Социологическая школа права в контексте современной юриспруденции

Очевидно, что внешние факторы, такие как экономика, политика, демографические процессы и т. д. не влияют на правовую реальность прямо и непосредственно. Они преломляются (интериоризируются) через правовую культуру, которая выступает фактором инноватики и селекции правовых форм, опосредующих социальные явления и процессы. Например, рыночная экономика или демократическая политическая система могут быть по-разному сформулированы в гражданском и конституционном законодательстве. Именно правовая культура в лице правящей элиты, референтной группы и широких слоев населения и формирует, отбирает (селектирует) и легитимирует ту или иную форму права, соответствующую в той или иной степени общественным потребностям.

Однако как именно культура сосуществует с социальностью, какой смысл вкладывается в понятие «социокультура» (или «социокультурность») – остается сложной проблемой. Американский социолог и культуролог Дж. Александер, автор концепции «Культурсоциология», утверждает, что культура – это «не вещь, не объект, который следует изучать как зависимую переменную, но нить, которая проходит сквозь любую мыслимую социальную форму и которую можно из этой формы вытянуть». Поэтому Культурсоциология ставит «во главу угла интерпретацию коллективных смыслов… моральные структуры и тонкие эмоциональные связи, посредством которых отдельные лица и группы испытывают воздействие этих смыслов» [16] . Социокультурный анализ, с моей точки зрения, акцентирует внимание на «продуцирующей», селективной и легитимационной (включающей идентификационную и интернализирующую) функции правовой культуры в процессе воспроизводства социума. Правовая культура – это источник права (о чем неоднократно заявлял Л. И. Спиридонов), в социологическом смысле этого слова. Будучи знаковым опосредованием всех социальных (и индивидуальных) действий, явлений и процессов, правовая культура участвует в конструировании системы права (в создании правовых инноваций), в их селекции, фиксации в адекватной юридической форме, в убеждении населения принять эти правовые инновации. Таковы, как представляется, основные проблемы культуральной социологии права.

16

Александер Дж. Смыслы социальной жизни: Культурсоциология/ пер. с англ. Г. К. Ольховикова, под ред. Д. Ю. Куракина. М., 2013. С. 51, 46.

Отсюда же вытекает проблема экспликации общественных потребностей в правовых формах. В 1972 г. П. Бурдье выступил с про-вокативным, эпатирующим докладом «Общественное мнение не существует» [17] . «Общественное мнение не существует, по крайней мере в том виде, в каком его представляют все, кто заинтересован в утверждении его существования… есть, с одной стороны, мнения сформированные, мобилизованные и группы давления, мобилизованные вокруг системы в явном виде сформулированных интересов', и с другой стороны, – предрасположенности, которые по определению не есть мнение, если под этим понимать… то, что может быть сформулировано в виде высказывания с некой претензией на связность» [18] .

17

См.: Бурдье П. Общественное мнение не существует // Социология политики. М., 1993. С. 161–177.

18

Там же. С. 177.

Еще одна проблема – это отчуждение населения от законодательства, превращающегося в полном соответствии с «предсказаниями» постструктуралистов в симулякр – знак, существующий без означаемого и даже референта, но порождающего социальные (и юридические) последствия [19] . Изучение механизмов легитимации права (точнее – его форм внешнего проявления) – одна из насущных задач диалектической социологии права.

Остается неразрешенной и проблема экспликации эффективности права. Рассчитать отдаленные последствия воздействия той или иной формы права на общественные отношения теоретически и практически невозможно, так как на конечный результат – правопорядок, – влияют все социальные и даже техногенные и природные факторы, обладающие «побочными последствиями». Перефразируя Ф. Хайека, попытки такого расчета – это «пагубная самонадеянность» [20] . В связи с этим требует пересмотра оценка роли права как «социальной инженерии» в современном обществе.

19

См.: Baudrillard J. Simulacres et simulation. P., 1981.

20

Об этом, в частности, пишут такие исследователи «общества риска» «позднего модерна», как У. Бек, Э. Гидденс, 3. Бауман и др. См.: Beck U. Risikogesellschaft. Auf dem Weg in eine andere Moderne. Frankfurt am Main, 1990; Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge, 1990; Bauman Z. Liquid Modernity. Cambridge, 2000.

