежнее значение вследствие наступившего среди них разлада в тенденциях и настроении: одни продолжали и после неудачи 1783 г. стоять за решительную парламентскую реформу, другие утомились и охладели к этой идее. Католическое население увидело ясно, что все его материальные беды и моральные унижения остаются в полной силе и что совершенно по-прежнему нет ни малейшей возможности законным путем помочь горю: по уже охарактеризованному нами составу дублинского парламента можно было с уверенностью ожидать, что господствующий порядок вещей сохранится во всей неприкосновенности, пока это будет зависеть от парламентского законодательства. Голод 1784 г. обострил чувства озлобления и отчаяния среди части крестьянского населения, и опять, как сказано, появились на сцену «белые парни». Начались аграрные разбои, кое-где поджоги, ломанье и порча плетней и изгородей, угон и уродование скота, ночные нападения на объездчиков, управляющих и сторожей. Все еще это движение, как и в первые пароксизмы (в 1761–1765 гг.), не принимало явно политического характера, но министерство Вильяма Питта, управлявшее судьбами Англии и Ирландии, сочло благоразумным отнестись к нему с большой серьезностью. Дело в том, что у Вильяма Питта, подобно многим талантливым государственным людям Англии до и после него, была способность до минимума доводить возможность каких-либо готовящихся серьезных противоправительственных волнений. Оставляя совершенно в стороне моральную оценку действий и побуждений Вильяма Питта, необходимо признать, что он действительно владел политическим даром делать уступки, сохраняя свое достоинство; разъединять врагов, не показывая вида, что такова его главная цель; делать своими марионетками людей, прикидываясь ими побежденным; злодействовать чужими руками, сохраняя собственные в полной чистоплотности; наконец, никогда не смешивать капризов своего темперамента с требованиями поддерживаемого государственного принципа. Словом, у него были достаточные умственные способности, чтобы поступать так, как хотели, но не умели поступать многие другие. Питт владел в большей мере той государственной хитростью, которая так хорошо характеризована в «Измаил-Бее»: «Народ ребенок он не хочет дать, не покушайся вырвать, — но украдь!». В области политики, где показался (и кажется) совсем ко двору отзыв о чужой неудаче: «это хуже, чем преступление, это ошибка!» осуждать вообще и слова, и дела подобного образца с моральной точки зрения — занятие довольно праздное, все равно как с пылом настаивать, например, на том, что негры гораздо чернее скандинавов. Дело с нравственностью тут обстоит слишком просто и удобопонятно. Мы должны, следовательно, минуя вопрос о сочувствии или несочувствии Питта ирландским страданиям, спросить себя: во-первых, чего ему хотелось достигнуть в ирландской политике, во-вторых, какие средства он пустил в ход для достижения этих целей и, в-третьих, почему его предначертания на этот раз не удались. Конечно, ему прежде всего желательно было достигнуть полного успокоения волнующегося острова, ибо и управление государственными делами без этого успокоения отягчалось, и во внешней политике ирландское брожение довольно чувствительно и далеко не в пользу Англии ложилось на чашку дипломатических весов. В 1784–1785 гг. опять появились «белые парни»; одновременно с этим началось манифестационное движение среди городского населения в Дублине. Ирландские мануфактуры и другие промышленные заведения давно уже требовали запретительного таможенного тарифа для иностранных, в том числе и английских, продуктов; их представители (довольно влиятельные также в дублинском парламенте) давно жаловались, что английская промышленность их угнетает, что конкуренция с ней им не под силу. Они стали даже (до известной степени демонстративно) сокращать производство и рассчитывать рабочих, говоря рассчитываемым, что вся беда в нежелании английского правительства наложить требуемые пошлины на ввоз в Ирландию английских провенансов. Начались рабочие волнения на улицах Дублина все на той же почве требований новых пошлин. Вильям Питт тотчас же понял, что подобные причины могут весьма легко создать опасное сближение между недовольными элементами разных религий и даже разных классов, тогда как вероисповедная рознь и классовый антагонизм являлись едва ли не главными двумя поддержками английского владычества. Он боялся одновременно происходивших аграрного и городского движений и весьма хотел с которым-нибудь из них поскорее кончить. В Дублине толпы народа ходили по улицам, иногда окружали и подвергали насмешкам, толчкам и побоям нелюбимых чиновников и членов парламента и всевозможным издевательствам лиц, известных своей оппозицией желанным запретительным пошлинам, и всячески показывали, что они вполне солидарны в этом вопросе с владельцами промышленных предприятий. Вильям Питт предложил законопроект, который почти уравнивал все торговые права Англии и Ирландии к несомненной выгоде ирландцев. Но и в Ирландии, и в Англии этот проект встретил сильную оппозицию, и когда он в ирландском парламенте провалился, то пришлось его взять назад. Этот проект не налагал запретительных пошлин на английские товары, оттого он и не совсем понравился ирландским купцам и промышленникам. Но провалился он в дублинском парламенте потому же, почему не понравился и в Англии: в обоих этих местах ирландские интересы стояли вообще на втором плане. Тем не менее, пока шла возня с проектом, острый период кризиса миновал, все вошло в свою колею, и когда проект провалился, Питт уже мало этим был заинтересован. С городами на время приутихло, и можно было, уже не отвлекаясь, продолжать борьбу против «белых парней». С ними в сделки нельзя было и пытаться вступать, — это значило бы пошатнуть весь тогдашний ирландский социальный строй, покоившийся на лендлордском всемогуществе и привилегиях англиканского духовенства. Из-за одной только отмены подати десятины восстало бы, как один человек, огромное большинство дублинского и, что было гораздо опаснее для министра, английского парламента. В одни сутки кабинет был бы провален самым бесповоротным образом. Питт махнул рукой на это осиное гнездо лендлордских притеснений и фермерской нищеты и предоставил лорду-наместнику вешать «белых парней» и посылать военные экзекуции.