Сочинения
Шрифт:
– Дорогое дитя! Это отчасти твой долг, я отдала тебе все мое сердце. Не будь же неосторожен, постарайся любить только достойных женщин, если уж тебе суждено любить.
Какой молодой человек, полный любви и рвущийся к жизни, не возымел бы победную мысль пойти в Круазиг, чтобы видеть, как приедет г-жа де Рошефильд и рассмотреть ее инкогнито? Калист неприятно поразил отца и мать, ничего не знавших о прибытии красавицы маркизы, тем, что вышел из дому с утра и не захотел завтракать. Ноги молодого бретонца едва касались земли: Его точно влекла какая-то неведомая сила, он чувствовал себя замечательно легким и проскользнул мимо стен Туша, чтобы не быть замеченным. Очаровательный ребенок стыдился своего пыла, а, может быть, всего больше боялся вышучивания: Фелиситэ и Клод Виньон были так проницательны! Обыкновенно, молодые люди в подобных случаях
– Вы в Круазиг, господин Калист? – спросили матросы, знавшие его, но он отрицательно покачал головой, сконфуженный тем, что его имя было произнесено.
Калист пришел в восторг при виде большого ящика, затянутого засмоленным полотном, на котором было написано: «Г-жа маркиза де Рошефильд». Эта фамилия блеснула перед ним, как талисман, в ней ему почудилось что-то роковое. Он ни минуты не сомневался, что полюбит эту женщину: малейшие подробности, касавшиеся ее, уже интересовали его, занимали и возбуждали его любопытство. Почему? Молодость, полная беспричинных и безграничных кипучих желаний, со всей силой отдается власти чувства, вызванного в ней первой встретившейся на пути женщиной. Беатриса получила по наследству любовь, которую отвергла Фелиситэ. Калист смотрел за разгрузкой, не покидая надежды увидать лодку, выходящую из гавани, увидеть, как она подойдет к маленькому мысу, около которого ревут морские волны, и покажет ему Беатрису ставшей для него тем же, чем была Беатриче для Данте – бессмертной, мраморной статуей, которую он хотел бы увенчать цветами и гирляндами. Скрестив руки, он погрузился в мечтательное ожидание.
Мы мало обращаем внимания на один факт, который стоит того, чтобы его заметили: мы часто заставляем наши чувства подчиняться одному желанию и точно иногда заключаем сами с собой договор, который решает нашу судьбу; случай играет здесь гораздо меньшую роль, чем мы думаем.
– Я не вижу лошадей, – сказала горничная, усаживаясь на чемодан.
– А я не вижу проложенной дороги, – сказал лакей.
– А между тем сюда подъезжали лошади, – сказала горничная, указывая на их следы. – Сударь, – сказала она, обращаясь к Калисту, – будьте добры сказать мне, та ли это самая дорога, которая ведет в Геранду?
– Да, – отвечал он. – Кого вы ждете?
– Нам сказали, что за нами приедут из Туша. Если они промедлят, то я не знаю, как будет одеваться маркиза, – сказала она лакею. – Вам следовало бы пойти к мадемуазель де Туш. Какая дикая страна!
У Калиста явилось смутное предчувствие, что он попал в фальшивое положение.
– Ваша госпожа едет в Туш? – спросил он.
– Барышня увезла ее сегодня утром в семь часов, – отвечала она. – А! Вот и лошади…
Калист бросился к Геранде с быстротой и легкостью серны, сделав большой крюк, чтобы не быть узнанным прислугой из Туша; но на узкой дороге, между болот, он все-таки столкнулся с двумя слугами.
– Войти? Или нет? – думал он, завидевши вдали сосны Туша.
Но он не решился войти и весь сконфуженный и растерянный вернулся в Геранду и, прогуливаясь по главной аллее, продолжал раздумывать. Увидав Туш, он весь вздрогнул и принялся разглядывать флюгера на доме.
– Она не подозревает о моем волнении, говорил он себе.
Эти мысли точно острием кололи его прямо в сердце, и в нем все глубже внедрялся образ маркизы. Калист не испытал
по отношению к Камиль ни этих преждевременных страхов, ни радостей: он встретил ее, когда она ехала верхом, и в нем сразу разгорелось влечение к ней, как при виде красивого цветка, который ему захотелось бы сорвать.Чувство нерешительности, охватившее его теперь, составляет своего рода поэму робких людей. Они раздувают в сердце искру, заброшенную туда их собственным воображением, начинают волноваться, то раздражаются, то успокаиваются и наедине сами с собой доходят до апогея любви, еще ни разу не видав объекта своих треволнений. Калист заметил издали шевалье дю Хальга, гулявшего с мадемуазель де Пен-Холь; услыхав свое имя, он спрятался. Шевалье и старая барышня, думая, что они одни, говорили громко.
