Софья Алексеевна

— Верно, что и они, со своей стороны, постарались. Чего один трон алмазный для государя стоил! Все помнят, как государь на него смотрел. Чудо, как есть чудо! Что каменьев драгоценных, что алмазов индейских не пожалели. Великий государь и пожелал еще каменьев достать, зверей диковинных. Да и мастера, что купферштих [64] «Тайной вечери» резал.

— Сдержали земляки мои слово. Все по просьбе государевой нынче привезли. Мастера и того уговорили в службу к русскому царю вступить.

64

Купферштих— гравюра на меди, эстамп.

— Сдержали, да через сколько лет: семь, как один день, прошло. Разве не так?

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, Афанасий Лаврентьевич. Опять же дорога не близкая.

— За то время Милославский сумел с посольством к самому шаху Аббасу [65] съездить, орган ему вместе с другими подарками свезти и льготы купцам русским получить. Шутка ли — беспошлинно по всем персидским землям торговать.

— Что ж ты, боярин, купцов простых с шахом равняешь. Им с деньгами собираться надо, а у шаха они не считаны, не меряны под рукой всегда в сундуках лежат.

65

Шах Аббас— иранский шах Аббас II (правил с 1642 по 1666 г.).

— Да не в обиду я тебе, Василий, говорю, а по делу. Лучше скажи, как в Преображенское мастера Богдана Салтанова государю представлять возил. Хорошо ли все сошло?

— Кажись, лучше некуда. Очень великий государь пробами его мастерства доволен остался. И за картину хвалил, и стол, под аспид расписанный, у себя оставил. Образцы обоев рассматривал. Богдан на все горазд — была бы работа.

— Что хвалил, хорошо. А дальше что? Оклад какой назначил ли? Где жить приказал, при ком состоять? Сам знаешь, в первый раз не получишь, дальше до морковкиных заговен ждать придется.

— Сам такой милости государевой никак не ждал. Веришь, боярин, стоять ему великий государь велел на Посольском дворе на Ильинке, покуда своим не обзаведется. У ворот стражу оставить. От греха. Мастерству своему русских учеников немедля обучать начать и всякие по Оружейной палате работы делать, какие придется. А кормовая дача — наши дьяки в изумление пришли. Десять ведер вина дворянского, одно двойного, полведра романеи, полведра ренского, шесть ведер хлебенного, десять меду, пятнадцать пива. О говядине, баранине не говорю — все по посольскому порядку, да еще несколько штук белуги, осетрины, свежих рыб разных, осьмину пшеничной муки, овса да круп разных. Вот и суди сам, Афанасий Лаврентьевич, как встреча-то прошла. Мастер наш как есть дара речи лишился, только слушает да кланяется, слушает да кланяется.

— Что ж, славно. Угодили, значит, великому государю, не остыл царь к своей затее, а то, сам знаешь, как оно через столько-то лет случается.

— Еще доложить тебе забыл. Живописание государыни-царевны Татьяны Михайловны великий государь милостиво Богдану показывал — портрет, что с него списывала, да вид московский. Очень мастер искусству царевниному дивился.

— Ну уж и впрямь по сердцу мастер великому государю пришелся. Теперь ему работать да работать — ни в чем, надо полагать, отказу знать не будет. А с письмом-то как? О нем в хлопотах не забыл ли?

— Как можно, Афанасий Лаврентьевич! Написали купцы армянам, что в Константинополе да на турецкой земле живут, чтобы во всем по возможности посольству твоему способствовали, всеми путями незаказанными и заказанными.

— Это ты, Василий Александрович, преотлично удумал. Дай-ка почитаю.

— Тут тебя, боярин, еще одна грамота дожидается. Переводчик Василий Боуш растолковать просит, как курфюрсту Бранденбургскому и герцогу Курляндскому про герб Российский говорить, коли пытать зачнут.

— Про три коруны, что ли, почему над орлом двоеглавым устроены? Так вот слушай, да и другим переводчикам растолкуй — на будущее пригодится. Как повезет он, Василий Боуш, царские грамоты к курфюрсту и герцогу, буде ему Якубус князь Курляндский также курфюрст или ближние их люди или их приставы учнут говорити, для чего ныне его царское величество в печати над орлом три коруна с прочими изображеньями? И Василью им говорити: Орел двуглавый есть герб державы Великого государя нашего его царского величества, над которым три коруны изображены, знаменующие три великие: Казанское, Астраханское, Сибирское славные царства. Уразумел? Вот всем и растолковывай.

19 июня (1667), на память Апостола Иуды, брата Господня, да преподобного Варлаама Важского, Шенкурского, повелено царским указом начать строить корабли в Дединове на Оке.

— Обойдем сегодня твои палаты, Богдан Матвеевич. [66] Давно поглядеть хочу, какими чудесами порадовать нас собираешься, да и царевнам моим кое-что подобрать надобно. Вон у нашей Софьи Алексеевны день ангела скоро — на десять-то лет и побаловать дочку не грех. Скорблю, скорблю душевно, что Божьим промыслом ты своей дщери лишился. Не судьба, видно, тебе на внуков-то порадоваться, не судьба.

66

Богдан Матвеевич Хитрово(1615–1680) — ближний боярин и дворецкий. Участвовал в войне с Польшей. В 1664 г. получил в свое ведение приказ Большого дворца, золотую и серебряную палаты. Боярин (1667). Приближенный царедворец Алексея Михайловича. Федор Алексеевич передал ему в приказ Большого дворца дела уничтоженного Монастырского приказа.

— Одна ведь у меня была, великий государь, единственная. Только и свету у нас с боярыней моей в окошке, да не иначе прогневили мы Всевышнего, что и ее отобрал. А для Софьи Алексеевны расстараемся, подарочек невиданный сыщем, не сомневайся, государь.

— Новым мастером доволен ли, Богдан Матвеевич?

— Еще как доволен, великий государь. Вот уж воистинно на все руки мастер. Святейший патриарх захотел сейчас, чтобы митру ему каменьями разноцветными доправил. Над тем и трудится.

— И то диво, что святейший о митре побеспокоился. Как погляжу, все из старых запасов берет, а никоновских и не касается даже.

— Да и кто из иерархов захочет их брать: одна память о гордыне непомерной и непослушании воле твоей.

— Знаю, знаю, всегда ты его, Богдан Матвеевич, не жаловал. С тебя, по совести, и конец ему пошел.

— Хошь, государь, казни, хошь милуй, а ни к чему ему было возле тебя оставаться, смятение одно в умы да души вносить.

— Сколько мы уж с тобой о том, боярин, в пути переговорили, одна моя колымага знает.

— Оно, великий государь, честь неслыханная — с тобой рядом в колымаге твоей место занимать, а все равно Хитрово перед тобой душой кривить не будет. Захочешь ты суждений моих глупых слушать, нет ли — все едино. Перед Господом я чист: не лгал тебе.

— Зато и боярским саном тебя нынче наградил, и на приемах посольских на первом месте обок себя сажаю. А вот теперь хочу, чтобы брат твой Иван Матвеевич дядькой царевича Федора Алексеевича стал. Не наследник он — это верно, да только откуда нам знать, как Господь в будущем рассудит. Пусть Иван Матвеевич обычаем да обиходу царскому царевича обучает, а обучением книжным отец Симеон займется.