Содержательное единство 1994-2000

Почему я так цинично и пессимистически рассуждаю? Чуть не вся элита занята вопросом: сажать Коха – не сажать Коха, медленнее сажать или быстрее, кто кого "давит" и "кто под кого ложится"? Посаженный Кох – оставленный Чубайс. Посаженный Кох – снятый Чубайс. Как же, ведь нужно рассмотреть все возможные варианты! Но вот все! Сбылась, как говорят, "мечта идиота". Ну, все? Кох почти посажен, Чубайс остается. Да нет, оказывается, еще не все! Коха выгнали, Чубайса держат в полуживом состоянии. Все сразу понимают: начинает наступать группа Черномырдина (или те, по отношению к кому Черномырдин лишь член группы, а не ее руководитель). Но нельзя же оставить "поле Чубайса" им! Тогда начинают "мочалить" и эту группу. В итоге оказывается, что у нас есть взаимно измочаленные группы, которые вообще ничего политически "не могут". С Немцовым уже сделали все, что хотели. Чубайс еле-еле держится на плаву. И его главные оппоненты, видимо, тоже должны вскоре стать такими же.

Тактически наш президент, этот "гений тактики всех времен и народов", вновь торжествует. Его конкуренты окажутся в очередной раз "там, где им и полагается быть". Но у него нет никакого мобилизационного потенциала. С "этим" уже работать нельзя! С "этим" можно только сидеть и смотреть, что будет дальше. Сидеть можно, не опасаясь за власть, а работать – невозможно. И, представьте, именно в этот момент, все о чем я говорил в предыдущей части, вдруг начнет происходить?

Кстати, мы ведь существуем не в ситуации одиночества нашей страны и выборов 2000-го года. О выборах 2000-го года говорят так много, будто они состоятся завтра. И это не только потому, что думают, что они будут не в 2000-ом году, а раньше. Выборы 2000-го года – это страшно важная вещь. Потому что если президент Ельцин может сказать, будет он участвовать в этой борьбе или же не будет, то президент Клинтон так сказать не может. Обидно, наверное, но факт. А в условиях всего, что я ранее описал, изменение власти в США в 2000-ом году не может не сказаться на условиях изменений власти в Москве.

И Борис Николаевич не устраивает не только вялых противников или "полусторонников" из думской оппозиции в России. Он не устраивает совсем другие силы. Если там пойдет после 2000г. речь о жестких технологиях Збига, то зачем им нужен Ельцин? Тогда нужен какой-нибудь заполошный генерал, который подергается и покажет, что Россия – страна для всех страшно опасная и что с ней нужно и можно общаться только в "ежовых рукавицах".

Но пока что у нас есть президент Ельцин, который выступает и говорит: "Усилить регулирующую роль государства в российской экономике". Я пытаюсь отнестись к этому не как к пустой фразе, которую кто-то написал и кто-то озвучил, а по законам некоей формальной политической логики, показанной на рисунке4. Я спрашиваю себя: "А есть ли государство, роль которого нужно усилить в экономике? Есть ли механизмы, с помощью которых можно усиливать его роль? Что это за механизмы? Есть ли экономика, по отношению к которой надо что-то там регулировать?" Поскольку мне кажется, что можно без особых натяжек сказать: нет ни первого, ни второго, ни третьего, то фраза президента моей страны звучит для меня уже просто комически. Человек, у которого нет государства, нет механизма для усиления или ослабления его роли и нет экономики, кричит о том, что надо усилить роль одного отсутствующего в другом с помощью отсутствующего третьего.

Рис.4.

А знаете, почему он это кричит? Потому что идет тихая революция в МВФ, и там "чикагские мальчики" терпят сокрушительное поражение. Вся чикагская школа будет понемногу вымываться. И принимаются решения, что в странах с переходной экономикой государственная роль должна быть усилена, а не ослаблена. Ребята, которые читают доклады международных финансовых институтов, как раньше читали директивы ЦК, говорят: "Надо внести хоть строчку про то, что мы тоже усиливаем роль государства, в соответствии с директивами Кремля. Как там".

"Леонид Ильич сказал, что у нас ирригация". – "Но у нас нет пустыни! Мы живем в болотистой местности". – "Все равно, напишите что-нибудь". И раз в ЦК сказали, то "болотистый" обком пишет, что они тоже усилят роль ирригации.

Если это обсуждать на уровне карьерно-международной интриги, то мне абсолютно понятно, зачем все это написано. И кто такие люди, которые это пишут. Но если это обсуждать на уровне общероссийской трагедии, то я вижу наличие трех отсутствующих вещей: регулятивных механизмов, государства и экономики. Ничего этого нет, а президент этим оперирует с чапаевской лихостью.

