«Сокол-1»

У Льва задрожала рука, потянувшаяся за конвертом. Как от Липы? Ведь 21 октября нашими войсками оставлен Донецк…

Медленно, осторожно, как будто в нем мина, вскрыл конверт, извлек письмо, прочитал его. На душе полегчало: семья вместе с отцом и матерью заблаговременно эвакуировалась в глубокий тыл. Вот только неизвестно куда, где их искать.

— Ну что ж, Вася, спасибо тебе еще раз. За письмо. Если бы не ты — я бы не знал, что с семьей…

Погрузка в железнодорожный эшелон заняла немного времени. Через два дня полк был под Грозным, в Гудермесе. Здесь всем предоставили месячный отдых. Расположились на окраине города, у базара. Именно это обстоятельство явилось причиной довольно крутых порядков, установленных Шестаковым. Базар — пестрый, многоязыкий и бойкий. Там было что угодно.

Полк прибыл из Одессы. Весть эта молниеносно облетела город, и стоило в нем появиться кому-либо из летчиков или техников — их тут же окружали местные жители. А на базаре сразу же подносили вино, персики, гранаты. Отказаться — обидеть людей.

Как-то дежурный по гарнизону капитан Карахан за такой «неотказ» объявил сержанту Филатову десять суток ареста. Пришлось срочно найти более-менее подходящий подвал, на скорую руку оборудовать его, приставить к нему караульного и посадить туда незадачливого сержанта.

Это было последнее ЧП такого рода в полку.

Назавтра вступил в действие жесткий распорядок дня: ранний подъем, физзарядка, завтрак, занятия до обеда и после него, ужин, политмассовая работа в вечерние часы, отбой. Все загружены до предела, хватало работы и командирам, и комиссарам.

Многим такая жизнь показалась значительно труднее, чем на фронте. А для Шестакова и Верховца — сложнее: надо было не дать людям расслабиться, позволить себе лишнее, ведь впереди ждала все та же война и силы требовалось сохранять, а не распылять.

Николай Андреевич собрал комиссаров эскадрилий, партийный и комсомольский актив.

— Семьдесят три дня обороны Одессы каждый наш солдат, сержант и офицер, каждый коммунист и комсомолец служил образцом выполнения своего воинского долга, — сказал он. — Некоторые думают: сейчас можно дать себе послабление. Только думать так — значит забывать, что на нас смотрит народ. Смотрит и гадает: а какие же они, фронтовики, защитники наши? Вы понимаете, какая это для всех нас ответственность!

Полезным и волнующим получился этот разговор.

А закончился он несколько неожиданным предложением комиссара эскадрильи Феодосия Дубковского.

— В Грозный прибыли вещи наших погибших летчиков, — обратился он к Верховцу. — Я слыхал, что их собираются сдать на гарнизонный склад. А почему бы нам самим не отправить их родственникам? Адреса многих нам известны, а какие не знаем — майор Никитин поможет найти в документах. Напишем письма родителям, женам.

Николаю Андреевичу по душе пришлось это предложение. Он решил обговорить его с Шестаковым. Тот внимательно выслушал:

— Молодец Дубковский! Правильное предложение. Я заметил: вещи погибших со временем приобретают особую ценность. Они как бы хранят в себе тепло тех, кому принадлежали…

День, когда упаковывали и отправляли личные вещи отдавших свою жизнь в боях с фашистами летчиков, был на удивление тихим. Все занимались необычным волнующим делом: одни писали письма, другие сколачивали ящики для посылок, третьи выводили на них адреса.

В обычной обстановке летчиков, как правило, не заставишь в руки взять перо. Но здесь они с исключительным старанием описывали недолгую, но яркую боевую жизнь каждого своего товарища.

Когда грузили посылки, чтобы отвезти на почту, полк выстроился в почетном карауле. Стояли, не шелохнувшись, каждому казалось, что куда-то навсегда увозят частицу его самого и что они только сейчас навсегда прощаются со своими фронтовыми друзьями.

Удивительные перемены произошли после этого в полку. Все подтянулись, больше никто не появлялся небритым или в неглаженном обмундировании. В общежитиях навели идеальный порядок, в них нельзя было зайти, не почистив сапоги, не стряхнув с себя пыль.

Этого и добивался Шестаков. При такой организации можно заняться главным, что его заботило: изучением, анализом, обобщением боевого опыта, накопленного в Одессе.

Схватку за схваткой вспоминали летчики, разбирали свои ошибки и оплошности, обсуждали удачные тактические приемы.

Особенно много разговоров вызвал применявшийся в последние дни обороны разворот «Все вдруг!». Родился он следующим образом. Иван Королев однажды в сложной обстановке боя развернулся с предельно минимальным радиусом. И ничего не случилось: самолет от перегрузок не рассыпался, в штопор не сорвался. Рассказал об этом Шестакову. Тот немедленно взлетел с Королевым, на высоте они опробовали новый разворот. Получилось. Красиво, четко, слаженно. Лев сразу оценил преимущества такого разворота: внезапность, лучшая групповая маневренность и, главное, для врага в новинку.

Не многие успели испытать этот новый прием, потому и разговоров о нем было немало: хотелось уточнить все детали.

Полк жил предстоящими боями. Фашисты под Москвой, и каждому понятно — главные сражения еще впереди.

Находясь в далеком Гудермесе, летчики, техники, механики твердо верили: враг будет разбит, победа будет за нами. Эту веру ничто не могло поколебать.

И когда пришел приказ следовать на переучивание в запасный авиационный полк в Кировобад, все несказанно обрадовались, воспрянули духом: скоро все они будут участвовать в решительной схватке с ненавистным врагом.

Командир запасного авиационного полка полковник Ветошников Владимир Порфирьевич, узнав, что шестаковцы привезли с собой учебно-тренировочные самолеты, готов был расцеловать их. Техники у него было мало, а полки с фронта поступали на переучивание один за другим. И каждый длительное время ждал своей очереди, чтобы «оседлать» новые машины. В итоге летчики теряли навыки техники пилотирования, что потом затягивало переучивание.

Ветошников быстро сдружился с Шестаковым; он любил волевых, требовательных и предусмотрительных командиров. Кроме того, его подопечные, томясь в ожидании, в отличие от других не причиняли Bетошникову ни малейшего беспокойства: дисциплина в полку поддерживалась образцовая, занятия по изучению материальной части ЛаГГ-3 проводились строго по расписанию, без каких бы то ни было срывов. Да к тому же и полеты проводят на своих УТИ-4.

Правда, всем изрядно надоела эта учеба. Как-никак фронтовики, прошли настоящую боевую школу в небе героической Одессы! Но не было новой техники — что тут поделаешь? Страна только начала форсированными темпами выпускать истребители ЛаГГ-3, более соответствовавшие требованиям войны.

Ветошников, видя, что и сам Шестаков, и его комиссар сгорают от нетерпения поскорее попасть на фронт, пообещал им ускорить переучивание полка. Это несколько приподняло настроение личного состава.

А 11 февраля 1942 года произошло событие, которого совершенно никто не ожидал.