Софья Толстая

Порой отец был гневлив с детьми, особенно с Сережей. Дети быстро ухватили преподавательскую манеру родителей. Так, с мама можно было быть более раскованными, глядеть в окно, задавать один и тот же вопрос, делать «стеклянные глаза», как будто что-то не понимаешь. С папа, напротив, «надо было напрягать все свои силы и не развлекаться ни минутки». Он обучал доходчиво, ясно и интересно, но шел «крупной рысью». Поэтому за ним надо было поспевать во что бы то ни стало. Мог выгнать с урока расшалившегося ребенка. Любимцы у него были непостоянны. У мама, напротив, все были любимцами и навсегда.

Соня стремилась привить своим детям любовь к чтению. Отбором книг занимался Лёвочка, убежденный в том, что спешка с чтением классиков не уместна и даже опасна. Поэтому с произведениями Лермонтова и Гоголя дети знакомились довольно поздно. Настольными книгами в Ясной Поляне оставались «Робинзон Крузо» Дефо, «Дон Кихот» Сервантеса, «Путешествие Гулливера» Свифта, «Отверженные» Гюго, а также книги Диккенса, Жюля Верна, Дюма — отца, Пушкина, Тургенева. Из своих сочинений папа рекомендовал только «Азбуку» и «Книги для чтения». Соня же внесла в программу свои коррективы, включив в нее трилогию отца «Детство», «Отрочество», «Юность». Она всячески поддерживала бытовавшую традицию чтения вслух. Вечерами семейство собиралось в зале, где Лёвочка вдохновенно читал «божественного Пушкина». С особенным успехом им был не только прочитан, но и проиллюстрирован Жюль Верн. Дети гурьбой окружали отца, когда он, прервав чтение, показывал им свой очередной рисунок, погружавший в таинственный мир приключений великого фантаста.

Вместе с мужем Соня увлеченно занималась детскими книжками, переписывала рукописи. Работа над «Азбукой» двигалась неплохо, но еще предстояла тщательная обработка переводов, Лёвочкиных рассказов, а также былин и летописей. Она была согласна с мужем в необходимости открытия школы, но на этот раз не во флигеле, а у себя дома, куда будут приходить более тридцати учеников, поделенных между ними. Очень трудно учить «человек десять вместе». Зато «весело и приятно». Соня взяла восемь девочек и двух мальчиков. Учили их внизу, в огромной передней, а также в небольшой столовой под лестницей. Она подключала к этому процессу своих старших детей, которые помогали обучать деревенских ребятишек. Сережа с Таней охотно взялись учительствовать, обучали буквам, помогали на слух складывать слова. Благодарные ученики приносили учителям разные подарки, среди которых были всякие деревенские штучки, какие-то замысловатые деревяшки или испеченные из черного теста жаворонки. После уроков «таскали» свою семилетнюю учительницу Таню на руках. Несмотря на всевозможные детские шалости, деревенские ребята быстро научились читать по слогам.

«Азбука» забирала у мужа много сил. К тому же ее печатание шло «черепашьими шагами», и Лёвочке приходилось «до одурения» заниматься «окончанием арифметики». После завершения умножения и деления он перешел наконец к дробям. Огромная работа, конечно, не была филантропической. Лёвочка не скрывал, что преследовал «материальные цели», надеясь на хороший доход, в котором нуждалась его семья. Тем не менее «огромных денег не ждал», потому что был уверен: чтобы «выручить свои деньги по 400 руб. за лист», надо «не отвечать на редакторские письма и прятать бумажник и серебряные ложки в присутствии редакторов», никогда «не иметь дела с журналами».

