Содержательное единство 2001-2006

Но Соловью важно добраться до сути. И до конца выполнить политический заказ. Он пишет:

"Эти обстоятельства лишь сглаживают, но не отменяют главного итога последнего пятнадцатилетия – ПРОВАЛА СТРОИТЕЛЬСТВА "НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА" В ПОНИМАНИИ, ПРИСУЩЕМ МОДЕРНУ; И СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПРОВАЛА В ФОРМИРОВАНИИ РОССИЙСКОЙ "ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАЦИИ".

Но и это еще не все. Нужно же запустить машину окончательного отторжения от существующего государства. Тут Соловей прячется за спину А.И.Фурсова и говорит, что данное государство (читай – путинская Россия) – это "принципиально новый в мировой истории тип государства. Корпорация-государство".

Произнеся это, Соловей, вслед за Фурсовым, вступает на очень скользкую терминологическую территорию. Корпорация-государство, или корпоративное государство, в истории известно. Это, прежде всего, Италия Муссолини, а затем, совсем недавно (многие считают, что в реальности по сей день), – Япония, Южная Корея, Сингапур и некоторые другие "тигры" Юго-Восточной Азии. Причем основная историческая функция корпоративного государства – обеспечить аккумулирование ресурсов для выхода из острого кризиса или для совокупного социально-экономического (и политического) "рывка". Но именно итальянский фашистский прецедент оказывается основным "идеологическим" основанием для критики корпоративного государства со стороны сторонников "свободного рынка".

Здесь нужно отметить, что либералы много раз обвиняли в дрейфе к модели "корпоративного государства" и кризисные послевоенные Францию и Великобританию (с их глубоким огосударствлением экономики, повышением роли центральной власти в реализации стратегических хозяйственных проектов и жестким контролем за деятельностью корпораций), и даже США эпохи Франклина Рузвельта.

Что делают Соловей с Фурсовым? Они добавляют в свою версию-расшифровку данного термина обширный список негативных (и вовсе не обязательно присущих корпоративному государству) признаков:

"Такое государство отказывается от аксиологии общественного блага; отказывается от главной цели любого государства – определения, что справедливо, а что нет (Аристотель); минимизирует социальные и антропологические издержки с целью максимизации прибылей, используемых в интересах элиты. По самой своей субстанции это государство враждебно обществу и поэтому не испытывает потребности в лояльности общества по отношению к себе; значит, ему не нужна государственная идентичность".

Зачем же понадобилось так "уточнять" вполне научно респектабельный термин? Возможно, именно для того, чтобы сразу перекрыть тотальным "терминологическим" (а на деле – сугубо оценочным) негативом любые шансы на выход из российского кризиса за счет жесткого государственно-корпоративистского управления.

Но и не только для этого.

Если путинская Россия действительно такова, как на нарисованной Соловьем картинке, – то все срочно должны от нее отлагаться. Все должны бежать от этого монстра или подымать против него восстание. Но поскольку, как выше сказано тем же Соловьем, сил на восстание нет, то единственная возможность – бежать. Испуганные граждане спрашивают: "Куда бежать?" И Соловей им отвечает: "В форсированное развитие этнической идентичности".

Дойдя до главного и описывая "этническую революцию" русской идентичности, Соловей пишет:

"Надежным индикатором этого процесса выступают масштабы, динамика и направленность этнофобий в отечественном обществе. При этом обращает на себя внимание крайне высокий уровень этнического негативизма, во-первых, среди образованных слоев населения (включая Москву), что указывает на неслучайность этнофобий, их отрефлексированность (указывает это только на то, что эта самая образованная аудитория, так сказать, "аудитория "Эха Москвы", обладает всеми теми погромными свойствами, которые она приписывала русскому народу), во-вторых, среди социализировавшейся в постсоветскую эпоху молодежи, что означает превращение этнофобий в системный самовоспроизводящийся и устойчивый фактор национального бытия".

Понимая, что в сказанном есть "националистический соблазн", Соловей сразу же оговаривает:

"Следует предостеречь от отождествления этнизации сознания и роста ксенофобских настроений с национализмом. Эмпирически это тесно связанные, но теоретически разнородные явления: из этнизации сознания и даже драматического роста ксенофобии не следует с неизбежностью национализм, хотя ксенофобия может составить его питательную почву. Как раз современная Россия представляет классический пример отсутствия линейной зависимости между этнизацией сознания и ксенофобией, с одной стороны, национализмом – с другой".

Еще бы! Если признать наличие русского национализма, то как одновременно заявлять, что национальное государство "накрылось медным тазом" вслед за предшествующими? А вот ксенофобия и этнизация есть не жизненная агрессия, а судорога агонии. И эту судорогу программируют.

Соловей далее говорит, что русские потеряли исторический фарт (очень научный термин), что они исторически надорвались, и надорвались витально, и что они являются объектом колониальной эксплуатации со стороны "некоторых элитных групп, идентифицирующих себя как либеральные".

Дальше он пишет:

"Этнизация идентичности неразрывно сопряжена с архаизацией ментальности и общества – их опусканием вглубь коллективного бессознательного, возвращением к примордиальным идентичностям (что еще за дугинский "зверь" в научной "берлоге"?), что неизбежно в контексте трагической социокультурной и антропологической деградации отечественного общества".

А в чем источник трагедии? И почему это трагедия? Трагедия – это борьба с роком, а не признание его. Бетховен писал: "Вся жизнь – трагедия. Ура!" Может быть, бетховенские определения не подходят под "примордиальные стандарты" Соловья – Дугина?

В любом случае, либо мы даем оценку мегатенденции и называем ее "искусственно спровоцированный регресс". И, исходя из этой оценки, предлагаем средства перелома данной тенденции. Либо мы смиряемся с тенденцией, к чему и призывает Соловей, и начинаем напяливать на эту тенденцию какую-то "одежку, по которой надо протягивать ножки". Липовую одежку какой-то там "этнической государственности".

Этнической государственности в современном мире не бывает. В данном определении этнос – это племя. А племя – это догосударственная фаза развития народной общности. Для племени можно создать резервацию – убогую "Республику Русь". В рамках этой "Республики" русские должны управляемо деградировать. Регресс должен продолжаться. И ему надо искать новые формы управления. А также объяснения и оправдания.

Осуждая на словах нынешнее "государство-корпорацию" как форму уничтожения русских, Соловей его осуждает-то вслед за Фурсовым лишь за то, что в нем некие "чужие" управляют русскими на антисистемных основаниях. Как только не чужие, а сами русские (или тот, кто под них "смолотит") начнут управлять ликвидационной русской антисистемой, – обвинения закончатся.

Либеральные антисистемные элементы осуждаемы русскими этнизаторами и их соловьями только как конкуренты в деле высокоприбыльного уничтожения русского народа. Их пафос один: "Уж этот-то народ мы могли бы уничтожить сами, и с максимальной выгодой в свой карман!" А им в ответ из либеральной берлоги несется: "Фиг вам! Слипнется, не по чину берешь!"