Перечисленные проблемы – далеко не полный перечень того, что должно стать повесткой дня для современной юридической науки. Диалектическая социология – это то методологическое направление, которое в состоянии ответить на вызовы постсовременности. В связи с этим уместно заявить, что одним из наиболее перспективных вариантов развития диалектической социологии права является программа социокультурной антропологии права, развиваемой автором в сотрудничестве с И. Б. Ломакиной, В. И. Павловым, Л. А. Харитоновым, А. Э. Черноковым и другими коллегами. О важности роли «человеческого измерения права» и правовой культуры – или о культуральном подходе к праву, – пишут А. В. Поляков, Н. В. Разуваев, Н. Ф. Ковкель, Л. И. Глухарева, А. А. Дорская, Е. М. Крупеня, Д. А. Пашенцев, Е. Н. Тонков и другие. Этой теме были посвящены XVIII Спиридоновские чтения, результаты которых нашли отражение в коллективной монографии «Культуральные исследования права» [21] .

21

Культуральные исследования права: монография/ под общ. ред. И. Л. Честнова, Е. Н. Тонкова. СПб., 2018.

Другой проблемой, над которой, уверен, будут продолжать работать сторонники постклассической диалектической социологии права, является механизм снятия бинарных оппозиций. «Бинарный архетип» – имманентная характеристика культуры («культурная константа», если перефразировать Ю. С. Степанова). Уже в мифах (или даже в «прамифах») прослеживается бинарность или раздвоение нарратива на противоположные полюсы [22] . В Античности разделение сущности и видимости, а в Новое время оппозиция субъекта и объекта [23] определяют содержание всей философии. Постклассическая философия предлагает способы преодолеть эти фундаментальные бинарности: «избежать вредность оппозиций индивидуализма и коллективизма (индивидуальное действие против коллективного, теорию рационального выбора против теории рационального действия), оппозиции механицизма и финализма (чем именно определяются человеческие поступки – причинами или доводами), оппозиции, очень модной в американских дискуссиях и у социологов, и у экономистов, микро и макро, то есть исследования, сводящегося к элементарным единицам, к индивиду, и исследования, сводящегося к агрегированным ансамблям индивидов» [24] . Эти оппозиции П. Бурдье объявляет «фиктивными» и полагает, что «понятие габитуса позволяет обойтись без них» [25] .

22

Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты/ пер. с нем. М. Кузнецова. М.; СПб., 1997. С. 29.

23

Бурдье П. Экономическая антропология: курс лекций в Коллеж де Франс (1992–1993)/ под ред. П. Шапманя, Ж. Дюваля при участии Ф. Пупо, М.-К. Ривьер; послесл. Р. Буайе; пер. с фр. Д. Кралечкина. М., 2019. С. 313.

24

Там же. С. 301. Этот перечень можно дополнить материальным/идеальным, познанием/ практикой, должным/сущим и др. Об этом см.: Честнов И. Л. Право как диалог. К формированию новой онтологии права. СПб., 2002.

25

Там же.

С проблемой «бинарности» социального мира (и «мира права») связана еще одна фундаментальная для социальных наук тема – редукция социальных явлений и процессов к обществу как некой целостности или социальности как таковой. В классической социологии и во всех общественных науках такая редукция была само собой разумеющимся методологическим приемом – свести описываемое и объясняемое к более широкому и одновременно очевидному понятию. Так, не проблематизируемыми в юриспруденции считаются утверждения: право – это социальное явление, норма права – разновидность социальных норм, правоотношение – это общественное отношение, урегулированное нормами права и т. д. Однако сегодня эти самоочевидные понятия стали наиболее проблемными, сущностно оспоримыми [26] .

26

«Сущностная оспоримость» связана не только с тем, что такие понятия, как власть, право, народ и др. релятивны к ценностям, разделяемым в данном сообществе, на чем акцентировал внимание А. Макинтайр вслед за У. Гэлли (который ввел в научный оборот это понятие), но и их принципиальной сложностью, неопределенностью и потенциальной множественностью их внешних проявлений. При этом следует заметить, что речь идет не только об ограниченности человеческих возможностей их полного и всестороннего описания и объяснения, но и напрямую с этим связанной онтологической (или даже онтической) их сложностью (контингентностью) и неопределенностью.

