Софья Толстая

Теперь Соню обуревали иные страсти. Она была убеждена, что Лёвочка самими небесами был предназначен только ей, и ни в коей мере не сестре Лизе, не фрейлине Alexandrine,а тем более не учителям и ученикам яснополянской школы. Ведь когда-то «дядя Лявон», прочитав ее повесть об «отвратительном Дублицком», в котором тотчас же узнал себя, был отрезвлен Сониным чутьем и талантом. Удачно разыгранную тогда интригу Соня взяла на вооружение и решила пользоваться ею в своих целях.

С каждым днем она все более обживалась в яснополянском пространстве и на все имела свой взгляд. Так, она решила, что мужнина школа, просуществовавшая уже около трех лет, обошлась ему слишком дорого — в три тысячи рублей! Благотворительность мужа показалась ей слишком избыточной, наносившей ущерб ее «семейным интересам». Поэтому, гуляя по Ясной Поляне с Лёвочкой и делясь с ним своими планами о том, как жить им вдвоем, она непременно заводила разговор о школе, предлагала распустить студентов — учителей, которых, как она выражалась, «начинала ненавидеть», как и сами школьные занятия мужа. Толстой, слушая все это, вспоминал совсем иное: как его жена искусно кокетничала с одним из бабуринских учителей Эрленвейном, болтала с ним с большим удовольствием. В этот миг Соня не казалась ему «боязливой», что так трогало и привлекало его в ней, а, напротив — слишком вызывающей. И он, глядя на нее тогда, «чуть не раскаивался» в том, что женился на ней.

Кокетство с учителем было использовано хитрой и ловкой Соней для того, чтобы полностью овладеть мужем, разлучить его с народом, оставив последнему только одни воспоминания о своем прежнем учителе — «грахе», о том, который когда-то был и которого уже для него больше не будет. Теперь Соня увязывалась всюду за мужем, который уже не знал, «где кончается она и он, и начинается он и она». Ихдуши настраивались в это время на единый ритм.

Итак, их медовый месяц протекал между «слезами, пошлыми объяснениями», которые «замазывались» жаркими поцелуями. Семейное счастье поглощало обоих. Они словно примеривались в это время друг к другу, были захвачены друг другом, но, как выражался Толстой, цитируя любимого Пушкина, «строк печальных не смывали». Соня часто читала из-за его плеча, а он чувствовал себя в этот момент несказанно счастливым и приглашал Афанасия Фета заехать в Ясную Поляну, чтобы заново познакомиться с ним, уже «две недели женатым и счастливым, и новым, совсем новым человеком». Ведь он даже любимых студентов распустил ради жены.

Ревность к прошлому побуждала ее уходить в себя, брать в руки дневник. В это время ей снились страшные сны, и она постоянно думала о том, что скоро умрет. Ее отец, прознав об этом, успокаивал бедную дочь, говоря, что «муж ее страстно любит», что ее жизнь была бы гораздо труднее, если бы она не попала к такому чудесному человеку, который будет всегда для нее верной опорой. Соня была готова «задушить» Толстого своей любовью, но вместо этого создавала свой печальный мир, а он свой — «недоверчивый и деловой».

Глава V. Первенец

Финалом медовой феерии стал счастливый возглас мужа: «Кажется, ты беременна?!» Похоже было на правду Потому что Соня во время переписывания то «Поликушки», то «Казаков» уже в который раз нечаянно засыпала на том самом счастливом кожаном диване, на котором родился ее Лёвочка. Она теперь словно примерялась к этому старинному фамильному дивану с расчетом на свои предстоящие роды. Радостное событие словно вывело ее из сна, и она по — новому взглянула на яснополянский быт. Соню раздражало теперь, что совсем рядом с домом, в другом флигеле разместилась школа для крестьянских детей, невольно напоминая, что муж не всецело принадлежит ей, а еще учителям и ученикам. Когда она была недовольна, то снова принималась за дневник. Лёвочка в таких случаях говорил: «Когда не в духе — дневник». В ее дневнике появилась такая запись: «Он мне гадок с своим народом. Я чувствую, что или я, то есть я, пока представительница семьи, или народ с горячей любовью к нему Лёвы. Это эгоизм. Пускай. Я для него живу, им живу, хочу того же, а то мне тесно и душно здесь, и я сегодня убежала потому, что мне все и всё стало гадко. И тетенька, и студенты, и Наталья Петровна (Охотницкая, компаньонка Т. А. Ергольской. — Н.Н.), и стены, и жизнь, и я чуть не хохотала от радости, когда убежала одна тихонько из дому… Страшно с ним жить, вдруг народ полюбит опять, а я пропала». В этих словах заключена квинтэссенция Сониного властного поведения.

Она смотрела теперь на эту школу как на большую помеху для себя и для своих будущих детей. Соня не желала спасать вместе с Лёвочкой «тонущих» Пушкиных и Ломоносовых, которые якобы «кишели» в яснополянской школе. У нее была своя точка зрения на филантропическую деятельность мужа и, в частности, на его проект «университета в лаптях». Для Толстого же школа являлась олицетворением одного из самых «прелестных и поэтических» периодов его жизни. Тем не менее под влиянием жены ему пришлось отказаться от школы, этого «фарисейства», и вскоре «тот» флигель стал использоваться как хранилище книг. Так над школой, «последней любовницей» мужа, Соня одержала победу. Под новый, 1864 год студенты покидали Ясную Поляну, и Лев Николаевич с грустью провожал их прощальным взглядом, думая про себя: «Со студентами и с народом распростился».

