Софья Ковалевская

Во всяком случае, Нансен, как мне кажется, получил именно ту порцию, которую он сам желал. Он так увлечен своим путешествием в Гренландию, что нет ничего, что могло бы в его глазах сравниться с этим…

А Нансен признавался, что если бы между ним и Ковалевской не стояли некоторые препятствия личного порядка, эта встреча могла бы иметь значение для их жизни.

Пока Софья Васильевна была поглощена новыми впечатлениями, все окружающие занимались ее дружбой с Анной-Шарлоттой Леффлер — известной писательницей.

АННА-ШАРЛОТТА

Софья Васильевна встретилась с сестрой Миттаг-Леффлера на следующий день по приезде в Стокгольм. Они давно, по рассказам профессора, с симпатией относились друг к другу, были готовы к дружбе. Может быть, с большим нетерпением стремилась к этому Ковалевская. У нее, уже осознавшей свои силы в науке, писательский дар все еще вызывал смиренное преклонение. Анна-Шарлотта несколько побаивалась ученой-женщины, как человека, парящего в недоступной ей сфере абстрактного мышления.

Когда шведка осторожно открыла дверь в библиотеку, Ковалевская, перелистывая книгу, стояла у окна. На широком, освещенном солнцем стекле, как нарисованные тушью, темнели ее четкий профиль, волны коротких вьющихся волос, тонкая фигурка в гладком черном платье.

Быстро обернувшись, Ковалевская пошла навстречу Анне-Шарлотте с протянутыми руками. Ее глаза лихорадочно блестели, но заговорила она о самых будничных вещах, пожаловалась на простуду.

Писательница почувствовала даже некоторое разочарование: «Странно, почему брат находит ее необыкновенной?» — и предложила проводить Ковалевскую к врачу.

Они вышли на улицу, перебрасываясь незначительными фразами. Анна-Шарлотта не заметила, как случилось, что, не успев дойти до квартиры врача, она рассказала Ковалевской содержание задуманной ею драмы «Каким образом делаешь добро», план которой был ей самой неясен.

Начала Анна-Шарлотта рассказывать неуверенно, ощупью, пытаясь объяснять неопределившуюся тему. Но Софья Васильевна так быстро и так горячо прониклась ее мыслями, с такой симпатией одобряла и объясняла якобы высказанные ею идеи, что мягкая, податливая шведка увидела вдруг свою драму глазами Ковалевской.

Близость, впрочем, пришла потом, а в эту встречу молодые женщины только приглядывались друг к другу. Софья Васильевна могла судить о чем-либо, лишь зная хорошо предмет. Ей надо было прочитать произведения Анны-Шарлотты, прежде чем составить о ней мнение.

Дружба этих женщин доставляла много удовольствия стокгольмскому обществу, настолько разны и каждая по-своему необычайно интересны были обе подруги. Анна-Шарлотта, высокая, сильная, со светлыми курчавыми волосами и кроткими голубыми глазами, казалась удивительно спокойной и уравновешенной рядом с маленькой, порывистой русской. Ее внешность обращала на себя общее внимание, но она не была такой прекрасной собеседницей, как Ковалевская.

Софья Васильевна любила спорить во имя спора, нередко сама придумывала для себя возражения, чтобы опровергнуть их. Анна-Шарлотта строго держалась темы беседы, а если ей приходилось отстаивать свою мысль, она делала это со спокойствием, выше всего ценимым Софьей Васильевной в новом друге.

— Есть люди, которые, как Анна-Шарлотта, одним своим присутствием в комнате разливают покой, вносят гармонию, производят впечатление свежести и спокойствия мрамора или мягкости бархата, — говорила она.

На вечерах Анна-Шарлотта больше сама слушала, а если говорила, то всегда старалась давать точные определения. А когда вступала в беседу Софья Васильевна, «Микеланджело разговора», как ее называли, гости умолкали. Все происходило так, как рассказывала Анна-Шарлотта, все могло происходить так, как рассказывала Софья Васильевна, и все было гораздо интереснее, чем в действительности.

Ни одна из способностей Софьи Васильевны не вызывала такого удивления и восторга, как ее психологическая проницательность, ее умение по жесту, интонации угадать характер и судьбу человека. Пришлось ей ехать как-то в поезде с одной женщиной. Ковалевская заговорила со спутницей, расспрашивала ее о планах, а затем сказала:

— Вы, наверное, будете иметь успех. В жизни каждого человека наступает решительный момент, когда вся дальнейшая судьба его зависит от того, пойдет ли он по тому пути, по которому должен идти, или нет. Кто пропустит этот момент, тот губит всю свою дальнейшую жизнь. Вы же принадлежите к числу людей, которые умеют выбрать настоящую дорогу.

— Но как же вы можете знать все это обо мне? — удивилась спутница.

— Я увидела, как вы на станции расставались с вашей матерью, — ответила Ковалевская. — Вы смеялись, прощаясь с ней, а когда поезд тронулся, вы заплакали. Я сразу увидела, что у вас есть и сердце и мужество. А такие люди сумеют в нужное время выбрать истинный путь.

Как-то Анна-Шарлотта произнесла фразу из книги одного датского писателя: «Нужна гениальность, чтобы любить».

Присутствовавшие при этом молодые поэты поняли мысль так, что только гении могут любить. Ковалевская долго не могла заставить их правильно понять это выражение.

Когда они ушли, Софья Васильевна воскликнула:

— Нет, право, невероятно, до какой степени могут быть глупы даже самые даровитые люди, когда дело идет о любви! Эти молодые люди рассуждают и пишут книги о ней, а не понимают, что некоторые люди обладают гением в любви, как обладают гением в музыке или в механике, и для гениев любви любовь превращается в дело жизни, тогда как для других она только один из эпизодов. И обычно бывает — так, что гений любви влюбляется в идиота любви, и это составляет одну из самых запутанных загадок жизни. А юноши даже не заметили этого. Но если существует область, в которой самая глупая женщина умнее самого умного мужчины, так это область любви.

Анна-Шарлотта Леффлер, улыбаясь, слушала пылкую тираду. Наконец Софья Васильевна догадалась, что подруга намеренно вовлекла ее в спор.

— О коварная Анна-Шарлотта! Ты бросила перчатку, а предоставила одной мне выпутываться из беды?!

Леффлер, как и многие другие, не любила прерывать остроумную, образную речь Ковалевской.

Однажды, гуляя пешком по лесу в погожий морозный день, Анна-Шарлотта заговорила о красоте зимы, которая нравилась ей больше лета. Софья Васильевна окинула долгим взглядом прямую высокую фигуру подруги, ее румяное с полуоткрытым ртом и сияющими глазами лицо.

— Ты сама и твои произведения, — сказала она, — похожи на этот ясный, мягкий, морозный день. Но явится любовь, которой ты так боишься, и заставит растаять снег.

— Весьма возможно, — ответила Анна-Шарлотта. — Никто не может предвидеть своей судьбы. Знаю одно: если я и боюсь любви, то только потому, что стоит ей вторгнуться в мою жизнь, и она обратится во всевластную и, быть может, всесокрушающую силу.

Леффлер легко поддавалась влияниям, воспринимала чужие мнения и взгляды.

— Я боюсь людей, — говорила она, — которые имеют глубокие убеждения, противоположные моим. Я похожа на воск, и всякое сильное убеждение оставляет на мне свой отпечаток. К счастью для меня, сильных убеждений на свете очень мало…