Дело в том, что общество – это абстракция, понятие не имеющее один-единственный референт. Более того, это понятие реифицируемое, гипостазируемое не только в обыденном сознании, но и зачастую в научном [27] . Аналогично все понятия, репрезентирующие социальные (коллективные) образования, характеризуются натуралистической и одновременно антропоморфной метафоризацией, которая отождествляет их с индивидуальной акторностью, приписывает им человеческие признаки и свойства самостоятельно действующей сущности. Происходит своего рода фетишизация такого рода «сущностей». Расколдовывание этой фетишизации предполагает анализ конкретных взаимодействий и механизма их опредмечивания в подобного рода концептах-мифологемах (или идеологемах, в зависимости от уровня восприятия) с приписыванием магического эффекта. Полагаю, что наиболее перспективным механизмом экспликации (или «расколдовывания») такого перехода от социальных интеракций к концептам-метафорам и от них к натурализированным «сущностям» является постклассическая диалогическая методология. Она предполагает анализ диалога действия и структуры – основного противоречия или антиномии социальности [28] .

27

Гудков Л. Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., 1994. С. 260.

28

О диалогичности социальности как взаимообусловленности и взаимодополнения материального (действия) и ментального (психического), цели и результата, действия и контекста (структуры) и других бинарных оппозиций – см.: Честнов И. Л. История и методология юридической науки. М., 2018. С. 199–209.

«Такие понятия, как “государство”, “сообщество” (Genossen-schaft), “феодализм” и т. и., в социологическом понимании означают, если выразить это в общей форме, – категории определенных видов совместной деятельности людей, и задача социологии заключается в том, чтобы свести их к “понятному” поведению, а такое сведение всегда означает только одно – сведение к поведению участвующих в этой деятельности отдельных людей», – утверждал М. Вебер [29] . Об этом же, в принципе, пишут Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгаст применительно к понятию общество: «Мы понимаем, что общества не являются акторами. Действия совершают не общества, а индивиды. Тем не менее там, где это не будет вводить в заблуждение, мы иногда будем использовать язык метонимии и овеществления, используя термин общество как удобное сокращение более громоздкой конструкции: совокупность индивидов, коллективно принимающих ряд индивидуальных решений, производя таким образом общие и разделяемые представления и убеждения относительно выборов, последствий и результатов» [30] .

29

Вебер М. Избранные произведения/ пер. с нем.; сост., общ. ред. и послесл. Ю. И. Давыдова; предисл. И. И. Гайденко. М., 1990. С. 507.

30

Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества/ пер. с англ. Д. Узланера, М. Маркова, Д. Раскова, А. Расковой. М., 2011. С. 56.

При этом следует иметь в виду, что действия совершают люди в контексте социальных структур, ограничивающих и обусловливающих активность индивидов. Структура, в свою очередь, существует только если воспроизводится практиками (поведенческими и ментальными, психическими) людей. В то же время социальная структура – это не «вещь» или «предмет», а социальное представление, которое многократно повторяется в действиях относительно широких слоев населения. Бытие структуры реифицируется (овеществляется или объективируется) в знаковой форме как некая данность, не подвергаемая сомнению (по крайней мере, в том, что она «объективно» существует) и принуждает (символически) к совершению определенных действий. Одновременно структура продуктивна: она создает возможности автономии и свободы человека [31] . Структура, таким образом, и ограничивает и обеспечивает свободу: она как абстрактные безличные правила, утверждал Ф. Хайек, «защищает индивида от произвола и насилия со стороны других… Нашей свободе мы обязаны ограничениям свободы» [32] .

31

«Структура представляет собой дифференциал ограничений и возможностей, который переключается актором». – Джессоп Б. Государство: прошлое, настоящее и будущее/ пер. с англ. С. Моисеева; под науч. ред. Д. Карасеаа. М., 2019. С. 122.

32

Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М., 2006. С. 485.

Структура в социальном мире представлена, прежде всего, социальными институтами. При этом «институты включают формальные правила, писаные законы, формальные социальные соглашения, неформальные нормы поведения, а также разделяемые убеждения о мире и средства принуждения к исполнению этих правил и норм. Наиболее распространенное представление об институтах заключается в том, чтобы рассматривать их как ограничения поведения индивидов как индивидов, например: если существует ограничение скорости до 60 миль в час, как быстро я должен ехать? Однако институты также структурируют способ формирования у индивидов убеждений и мнений о поведении других людей…» [33] .

33

Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Указ. соч. С. 59.