Сочинения

На охоте или в засаде спрут маскируется; он уменьшается, сжимается, сокращается до предела. Он сливается с полутьмой. С виду он – изгиб на волне. Его примешь за все что угодно, но только не за живое существо.

Спрут – это лицемер. На него не обращаешь внимания:

он обнаруживает себя внезапно.

Комок слизи, обладающий волей, – что может быть страшнее! Капля клея, замешанного на ненависти.

В прекраснейшей лазури прозрачных вод возникает эта омерзительная, прожорливая морская звезда. Заметить ее приближение нельзя, и это ужасно. Увидеть ее означает стать ее жертвой.

Однако ночью, особенно в период спаривания, спрут фосфоресцирует. Даже эту чудовищную тварь посещает любовь.

Она жаждет супружества. Она прихорашивается, она лучится светом, и с верхушки скалы видишь, как внизу, в глубокой тьме, она расцветает бледным сиянием, словно призрачное солнце.

Спрут не только плавает, он и ходит. Он отчасти рыба, что не мешает ему быть отчасти пресмыкающимся. Он ползает по морскому дну, а для ходьбы ему служат все восемь лап.

Он тащится, как гусеница-землемер.

У него нет костей, у него нет крови, у него нет плоти. Он дряблый. Он полый. Он всего лишь оболочка. Можно вывернуть его восемь щупалец наизнанку, как пальцы перчатки.

У него одно отверстие, в центре лучевидных лап. Что это – анальное отверстие или зев? И то и другое. Оно имеет оба назначения. Вход и есть выход.

Он холоден на ощупь.

Моллюск Средиземного моря отвратителен. Прикосновение этого живого студня, облепляющего пловцов, омерзительно, в нем вязнут руки, в него зарываются ногти, его раздираешь, но его не убить, его отрываешь, но от него не освободиться, это что-то текучее и цепкое, скользящее между пальцами; ничто так не поражает, как внезапное появление спрута, этой Медузы о восьми змеях.

Нет тисков, равных по силе объятиям осьминога.

На вас нападает воздушный насос. Вы имеете дело с пустотой, вооруженной щупальцами. Ни вонзающихся когтей, ни вонзающихся клыков, одно лишь невыразимое ощущение надсекаемой кожи. Укус страшен, но не так страшен, как высасывание. Коготь – пустяк по сравнению с присоском. Коготь зверя вонзается в ваше тело; присосок гада вас втягивает в себя. Ваши мускулы вздуваются, сухожилья скручиваются, кожа лопается под мерзкими присосками; кровь брызжет и смешивается с отвратительной лимфой моллюска. Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь; гидра срастается с человеком; человек сливается с гидрой. Вы – одно целое с нею. Вы – пленник этого воплощенного кошмара. Тигр может сожрать вас, осьминог – страшно подумать! – высасывает вас.

Он тянет вас к себе, вбирает, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный; чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок, каким является это чудовище.

Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто еще более страшное – быть заживо выпитым.

Наука, по своей крайней осмотрительности, даже стоя перед лицом фактов, сперва отвергает возможность существования этих необыкновенных животных, но затем решается их изучить: она анатомирует их, классифицирует, вносит в списки, налепляет этикетку; она добывает образцы и прячет их под стекло в музеях, распределяет по рубрикам номенклатуры; она именует их моллюсками, беспозвоночными, лучеобразвыми; устанавливает их место среди им подобных – несколько выше кальмара, несколько ниже сепии; в этих гадах соленых вод она выискивает сходство с гадами пресноводными, с водяными, с водяными пауками; она подразделяет их на крупные, Средние и мелкие виды; она признает скорее мелкие виды, чем крупные, что, впрочем, является ее обыкновением во всех областях, ибо она охотно отдает предпочтение микроскопу перед телескопом; она рассматривает их строение и называет головоногими, пересчитывает их щупальца и называет осьминогами. После этого она оставляет их в покое. Когда с ними прощается наука, берется за дело философия.

Философия, в свою очередь, изучает эти существа. Она заходит не так далеко, как наука, но в чем-то идет дальше ее. Она ле препарирует, она размышляет. Там, где орудовал скальпель, она применяет гипотезу. Она ищет конечную цель.

Мыслитель глубоко страдает. Творения эти заставляют его усомниться в самом их творце. Они – гнусная неожиданность.