Сколько раз нужно показывать, что этого нет? Сколько раз вице-президент Чечни Арсанов должен сказать, что он расстреляет все руководство России по законам шариата? А руководство РФ будет умываться… До каких пор? Пока "горячий Ваха" не станет реализовывать своих обещаний? А может быть, и тогда… Вы уверены, что хоть что-то изменится, если, например, расстреляют Черномырдина? По-моему, начнутся разговоры о том, чтобы отдали тело, пошлют Рыбкина с миссией привезти тело премьера. "Если они тело не отдадут, то мы их вообще осудим по строгости законов. Применим к ним всю полноту. Обсудим на Совете Регионов". Зюганов скажет: "Это еще одно свидетельство преступлений ельцинского режима. Мы срочно должны собрать круглый стол и решить вопрос замены премьер-министра".

Я совершенно без всякого смеха допускаю, что нечто в этом роде начнет происходить. Набившая всем оскомину в годы застоя хохма "а веревки самим нести или профком обеспечит?", к сожалению, полностью относится к сегодняшней российской элитной ситуации. И тогда ключевой вопрос – в методологии описания столь поганой реальности. Допустимы ли здесь классические подходы? Не превращаются ли они в инструменты лжи, убаюкивания на грани небытия? Я утверждаю, что классика подрывает мобилизационность, а значит, и лжет, и вредит. Мы не имеем права постулировать целостность, вводить ее в число базовых аксиом. И – оперировать целостностью как несомненностью. Мы должны вводить понятие целостности лишь как проблемность. (Рис.5).

Рис.5.

Далее – еще на подступах к обсуждению положения в России, оказывается под огромным сомнением спектр понятийных классов, в пределах которых это положение описывается. Проблема в том, что мы все время оказываемся в каких-то безумных, невнятных и неопределенных понятийных классах (Рис.6). В одном классе ставят вопрос: что нам нужно? Капитализм или социализм? Во втором классе: нужна нам "шведская модель" или нет? "Шведский стол" – это более или менее понятно, но "шведская модель" для России мне всегда была непонятна.

Рис.6.

"Первоначальное накопление капитала" – это уже понятийный прогресс, но есть ли капитал, который первоначально накапливают? Или это химера? Рядом – химера "азиатской модели", "мы будем действовать как Япония, Корея, как азиатские тигры". Еще химера: "Да нет же, у нас мафиозный капитализм". Так все же капитализм? На фоне всего этого Киселев вопрошает: "Неужели в России есть мафия?" А у нас 98-ой год на подходе!

Затем обсуждается "латиноамериканская" модель. Немцов заявляет: "Мы не допустим латиноамериканизации нашей Родины!" "Периферийный капитализм" – это почти неназываемые слова. Близкий к "латиноамериканской" модели периферийный капитализм – это действительно страшная вещь. Он неизбежно начинает уничтожать культуру в стране, где укрепляется. Но это все же капитализм, это какой-то уклад дрянной, но жизни.

И на фоне обсуждений этой "понятийной каши" газета "Социалистическая Россия" меня просит: прокомментируйте фразу лидеров нашей страны о народном капитализме в России. Я говорю: "Страшно далеки они от народа, от капитализма и, главное, от реальности". И эта далекость выражается в желании бесконечно обсуждать, к какой из почти равнодалеких от реальности сравнительно благополучных химер принадлежит наше слишком больное общество. Итак, горькая наша реальность – и сладкие иллюзии, заимствованные напрокат из чужих реальностей, несравнимо лучших, чем наши, даже в худшем их варианте. Где же реализм? И в чем он? Сегодня, правда, все чаще говорят, что "реалист – это тот, кто изучает автомат Калашникова". Но нам-то нужно прежде всего каким-либо иным способом, без автомата Калашникова, в пределах интеллигентного собеседования и при любых готовностях к компромиссам в терминологии, объяснить людям, что ни один из этих понятийных классов не работает, что нужно на самом деле искать совершенно другой и что первое и главное для содержательного разговора – разобраться, какой именно.

Для этого обратимся к рисунку7. Была страна с неким индустриальным укладом, внутри которого были существенные деформации, которые нам не нравились. Не было свободы слова, была слишком жесткая экономика, внутренний и внешний рынок были не сбалансированы, но был индустриальный уклад. И все кричали: "Давайте уберем деформации!" Некоторые, правда, говорили, что это был не обычный индустриальный уклад, а некий альтернативный. Говорили, что разговор о социализме и коммунизме не глупость, а знаки альтернативного развития России. Но тогда этот разговор казался вообще заумным, запредельным и в интеллигентном обществе почти неприличным. Об этом до сих пор трудно говорить, и, хотя я убежден в содержательности данной темы, я ее откладываю в сторону.