Социальный либерализм

Thaler R. H., Sunstein C. R. Nudge: Important Decisions about Health, Wealth and Hapiness. Penguin Books, 2009.

Voigt S. Positive Constitutional Economics II – A Survey of Recent Developments // Public Choice. Vol. 146. No. 1. 2011.

Н. Е. Тихонова. Социальный либерализм: есть ли альтернативы?

Не будучи специалистом в области экономической методологии, я никак не ожидала, что статья А. Рубинштейна [Рубинштейн, 2012] вызовет у меня желание включиться в обсуждение проблем социального либерализма. Тем не менее по прочтении этой статьи такое желание у меня не просто возникло, но оказалось весьма настоятельным. Ведь хотя сам автор подчеркнуто сужает фокус своего внимания до проблематики теоретико-методологических оснований развития экономической науки, реальный смысл этой статьи гораздо шире и выходит на проблематику теоретико-методологических оснований развития социальных наук вообще. Более того, в той мере, в которой достижения социальных наук учитываются в практике управления, вопрос в ней стоит и о тех исходных, аксиоматичных предпосылках, из которых исходит государственное управление. А. Рубинштейн и сам подчеркивает этот аспект своего анализа, говоря о государственной активности, ориентированных на решение социальных задач и реализуемой в рамках рыночной по своей сути экономики, как о ключевой характеристике социального либерализма. Принципиальным вопросом в этих условиях становится вопрос о векторе и содержании этой государственной активности. Отражает ли она реальные интересы общества, которые лишь частично совпадают с частными интересами его членов? Или же за ней стоят только интересы отдельных элитных групп?

Именно в ответе на эти вопросы и заключается, на мой взгляд, главная проблема выбора теоретических подходов и методологии для анализа практически любого предметного поля. Ведь тот или иной ответ на них фактически не только ставит диагноз реальному состоянию общества, но и позволяет определить сам его тип, предопределяя тем самым методы анализа и диапазон оценок для полученных в ходе этого анализа результатов.

И в данной связи в первую очередь, на мой взгляд, надо обратиться к вопросу о том, что вообще представляют собой рыночная экономика и основанное на ней современное общество, поскольку сам по себе рынок в той или иной мере присутствовал в обществах разных типов. Суть рыночной экономики и рыночных отношений вообще не в том, что это нерегулируемые отношения. Они регулировались всегда и достаточно жестко – или законом, или традицией. И не в том, что в основе их лежит материальная выгода: ее каждый понимает по-своему, и обмен золота на побрякушки во времена открытия Америки X. Колумбом имел по всем формальным признакам вполне рыночный характер. И уж тем более не в том, что в них отсутствует общий интерес: без соблюдения этого интереса, заключающегося, как минимум, в создании и поддержании определенных «правил игры», возможна лишь «война всех против всех», ради предотвращения которой, как отмечал еще Т. Гоббс, и возникает государство-Левиафан. Последнее имеет массу недостатков и создает много проблем, но является объективной необходимостью в условиях, когда на смену традиционному обществу приходят в ходе модернизации (индустриализации, урбанизации и т. д.) общества модерна с характерными для них атомизацией индивидов, отсутствием естественных интеграторов, распространяющимся этическим релятивизмом и т. д. Соответственно, главная социальная функция государства в обществах модерна, строящихся на рыночной экономике как своей объективной предпосылке, – обеспечение единства общества и возможностей его развития. Уже само по себе это означает наличие некоего общего интереса, и заведомо невозможна реальная политика государства без учета этого интереса.

В данной связи ключевой вопрос, на который необходимо найти ответ при анализе общества, в том числе и при построении соответствующих экономических моделей, на мой взгляд, не в том, есть ли такой общий интерес, нужно ли его учитывать и как это сделать. И даже не вопрос, является ли этот интерес социальным по своему характеру. Ведь хотя, к сожалению, понятие «социальное» прочно ассоциируется у многих российских экономистов с вытекающей, видимо, из их повседневного опыта связью с «собесом» и социальной помощью, на самом деле «социальное» означает в науке характеристику общества как особого, единого «социального организма» в отличие от биологического организма или популяции. Соответственно, это понятие обозначает все, что относится к обществу как единому целому.