Соня была полностью согласна с мужем, имевшим прагматичный взгляд на издателей и редакторов, готовых «драть» как можно больше дивидендов со своих авторов. Между тем семья увеличивалась, дети подрастали и нуждались в качественном воспитании и образовании. Соня давно поняла, что труд гувернеров весьма недешев, «стоит от 500 до 1 000 каждому». Ведь она и Лёвочка намеревались приглашать воспитателей для своих детей не из каких-нибудь бывших отставников, как правило, склонных к употреблению горячительных напитков, к битью своих питомцев линейкой порукам или к тасканию их за волосы, а людей сугубо почтенных и достойнейших. Мама рассказала ей, что вся Москва наводнена страшными слухами о грубом и даже жестоком обращении гувернеров со своими подопечными, а потому просила Соню быть чрезвычайно осторожной в выборе бонн для детей.

Соня очень серьезно относилась к поиску гувернеров. Она, как и ее муж, была убеждена в том, что наставниками их детей могут быть исключительно «совестливые» люди, с прекрасным характером, сердечные и простые в общении и при этом непременно безукоризненно владевшие французским языком, без акцента на нем говорившие. Не менее важным являлось также еще одно условие: гувернантка Толстых должна быть обязательно англичанкой приятной наружности и с отменным здоровьем. Иначе она не могла стать достойным членом семейства. К подбору гувернеров и бонн Лёвочка подключил Александрин Толстую, которая самым активным образом занялась разыскиванием подходящей кандидатуры. Целое утро фрейлина посвящала знакомству то с одной молодой особой, испытывая ее «с напряженной чуткостью», потом переключалась на другую, устраивая ей экзамен на знание немецкого или французского языка. Ее интересовало все, включая способность «конкурсанток» к адаптации в российской действительности. Учитывались ею также отзывы прежних работодателей. Однако Соню не устроила молодость предложенной Александрин Толстой англичанки. В ней еще были свежи воспоминания о «нигилистке», жене бывшего управляющего Ясной Поляны, которая была молода и хороша собой и к которой она ревновала Лёвочку. Фрейлина Толстая была огорчена, узнав, что ее кандидатка отвергнута. «Жаль, что вы отвергли англичанку, — писала она в своем послании, — ее не нахвалят люди, у которых она жила».

Наконец 12 ноября 1866 года в доме Толстых появилась первая гувернантка Ханна Терсей, с которой, правда, поначалу Соне пришлось «невесело и неловко» из-за их «обоюдного незнания языков». Она даже «неприязненно» смотрела на Ханну. Тем не менее простота и сердечность, свойственная английской гувернантке, полюбились всем домочадцам, особенно Тане, привязавшейся к Ханне всей душой. С помощью словаря, а также знания французского и немецкого языков Соня стала понимать ее. Ханна усердно учила Сережу, Таню, Илюшу английскому языку, а когда кто-то из детей заболевал, она заботливо ухаживала за ними, не позволяла вставать с постели, сдирала отшелушивавшиеся после скарлатины болячки, делала подарки. Однажды она подарила Сереже золотой английский соверен, фунт стерлингов, а Лёвочка замуровал его в угол фундамента пристройки к дому. Сделал он это тайно от строителей, во время их обеда, не забыв возместить сыну стоимость фунта российскими рублями. Ханна все делала от сердца, а потому занятия с детьми проходили душевно и непринужденно.

Кроме упоминавшихся уже немца — гувернера Федора Кауфмана, прибывшего в Ясную Поляну по рекомендации Афанасия Фета, католика из Фрибургского кантона, гувернера с «деланой улыбкой» m. Jules Rey, знавшего французский, немецкий, латинский и греческий языки, m. Nief, который на самом деле был чуть ли не виконтом Jules Montels, веселым, добрым, хотя и не особенно образованным, были еще добрейшая мисс Эмили Табор, т-те Гаше, Анни Филлипс… С каждым годом педагогов становилось все больше.

Гувернантка m-lle Gachet у Тани, у мальчиков m. Nief, у Лёли — няня. А еще должны быть учителя, для которых необходимо подготовить флигель. В общем, в центре Сониной жизни тех лет царил культ образования. А Лёвочка еще успевал в это время целыми днями чистить лопатой сад, выдергивать крапиву и репейник, разбивать клумбы, сажать березы с мыслью о том, что когда-нибудь это станет лучшим приданым для его дочерей.