Они вносят разлад в душу созерцателя. Он теряется, удостоверившись в их существовании. Они – задуманные и осуществленные формы зла. Мироздание возводит хулу на себя. Как быть с этим? Кого обвинять?

Возможное – страшное плодоносное лоно. Тайна воплощается в чудовищ. Сгустки мрака исторгаются целым, имя которого космос; они разрываются, разъединяются, вращают– ся, плывут, уплотняются, впитывая окружающую тьму, подвергаются неведомым поляризациям, оживают, обретают невероятные формы, созданные из мглы, и невероятные души, созданные из миазмов, и вступают жуткими призраками в мир живых творений. Это – как бы мрак, преобразившийся в животных. Зачем? Вот он, извечный вопрос.

Животные эти – быть может, чудовища, быть может, видения. Они неоспоримы, но они невероятны. Их существование – факт; не существовать – было бы их законным правом.

Они амфибии смерти. Неправдоподобно само их существование. Они соприкасаются с границами мира людей и живут в преддверье мира химер. Вы отрицаете вампира – налицо спрут. Их множество, и очевидность этого приводит вас в замешательство. Оптимизм, при всей своей правоте, почти утрачивает перед ними стойкость. Они – видимый предел кругов тьмы. Они обозначают переход нашей действительности в иную. Кажется, что за ними тянутся сонмы ужасных существ, которые смутно мерещатся спящему сквозь отдушину ночи.

Это продолжение жизни чудовищ, возникших в мире невидимого и переселившихся затем в мир возможного, прозревалось суровым вдохновением магов и философов, вероятно, даже подмечалось их внимательным оком. Отсюда мысль о преисподней. Демон, этот тигр невидимого мира, хищник, охотящийся за душами, был возвещен роду человеческому двумя духовидцами: имя одного – Иоанн [768] , другого – Данте. [769]

Если правда, что круги тьмы теряются в пространстве, если за одним кольцом следует другое, если это нарастание мрака идет в бесконечной прогрессии, если цепь. эта, которую мы сами решили подвергнуть сомнению, существует, то спрут у одного ее предела доказывает, что есть сатана у другого.

768

Иоанн (Иоанн Богослов) – по церковному преданию, автор книги Апокалипсис, содержащей его «откровения», мрачные пророчества о «конце мира».

769

Данте Алигьери (1265–1321) построил поэму «Божественная Комедия» в форме видений ада, чистилища и рая, но дал в ней картины реальной земной жизни.

Воплощение злобы на одном конце доказывает, что есть источник злобы на другом конце.

Всякая зловредная тварь, как и всякий извращенный ум, – своего рода сфинкс.

Ужасный сфинкс, предлагающий ужасную загадку Загадку зла.

Вот это совершенство зла и заставляло иной раз мудрецов уклоняться к вере в двойное божество, в страшного двуликого Фога манихеян.

На шелковой китайской ткани, украденной во время последней войны из дворца китайского императора, изображена акула, пожирающая крокодила, который пожирает орла орел пожирает ласточку, а та пожирает гусеницу.

Все в природе на наших глазах пожирает и само пожирается. Одна жертва поедает другую.

Тем не менее ученые, – а они еще и философы и следовательно, благожелательны ко всему сущему, – нашли этому объяснение или уверовали, что нашли. Некоторые пришли к удивительному выводу, и среди них женевец Бонне [770] , человек загадочного и точного ума, которого противопоставляли Бюффону [771] , как позже Жоффруа Сент-Илера [772] противопоставляли Кювье [773] . Вот какое было объяснение: если всюду есть смерть то всюду должно быть и погребение. Прожорливые хищники – это могильщики.

770

Бонне Шарль (1720–1793) – швейцарский реакционный натурфилософ, антиэволюционист, создатель мистической теории палипгенезии, в которой стремился «научно» обосновать церковное учение о сотворении мира.

771

Бюффон Жорж (1707–1788) – французский ученый-естествоиспытатель, посвятивший себя исключительно описательному естествознанию.

772

Жоффруа Сент-Илер Этьен (1772–1844) – французский зоолог, один из наиболее выдающихся эволюционистов до Дарвина. В 1830 г. вступил в диспут с другим крупным, ученым, палеонтологом Жоржем Кювье.

773

Кювье (1769–1832) – противник идеи развития природы; противопоставлял ей теорию геологических катастроф, которая была, по словам Энгельса, «революционна на словах и реакционна на деле».