– Так как Шарлотта де Кергаруэт приезжает, – говорил шевалье, – удержите ее здесь три-четыре месяца. Как ей пококетничать с Калистом? Она никогда не остается здесь достаточно долгое время, чтобы приняться за это; если же они будут видаться каждый день, то наши милые дети, в конце концов, почувствуют друг к другу сильную страсть, и вы их пожените будущей зимой. Если вы скажете Шарлотте два словечка о ваших планах, то она не замедлит сказать Калисту четыре, и шестнадцатилетняя девушка, конечно, без труда одержит победу над женщиной сорока с лишком лет.
Оба старика повернули назад; Калист не слышал больше ничего, но он проник в планы мадемуазель де Пен-Холь. Это имело роковые последствия при его настоящем душевном состоянии. Молодой человек, влюбленный, полный надежд, может ли согласиться взять в жены навязываемую молодую девушку? Калист, до сих пор относившийся к Шарлотте де Кергаруэт совершенно равнодушно, чувствовал, что теперь в нем поднимается к ней неприязненное чувство. Его не интересовали денежные соображения, так как он с детства привык к скромной жизни в родительском доме, да к тому же он и не подозревал, какое большое состояние у мадемуазель де Пен-Холь, видя, что она ведет такую же бедную жизнь, как и дю Геники. Вообще молодой человек такого воспитания, как Калист, главным образом обращает внимание на чувство, а он всеми своими помышлениями стремился к маркизе. Что такое ничтожная Шарлотта в сравнении с тем образом, который нарисовала ему Камиль? Она была для него подругой детства, с которой он обращался, как с сестрой. Домой он вернулся только к пяти часам. Когда он вошел в залу, мать с грустной улыбкой протянула ему письмо от мадемуазель де Туш.
«Дорогой Калист, красавица маркиза Рошефильд приехала, и мы рассчитываем на вас, чтобы отпраздновать ее приезд. Клод, вечный насмешник, уверяет, что вы будете Беатриче, а она Данте. Честь Бретани и дю Геников требует, чтобы урожденная Кастеран была хорошо встречена. Итак, до скорого свидания».
Ваш друг Камиль Мопен».
«Приходите без церемонии, в чем сидите; а то мы покажемся смешными».
Калист показал письмо матери и ушел.
– Кто такие Кастераны? – спросила она барона.
– Это древняя нормандская фамилия в родстве с Вильгельмом Завоевателем, – отвечал он. – Их герб – лазурное поле с красными и желтыми пятнами и на нем серебряная лошадь с золотыми подковами. Красавица, из-за которой был убит мой друг в 1800 году, в Фужере, была дочь одной из Кастеран, которая после того, как ее покинул герцог Вернель, постриглась в монахини в Сееце и стала там настоятельницей.
– А Рошефильды?
– Я не знаю этой фамилии, надо бы посмотреть их герб, – сказал он.
Баронесса несколько успокоилась, узнав, что маркиза Беатриса де Рошефильд принадлежит к старинному роду; но все же ей было странно, что сын подвергается новому искушению.
Калист по дороге испытывал сладостное и вместе жгучее чувство, горло его сжималось, сердце билось; голова отказывалась работать, его била лихорадка. Ему хотелось идти медленнее, но неотразимая сила увлекала его вперед.
Этот подъем всех чувств, вызванный мелькающей вдали смутной надеждой, испытывают все юноши: в такие минуты в душе ярким пламенем горит огонь и распространяет вокруг них сияние; вся природа кажется лучезарной, а вдали в сиянии лучей, точно священное изображение, рисуется светлый образ женщины. И сами юноши, как и прежние святые, разве не полны веры, надежды, горячего пыла, душевной чистоты? Молодой бретонец нашел все общество в сборе в маленькой гостиной на половине Камиль. Было около шести часов; солнце озаряло окна красноватым светом, ослабляемым деревьями; в воздухе стояла тишина; в гостиной царил полумрак, который так любят женщины.