Софринский тарантас
Шрифт:
— Что за бред ты несешь? — вспыхнула она и испуганно отломила кусочек хлеба. — Ты вогнал меня в краску… Насчет человека-талона я пошутила, как помнишь, я раньше шутила насчет человека-этикетки. И возраст мой здесь ни при чем. Я не какая-нибудь воровка… Я старалась дать тебе счастье, а ты постоянно издевался надо мною. Каково мне? А, каково? Забыть меня на год, даже не предложив обвенчаться. У тебя на уме лишь только бытовые глупости. Мы могли жить в шалаше, сняли бы на крайний случай квартиру или уехали бы на Север. Я надеялась, что ты вот-вот сделаешь мне предложение, но ты не сделал его… Вот поэтому
Он хотел вскипеть, накричать на нее, обозвать дурой. И даже обвинить ее в том, что она, вместо того чтобы по-настоящему полюбить его, всего-навсего подурачила его — очередного временного глупышку обожателя. Поверив ей как наивный мальчонка и без памяти влюбившись в нее, он проиграл битву.
— Почему ты молчишь? — спросила она нервно.
И глаза ее, до этого какие-то загадочные, стали вдруг злыми. Она прикоснулась салфеткой к губам, затем, положив ее на стол, обхватила руками голову.
«Зачем притащился я сюда? Зачем и ее сюда притащил?» — подумал он. И от этих никчемных и в данный момент ничего не значащих мыслей ему стало еще более не по себе.
Новые колечки на ее пальцах заблестели. Но и они его теперь не интересовали.
«Надо же, сам себе устроил посмешище, — подумал он. — Такое ощущение, словно я продавец и занимаюсь распродажей забытых вещей… А может, я продаю самого себя?..»
На какой-то миг его даже охватила злость. Захотелось вдруг громко, на весь зал предложить ей, чтобы она сняла чулки — и это, по его мнению, есть одно из лучших народных средств, чтобы успокоиться и прийти в себя. Но затем передумал.
Все с той же завидной невозмутимостью она продолжала смотреть на него.
— Ты пойдешь со мной?.. — спросила она. — Мне пора.
Подозвав официантку, он расплатился.
За окном кафе хотя изредка, но все так же то замирали, то вновь появлялись огоньки. Он посетовал на то, что так и не смог ей купить приличных духов.
Нервы сдавали, и, чтобы хоть как-то выправить положение, он в гардеробе, подавая ей шубу, тихо сказал:
— Извини, что-то странное происходит со мной… — и добавил: — Я думаю, все пройдет.
Оценив его великодушие, она, прищурив глаза, засмеялась:
— Надеюсь, ты не откажешься быть моим другом… Ты будешь звонить мне по вечерам и говорить спокойной ночи…
Он посмотрел на нее с жалостью. Красноречие его мигом куда-то исчезло. Он вдруг потерял все: и самообладание, и силу, и красоту. Понял, что любит ее пуще прежнего. Не поднимая глаз, вежливо, как в первый день знакомства, спросил ее:
— Мы увидимся с тобой еще раз?
— Все зависит от тебя, — улыбнулась она.
Лисья шапка в сумеречном свете очень шла ей. И руки ее были сказочно привлекательны. А губы манили к себе, как и прежде. Она прежняя, неповторимая и красивая стоит перед ним. Ему захотелось прямо здесь ее и обнять. Но она отстранила его.
— Я спешу… До свидания…
— Я провожу тебя… — испуганно
вздрогнул он.Музыка в кафе смолкла.
Она быстро поднималась по лестнице к выходу.
«Что это ей взбрело в голову?» — подумал он в растерянности и, несколько секунд постояв, пришлось пропустить перед собой ватагу опьяневших молодых офицеров, спешащих в гардероб, торопливо пошагал вслед за ней.
Выйдя на улицу, замер. Ее нигде не было. Он начал звать ее. Но никто не отзывался. Он начал останавливать одиноких прохожих и спрашивать их, не видели ли они случайно молодой женщины в искусственной шубе и новой лисьей шапке. Те, сочувствуя ему, отвечали «нет».
Наконец после двухчасовых поисков он вновь подошел к кафе и, не заходя в него, сел рядом с входом на снег.
Он вертел в руках шапку, смотрел на снег, на выходящих из кафе людей и шептал одну и ту же фразу:
— Как жаль, что я не смог с ней по-настоящему объясниться…
Смеркалось. И все так же шел снег. Только под ногами теперь были не лужи, а настоящий лед.
КОГДА ДРУГ УЕЗЖАЕТ
В пятницу Миша улетал в Читу. Не дожидаясь своих книг, он развозил стихи по стране. Он читал их с горячечным русским азартом, собирая толпы народа, он пел их в походах, вагонах, в солдатских блиндажах, он тайно шептал их другу, а если не было никого, он мысленно повторял их, и цельный слог освежал и бодрил его, вел за собой.
Билет был у него в кармане. И, встретившись с ним во вторник, я решил заранее проводить его. Миновав две улочки, пролегающие параллельно его дому, мы вышли на жаркий проспект. Толчея на нем была неимоверная. В основном люд был приезжим, из соседних областей. И почти всем нужна была школьная форма для ребенка, колбаса, конфеты в коробках, кофе, колготки, тетради, чай, самоклеящиеся обои, резина для авто и прочий дефицит. Люди точно помешанные, то и дело глазея на витрины и вывески, страшно неорганизованно кружились.
— Пожар не пожар… — вздохнул, глядя на все это, Мишка и, вытирая пот со лба, добавил: — Кошмар какой-то, не знаю, как тебе, но мне стыдно. Так можно всю жизнь проискать продукты и где-нибудь в поезде умереть, уткнув лицо в узелок с продуктами.
Он был чувствительный малый, на два года моложе меня. Высокий, лицом и фигурой всегда стремящийся вперед, он поражал всех настойчивостью. Он не любил лгать. Он не любил людей, в душе которых был мрак. Честность и правда были его идеалами.
— Мать честная!.. — воскликнул вдруг он. — Ты посмотри, опять Арон перегородил людской поток… — и ухватил меня за руку. — Айда к нему, сфотографируемся.
Посмотрев в ту сторону, куда он указал, я улыбнулся. Высокий бородатый парень со смоляными кучерявыми волосами, увешанный тремя фотоаппаратами производства «Япан», стоял у огромного автомобиля-броневика фирмы «Фиат» дореволюционного образца и предлагал иногородцам сфотографироваться на цветное фото фирмы «Кодак».
— Две фотки — червонец, на фоне железного коня… — кричала в мегафон его худенькая напарница в желтых шортах, сидящая на крохотном стульчике у стенда с фотообразцами. — Мало того, скорость гарантирована, через час фотографии будут у вас…