Сокол-1
Шрифт:
КОМАНДИР ЭСКАДРИЛЬИ
Он спал чуть ли не целые сутки. Спал безмятежно, как в детстве, широко раскинув руки, чему-то тихо улыбаясь.
Мать стояла над ним, скрестив руки на груди, молча рассматривала каждую черточку на лице любимого сына.
Как же он изменился! Уезжал из дому в последний раз почти мальчуганом, а сейчас так повзрослел, возмужал, окреп, что и Левушкой называть-то его язык не поворачивается. А отец, когда сын впервые вошел в хату со своей молодой женой
Лев и впрямь производил на всех большое впечатление и здесь, в Авдеевке, и в Киеве, и в Днепропетровске. Только в феодосийском санатории обходилось без восторгов: там тогда отдыхали почти все вернувшиеся из Испании.
Статный, в красивом темно-синем парадном мундире, перетянутом портупеей, в белой шелковой рубашке при черном галстуке, в начищенных до зеркального блеска сапогах, он не мог не привлекать к себе внимания. А горящий золотом боевой орден Красного Знамени — редкая по тем временам награда — заставлял встречных оборачиваться, провожать его завороженным взглядом.
А пока герой спит самым крепким сном, какой может быть только в родном доме, впервые за последнее время ни о чем не переживая, ни о чем не заботясь.
Крыша отчего дома — она ведь волшебница для вернувшегося под ее сень: укрывает от бурь и невзгод, усмиряет все страсти и волнения, возвращает душевный покой.
Стоит мать над сыном, слезы набегают на глаза, спазмы перехватывают ее дыхание. Отчего бы это?
Кажется, остается только радоваться за своего сына, гордиться им, ведь вернулся со славою, как говорится, на коне. Почему же печалится мать? Что тревожит ее чуткое сердце? Не тот ли пулеметный патрон, набитый вместо пороха испанской землей, который обнаружила она, когда гладила военный костюм сына. Увидев, как удивленно мать рассматривает находку, Лев сказал:
— Мама, это не просто память. Испанская земля — это самое сильное взрывчатое вещество. Оно еще ой как пригодится нам…
Самое сильное взрывчатое вещество… Еще пригодится нам… Мария Ивановна сама коммунистка, следит за событиями в мире. Слова сына для нее понятны. Но мать есть мать, она всегда страшится военных гроз, всего того, что может представлять опасность для ее детей. И этот патрон с испанской землей больше всего иного сказала ей: оставшееся у Льва позади было трудным, но еще более трудное может быть впереди…
Фашистский спрут — тварь ненасытная. Чего доброго, потянется к нам. И тогда — снова рубиться с ним не на жизнь, а на смерть придется нашим сыновьям, тебе, Левушка. Как же дальше сложится твоя судьба? Куда поведет тебя твоя военная дорога?
Кто-то хлопнул калиткой, быстро прошел мимо окон и в сени, постучал.
— Входите, пожалуйста, — ответила приятным грудным голосом хлопотавшая у печки Олимпиада.
Через порог переступила миловидная, лет тридцати пяти, аккуратно причесанная, строго одетая женщина.
— Извините, вас я еще не знаю, меня зовут Галина Иосифовна. Я — учительница Льва. Хочу посмотреть, каким героем вернулся он домой…
— Да вы проходите, очень рады вам, — предложила Липа, — я жена Льва. Мы только месяц как поженились, но он уже успел многое рассказать мне о вас…
— Что вы говорите? — зарделась Галина Иосифовна. — Приятно такое слышать…
Прогреми в это время во дворе выстрел пушки — он, пожалуй, не разбудил бы Льва. Но тихий голос любимой учительницы, доносившийся из кухни, немедленно поднял его на ноги.
— Мама, пойди скажи Галине Иосифовне, что я сейчас выйду к ней.
У Марии Ивановны снова, как бывало раньше, шевельнулась добрая ревность к Галине Иосифовне. Покорила она малыша с
первого класса и тем, возможно, удержала его от разных непутевых компаний, друзей. Высшим судьей во всех его ребячьих делах была она, первая учительница.Лев вышел при всем параде.
— Здравствуйте, Галина Иосифовна, большое спасибо, что пришли, я собирался навестить вас в первую очередь, а вы опередили меня.
— Как же, Левушка, могла я усидеть дома, когда вся Авдеевка о тебе говорит!
— Да неужели? И что же она говорит?
— Да то, Лева, что писал ты в своем последнем школьном сочинении.
— А что же я там писал?
— Я тебе сейчас прочту.
При этих словах она раскрыла свою сумочку, достала конверт, а из него извлекла вчетверо сложенный двойной тетрадный лист в линеечку, исписанный ровным почерком. Развернула его, начала читать:
«Кем я хочу стать? Пока не знаю. Знаю, каким мне хочется быть. Добрым и открытым, честным и смелым, стойким и решительным. Как Гаврош, Павка Корчагин. Но это, наверное, очень трудно. И я не уверен, что мне удастся быть таким».
— Вот, Левушка, — закончив чтение, сказала учительница, — о том, что ты стал таким, и говорят все в Авдеевке. А ведь для учительницы большего счастья не надо. Ее жизнь — в ее учениках.
Столь неожиданно обнаружившееся сочинение быстро перекочевало в семейный архив Шестаковых. А в руках у Галины Иосифовны появился фотоальбом со снимками испанских видов — корриды, тореадоров, — сделанных самим Львом, всегда носившим при себе фотоаппарат.
Закончилась эта трогательная встреча приглашением Шестакова на школьный комсомольско-молодежный вечер, посвященный героям Испании.
Лев даже не предполагал, насколько волнующим может быть возвращение в родную школу после долгих странствий и испытаний. Тихо и грустно он посидел на своей парте. Прошел по коридорам, где когда-то не раз стремительно проносился во время перемен… Все в этих стенах такое дорогое, столько хранят они чудесного, неповторимого, что при одной мысли об этом сердце заходится нежностью и благодарностью, потому что именно здесь он впервые всем сердцем почувствовал, какое это дорогое слово — Родина.
Олимпиаде не хотелось расставаться с Киевом. Но коль уж вышла замуж за военного, то будь готова ко всему. Побыл Лев совсем немного помощником командира эскадрильи на аэродроме под Киевом, а затем получил назначение в Ростов-на-Дону командиром отдельной истребительной эскадрильи. Вот по дороге к новому месту службы и заехали они в Авдеевку. Отпусками Лев не пользовался до 1939 года. Все не получалось. Прибыли из Испании — день и ночь писали подробные отчеты. Потом короткий отдых — и новая должность. Через месяц — повышение. И хоть Шестаков был молод и идеально здоров, но не трехжильный — усталость чувствовалась. Отоспался у матери в два-три дня, получил заряд душевной бодрости, побывал в школе, в железнодорожном депо, где работал слесарем-инструментальщиком — и снова зовет труба солдата в поход. А вместе с ним и его верную боевую подругу — стройную, милую Липу.
В Ростове-на-Дону стояло чудесное, теплое бабье лето — прекрасное время для полетов. Молодой командир эскадрильи, познакомившись с личным составом, вникнув во все, первым делом решил посмотреть на своих новых подчиненных в воздухе. Два дня летал с каждым по очереди в зону, где проверял всех на умение вести воздушные бои.
Результаты огорчили его. Летчики, обучавшиеся в упрощенных, не боевых условиях, казались ему медлительными, малоактивными. «Наверное, и я таким прибыл в Испанию, — подумал Шестаков. — Так что к ребятам особых претензий не предъявишь, но научить их настоящему бойцовскому искусству надо».