После женитьбы для Толстого началась совсем иная жизнь, наполненная «неимоверным счастьем». Он сам себя не узнавал, любил жену «все так же, ежели не больше», когда писал, то все время слышал ее голос. Прожив 34 года, он даже не мог предположить, что может так сильно любить. Ему порой казалось, что он словно «украл» это незаслуженное счастье. Что ж, любовь, как думала Соня, оглупляет людей, и даже он, ее Лёвочка, не был исключением. Она даже об этом написала сестре Тане и еще о своем горячем желании, «чтобы он был умнее». Ведь мир, как известно, принадлежит только холодным умам. Если в медовый месяц еще как-то простительно так любить, одерживая верх над разумом, то теперь, с точки зрения Сони, любовь должна быть сдержаннее и разумнее.

На свой теперешний дом, в котором она проживала с мужем, его тетенькой Ергольской, она взглянула словно заново, глазами рационально мыслящего человека, и подумала, что дом в пять комнат слишком тесен. Присутствие Татьяны Александровны Соне казалось лишним. Тетенька вызывала у нее раздражение своим «старчеством», как и ее компаньонка Охотницкая, постоянно проживавшая в доме. Соня не знала, как ей поступить с тетенькой. После раздумий она вспомнила о том, что Татьяна Александровна «вынянчила» ее мужа, когда тот остался сиротой. И поэтому она решила, что тетенька может ей быть очень полезной, что она сможет вынянчить еще и ее детей. А однажды Сонино сердце растаяло, когда Татьяна Александровна вручила ей связку больших и малых ключей от многочисленных сундуков, шкафов, бюро, ящичков, кладовой с припасами, погреба, чердака. Ключей оказалось больше тридцати. Довольная Соня прикрепила их к большому кольцу и подвесила к поясу своего платья. Позже эту тяжелую связку ключей она хранила в специальном ящике, с ключом от которого никогда не расставалась.

Соня рано поняла, что ей придется постоянно сражаться с ветряными мельницами своего мужа. За короткое время она успела очень многое изменить в «диком», холостяцком и архаичном образе жизни Ясной Поляны, который так не нравился ей. Она с ужасом узнала о том, что до женитьбы ее муж и его братья спали на соломе и без простыней. Аромат сена потом даже нравился Соне, и позже она набивала детские тюфяки соломой, каждый месяц меняя ее. Тюфяки были набиты так туго, что даже трещали. Ей удалось приучить мужа спать не на любимой им сафьяновой подушке, завернутым в простыню, а на выглаженной ею наволочке, под одеялом с пододеяльником. Она запретила слугам спать на полу и где попало, там, где сон их заставал. Соне очень не нравилась яснополянская вольница — например, страсть поваров к спиртному или неопрятный вид. Молодую хозяйку также смущала непонятная должность Агафьи Михайловны, служанки, проживавшей в Ясной Поляне со времен бабушки писателя. Эта пожилая женщина страстно любила собак — легавых, гончих, борзых. Она обихаживала своих питомцев, за что и была почитаема хозяином усадьбы и шутливо прозвана им «собачьей гувернанткой». Соня решительным образом положила конец этим «безобразиям», введя строгий порядок и ранжир. Она стала пользоваться колокольчиком, чтобы хоть как-то урезонивать домочадцев, в том числе и Агафью Михайловну. Соня регулярно позванивала в колокольчик, таким образом призывая всех к должному порядку.

Самое главное, что повседневные неурядицы не сказывались на счастливом состоянии молодых. Им было так хорошо вдвоем, что они никого, кроме самых близких людей, не принимали. Только по воскресным дням устраивали журфиксы. Принимали то Дельвигов, то Бибиковых, то Брандтов. Этого требовало соблюдение светских норм и условностей.

Обычно по утрам Лев Николаевич был занят своими писательскими делами, а Соня находилась подле него, переписывала мужнины сочинения или шила. Иногда тишину нарушала Наталья Петровна, «выплывавшая» как-то боком к ним в комнату с чашкой кофе, словно намекая на время обеда, к которому обычно на первое подавались супы с волованами или тарталетками, на второе — фаршированные цыплята или жаркое из рябчиков или перепелов, еще салаты, спаржа под голландским соусом и, разумеется, десерты. После обеда они непременно что-нибудь читали вслух, например «Miserable» Hugo.Каждый день обычно заканчивался общим чаепитием, сопровождавшимся милой болтовней. От всего этого им было так хорошо, что ни о чем другом и мечтать не хотелось. Семейная жизнь потихоньку вытесняла все остальное.

В это время Соне уже не чудилось присутствие «чего-то старого» в окружавшей ее обстановке, подавлявшей в ней молодые чувства, которые, как ей казалось, выглядели бы здесь недостойно и неуместно. И такой первопричиной являлись вовсе не две пожилые женщины, проживавшие вместе с Соней в одном доме, а Лёвочка, ее муж. Именно он «останавливал» ее естественные порывы молодости. Поэтому у нее появлялись такие мысли: «Иногда мне ужасно хочется высвободиться из-под влияния, немного тяжелого, не заботиться о нем». Но она не поступала в соответствии со своими мыслями, а делала иначе, сознательно сдерживала себя, предпочитая лучше помечтать о предстоящей встрече с милой мама и славной сестрой Таней, таких любимых и дорогих, которых она была вынуждена покинуть из-за мужа — «брюзги». Ее беременность сопровождалась не только раздражением, но и тревожными состояниями, страхом смерти, учащенным сердцебиением. Теперь Соню часто преследовали мысли о смерти любимого Лёвочки. Свои тягостные размышления она связывала с наступившим темным месяцем декабрем, концом года.