Ключевым же является уже упоминавшийся мной выше и поставленный в статье Рубинштейна вопрос о том, чьи интересы выражает государство-Левиафан, насколько его деятельность реализует те самые общие социальные интересы? Напомню: реализация этих интересов в современной экономике практически всегда оказывается в той или иной степени полезной и для самой экономики, создавая пресловутые экстерналии (инфраструктуру, рабочую силу определенного качества, социальный капитал общества и т. п.). Не случайно вот уже более 30 лет в развитых странах успешно развивается такое направление экономической науки, как социоэкономика, изучающая взаимосвязи экономических и социальных аспектов функционирования и развития хозяйственных систем различных уровней [61] .

61

В последние годы оно начало проникать и на российскую почву, пионером чего выступила НИУ-ВШЭ (см., например, фундаментальную работу М. Шабановой) [Шабанова, 2012], а также [Шабанова, 2010].

Итак, для корректного учета государственной деятельности в любых экономических моделях прежде всего необходимо определиться с тем, с каким типом государства мы имеем дело – с государством, выражающим интересы общества и получившим мандат доверия на свою деятельность от граждан, готовых ради реализуемых им общих интересов добровольно поступиться частью своих прав и доходов, или же с государством, рассматривающим население страны как своих подданных, вынужденных подчиняться силе государственной машины и обязанных платить государству дань (что, собственно, и отражает понятие «подданные», то есть находящиеся «под данью»). В первом случае мы будем иметь дело с государствами современного типа, во втором – с архаическими моделями государств. И именно это предопределяет и методологию, используемую для их анализа, и оценки полученных в ходе анализа результатов. Нельзя же всерьез говорить о том, что с одинаковыми измерительными инструментами и шкалой оценок можно подходить к анализу, например, общества в Древнем Египте и в современных США. Это принципиально разные объекты изучения, хотя в обоих случаях по крайней мере элементы рыночных отношений в этих обществах присутствовали.

В данной связи вновь хотелось бы вернуться к вопросу о сути рыночных отношений, главной особенностью которых, на мой взгляд, выступает то, что по сути своей это договорные отношения между свободными агентами. И именно в этом их главное отличие от экономик нерыночного типа, где на место договора в процессе производства и перераспределения произведенного продукта приходит власть. Власть как принуждение, основанная на силе, или власть как авторитет, основанная на традиции, но также не оставляющая индивиду свободы выбора. Именно степень вовлеченности членов общества в эти договорные отношения позволяет оценивать общества с точки зрения развитости в них рыночных отношений вообще. И если, например, в современных США в них включены практически все члены общества (как через рынок труда, так и через различные рынки товаров и услуг), то в Древнем Египте в рыночные отношения была включена лишь очень незначительная часть населения.

Если с этой точки зрения посмотреть на взаимоотношения не только частных агентов между собой, но и на их отношения с государством, то можно выделить характерные для неразвитых и развитых рыночных экономик модели их взаимодействия. Выплачивая государству налоги, индивиды выступают, соответственно, либо как вынужденные делать это под угрозой применения силы бесправные «данники» (и тогда бесполезно говорить о том, что в этом государстве существует развитая рыночная экономика и свобода вообще, а государство выражает общий интерес), либо как партнеры по договору – тому самому «общественному договору», идея которого начала вызревать еще в Новое время и получила свое полное развитие в эпоху Просвещения и буржуазных революций XIX в. В рамках этого явного или неявного общественного договора, государство, ориентируясь на сохранение рыночного (то есть свободного договорного) типа отношений как основы общественного развития, учитывает в силу наличия этого общественного договора интересы всего общества, реализовывает несводимые к интересам отдельных людей общественные запросы.