Глава XIV. «Родильная машина»

К началу 1870–х годов перед Соней остро встал вопрос воспитания детей, сопряженный с дополнительными заботами и хлопотами. В общем, назревала пора очередной проверки на ее прочность. Муж постоянно размышлял о нирване, убеждая себя, что уход в нее гораздо интереснее и важнее для него, чем текущая жизнь. Он пребывал в состоянии интеллектуального бездействия, стыдился этой вынужденной праздности, мучился угрызениями совести. Применение себе находил покалишь в обучении детей, собственных и крестьянских. Лёвочка с воодушевлением читал Сереже, Тане и Илюше сочиненные им рассказы, а они их пересказывали, после чего он вносил поправки в уже написанное. В таком совместном творчестве рождались книжки для «всехнего» детского чтения. В общем, в доме воцарилась атмосфера ученичества, подтолкнувшая мужа взяться за изучение древнегреческого языка, мысленно «поселиться» в Афинах. Соне казалось, что он начал им заниматься нечаянно, «вдруг», словно Бог наслал на него «эту дурь». Но вскоре она убедилась, что именно занятия с Сережей подтолкнули Лёвочку к изучению классического греческого языка. Он стал активно готовить старшего сына к экзаменам для поступления в гимназию, пригласив с этой целью семинариста из Тулы в качестве учителя для Сергея, и сам стал усердно учиться. Продолжительных занятий Лёвочке не потребовалось, потому что уже вскоре он приступил к чтению Ксенофонта. Чтобы насладиться Гомером, ему понадобились лексиконы и побольше напряжения. Он все больше и больше приходил в восторг от Гомера, а попутно разочаровывался в собственной многословной «дребедени», подобной «Войне и миру». Теперь Лёвочка «жил» в Древней Греции, в Афинах, по ночам разговаривая по — древнегречески. В то время, кроме «Одиссеи» и «Илиады», прочитанных им в подлиннике, для него больше ничего не существовало. Он ругал всех переводчиков Гомера. Особенно доставалось Фоссу и Жуковскому за их «медово — паточный» перевод.

Соня была потрясена столь быстрыми успехами мужа, но еще больше — Лёвочкиным страхом, связанным с убеждением в том, что он сам так не напишет, что способен он только на «лишнее пустословие». Она, конечно, не соглашалась с подобными скептическими заявлениями, восхищаясь феноменальными способностями мужа, напоминая ему, что вся Москва только и говорит о том, как граф Толстой за три месяца выучил греческий язык. Особенно Соня расстраивалась из-за того, что ей недоставало мужниной писательской работы, приносящей столько радости. Будучи «настоящей писательской женой», она очень близко к сердцу принимала их общее «авторское дело».

Летом 1870 года Соне пришлось «отнять Лёвушку» от груди. Она очень сильно переживала разрыв с каждым из детей, вызванный очередной ее беременностью. Так произошло и на этот раз, она знала, что новая беременность — это новый отказ от жизни не только для себя, но и для рожденных и подрастающих детей. Сколько же можно жертвовать?

12 февраля 1871 года Соня родила недоношенную, болезненную, белокурую Машу, о которой чуть позже Лёвочка напишет своему другу Александрин Толстой: «Слабый, болезненный ребенок: как молоко белое тело, курчавые белые волосики, большие странные голубые глаза, — странные по глубокому, серьезному выражению. Очень умна и некрасива. Это будет одна из загадок. Будет страдать, будет искать самое недоступное». Соне было не до этих проницательных характеристик мужа. Эта беременность стала особенной для нее, в чем-то даже фатальной. Она заболела родильной горячкой, ей обрили налысо голову, а к новорожденной приставили кормилицу. Именно тогда на яснополянском небе появились первые предгрозовые тучи. Муж стал мрачен. Между ним и Соней «что-то пробежало», какая-то странная тень разъединила их, в них обоих что- то надломилось, указывая на неминуемый конец счастливой супружеской жизни.