Формально переходу к такому общественному договору соответствует введение всеобщего избирательного права и появление различных моделей демократического устройства общества, а фактически – лежащее за ними как их неотъемлемая предпосылка признание за каждым человеком права свободно распоряжаться самим собой и своей судьбой, включая свободу распоряжения своей собственностью. Часть этой свободы он добровольно и делегирует государству в обмен на выполнение последним определенных функций, реализовать которые каждый человек в отдельности и даже все люди вместе без такого института, как государство, не в состоянии. Без понимания этой добровольности, являющейся отражением свободы индивида, с одной стороны, и договорного характера его отношений с государством [62] – с другой, невозможно понять признание индивидуальной свободы высшей ценностью и, одновременно, признание легитимности власти государства – пусть и в минимальных масштабах. Впрочем, вся «соль» именно в том, что считать тем минимумом, ради которого общество готово терпеть существование государства и признавать его власть легитимной.

62

Я говорю, разумеется, о теоретико-идеологической модели обществ модерна, а не о ситуации, реально существующей в каждый данный момент в отдельных обществах на микроуровне.

Альтернатива такому подходу – идеология анархизма, предлагавшая свое видение взаимоотношений государства, с одной стороны, и общества и индивидов – с другой. Разработанная в обществах и для обществ, где государство отнюдь не является в этих отношениях равноправным партнером (рассматривая индивидов лишь как «подданных», отрицая существования общества как целого с особыми интересами и сводя последние лишь к интересам страны, «державы»), идеология анархизма не случайно прочно ассоциируется в мировой науке с Россией. Именно тут она была сформирована в ее классической форме и получила широкое распространение. И альтернативой идее общественного договора, предложенной анархизмом, была идея отрицания необходимости существования государства как такового.

Западный же путь развития, признав свободу человека базовой и высшей ценностью, признал как аксиому и идею общественного договора. Именно это признание, ознаменовавшее важнейшее принципиальное отличие общества модерна от всех моделей предшествующих типов обществ (традиционных обществ или обществ домодерна), и стало основой идеологии либерализма, а с учетом необходимости наличия у граждан возможностей для защиты своей свободы – и основой существовавших в последние два века моделей демократического устройства общества [63] . Это признается всеми, в том числе и российскими либералами. Но при этом часто забывается другая сторона той же проблемы: вытекающее из свободы право вступать в договорные отношения, в том числе и с государством, как равноправный партнер.

63

В этой связи нельзя не упомянуть и об известной проблеме либерализма, заключающейся в противоречии между двумя его базовыми постулатами – правом на свободу и правом собственности. Выступая первоначально, в момент возникновения либерализма как определенной общественной идеологии, как равнозначные, эти права очень скоро стали восприниматься как во многом альтернативные. Суть данного конфликта очень точно охарактеризовал еще Дж. С. Милль [Милль, 1980, с. 373]. И он же предложил выход из нее, основанный на том, что в дилемме свобода / собственность приоритет должна иметь ценность свободы, а институт собственности должен стать лишь средством ее обеспечения и в этом отношении выступать как инструментальная, а не терминальная ценность.

Таким образом, возникновение принципиально нового типа общества, которое можно называть по-разному – буржуазным, капиталистическим, индустриальным и т. д., – автоматически привело не только к изменению нормативно-ценностных систем населения, но и к пересмотру идеологии деятельности государства, сути взаимоотношений его с обществом. Эти отношения стали договорными, и в основу такого договора легли ценности свободы и индивидуальных прав его граждан, равенства их перед Законом и т. п. Именно эти ценности и стали основой новых институтов. Ведь, хотя на первый взгляд это были ценности «негативной свободы» или так называемые негативные права, предполагающие невмешательство в дела индивида и отсутствие у кого бы то ни было, прежде всего у государства, права требовать от него чего бы то ни было, кроме соблюдения предусмотренных Законом обязанностей, на самом деле это была не «свобода от» (обязательств, ответственности и т. п.), а «свобода для» (защиты себя и своих интересов, напрямую связанных с утверждением ценностей либерализма), предполагающая наличие работающих институтов и пришедшая на смену характерной для обществ домодерна индивидуальной несвободе, независимо от наличия или отсутствия в этих обществах личной закрепощенности индивидов (рабовладения, крепостного права и т. п.).